А теперь давайте посмотрим, есть ли какие-нибудь варианты спасения для тех, кто в крупную систему (например, городскую систему разделения труда) не входит? Вариантов по большому счету два. Первый диверсификация поставщиков, второй диверсификация продаж. Отметим, что и тот, и другой ставят под угрозу уже постоянных партнеров нашего мастера, поскольку и в первом варианте, и во втором они могут не получить колеса для своей продукции. Но откуда наш мастер может взять кузов и передок для своих колес? Тут есть несколько вариантов.
Например, ездят по деревням некие люди, скупают детали телег и берут заказы на готовые телеги. То есть фактически мы имеем схему распределенной мануфактуры. Уже этот вариант практически полностью разрушает наш местный, локальный воспроизводственный контур, состоящий из трех деревень, поскольку такого представителя разделенной мануфактуры не интересует ежедневная поставка продуктов.
Он готов платить деньгами и берет за телеги деньги. Может быть, он и готов взять часть платы живыми поросятами или цыплятами, но не в рамках какого-то фиксированного в веках количества, а в соответствии с некими ценами, которые устанавливаются где-то за пределами нашей деревенской экономической системы. И нет никакой уверенности, что выиграют от этого деревенские мастера или деревенские жители, нуждающиеся в телегах. Но изменить они ничего не могут, поскольку мастер не может долго жить в условиях рисков, которые он не может просчитать (а вдруг его партнер в соседней деревне согласится на уговоры описанных заезжих предпринимателей?).
В сложной ситуации оказывается и феодал, поскольку процесс ценообразования в этой ситуации происходит вне его контроля и он не может точно сказать, сколько же получил его мастер в реальности. В такой ситуации есть опасность, что он занизит полученный доход и, соответственно, недоплатит десятины. А если вдруг, наоборот, дела у него пойдут очень хорошо, то он может попытаться через третьи руки купить хозяйство нашего феодала.
Вариант второй самому выйти на рынок. Поехать в ближайший город и посмотреть, нет ли там кузовов подешевле, чем ему предлагают партнеры. Сколько там стоят колеса, может быть, выгоднее не поставлять их партнерам, а привозить весной и осенью на ярмарки? У партнеров, конечно, начнутся проблемы так они должны их решать сами (отметим, что таким образом разрушается и традиционное общество, с его системой ценностей). Кстати, при этом возникают такие же проблемы с ценами, как и в предыдущем случае: они определяются вне рамок, которые могут контролировать и наш мастер, и его феодал.
Есть у нашего мастера и другие проблемы. Предположим, делает он всю зиму колеса и затем, в начале весны, едет на ярмарку. И вдруг обнаруживает, что кто-то привозит туда новые колеса, или похожие, но сильно дешевле, или даже подороже, но существенно лучше, чем были на ярмарке предыдущей. И в результате наш мастер обнаруживает, что либо он не может вернуть кредит (например, своему феодалу) или же что у него нет больше запасов, на которые он может жить и работать дальше. В результате он со своей семьей вынужден пополнить ряды дешевой рабочей силы, которая должна работать здесь и сейчас, чтобы заработать себе и своей семье на еду уже сегодня.
Есть у него и еще один вариант. Например, он может вообще перестать делать колеса, а стать уникальным мастером, скажем, по производству спиц для колес. При этом, конечно, он может и сильно проиграть, например, если обнаружит, что в какой-то момент в городе стали продавать колеса, сделанные из металла. Тут у нашего мастера шансов вообще нет, поскольку металла соответствующего качества в деревне быть не может, он требует уже серьезных металлургических заводов. Кстати, есть пример: в СССР до войны были проблемы с велосипедами, поскольку у нас не умели массово производить металл высокого качества, из которого нужно делать отдельные их детали (например, «звездочки», которые крутят цепь).
Но вернемся к нашему мастеру. У него есть еще один вариант; например, он может продавать свои спицы как балясины для лестниц. Или двинуться по направлению к постмодерну и начать разрисовывать свою продукцию узорами, резными или нарисованными. Тут, впрочем, свои проблемы, поскольку в этом случае ему нужно будет следить не только за развитием технологий, но и за модой. А ведь как только у него появятся новые контрагенты, для него еще встанет вопрос с тем, как разобраться с их финансовым положением!
Эта проблема, кстати, не только Средних веков. Напомню, что сегодня она решается либо за большие деньги путем покупки материалов у спецслужб, либо через рейтинговые агентства. Но жизнь довольно быстро показала, что верить нельзя ни тем, ни другим. В последний раз это ярко проявилось в кризис 2008 г., когда всем стало ясно, что рейтинговые агентства скорее берут деньги у тех, кому они ставят рейтинги, чем говорят правду тем, кто у них эту информацию покупает.
Вопрос: а почему, собственно, нас так волнуют эти риски? Ведь общая-то производительность труда в системе растет! Значит, не исключено, что она вполне компенсирует общие риски системы! Ведь что там говорил Серра? Чем больше профессий (глубже уровень разделения труда), тем богаче город! И на этот вопрос ответ, в общем, довольно простой.
Дело в том, что по мере углубления разделения труда количество профессий и уникальных операций в технологической цепочке растет много быстрее, чем производительность. Можно ли это более или менее просто показать и объяснить? Отмечу, что это принципиально важное место, одно из самых главных во всей нашей теории. Если бы риски в процессе углубления разделения труда росли медленнее, чем производительность, то, возможно, была бы ситуация вечного прогресса, при котором никаких кризисов бы не было и в помине. Точнее, они бы были, но не регулярные, а связанные с уникальными факторами. А это не так, что мы и наблюдаем на практике. Поэтому давайте обсудим эту ситуацию подробнее.
Итак, пусть у нас есть мастер, который делает деревянные колеса, причем его производительность 10 колес в месяц. Затем он находит новых мастеров, первый из которых готовит деревянные заготовки, второй спицы для колес, кузнеца, который делает различные металлические детали, и, наконец, сам он собирает из всего это колеса. То есть становится координатором некоторой экономической группы. Теоретически, их совместная производительность должна вырасти. Однако в реальности все куда сложнее.
Рынок-то у нас ограничен, о чем мы уже говорили. То есть координатор наших мастеров находится в ситуации, в которой он должен либо найти новые рынки для своей продукции (производительность-то выросла!), чтобы их кормить, либо же должен исходить из того, что он возьмет себе те рынки, которые были у этих мастеров, как это мы и описали на примере изготовителей телег. Но тогда его собственный выигрыш состоит в том, что он мастерам платит меньше, чем они получали раньше. Правда, и работают они меньше, поскольку выше производительность. То есть у них появляется больше свободы на фоне падения уровня жизни. И тут уж что кому понравится
Отметим и разницу с примером из предыдущей главы: там было разделение труда на параллельные операции, а у нас во многом вертикальное разделение, когда продукт одного работника является полуфабрикатом для следующего. В полном соответствии с примером Адама Смита для булавочной фабрики.
Так вот, если все эти мастера тоже раньше делали колеса (т. е. речь идет именно о технологии мануфактуры), то производительность того мастера, который делает готовые изделия, действительно вырастает в разы, но общая производительность всей системы с учетом количества занятых растет менее значимо. То есть если раньше у нас четыре мастера делали, каждый самостоятельно, по 10 колес в месяц, т. е. совокупно 40 колес, то сейчас, когда мы их выстроили в цепочку, стали делать пусть 42 или даже 45 колес в месяц.
А что с рисками? Риски выросли очень сильно. Оценить их мы не можем без детальной оценки рынков. Но и мастер этого сделать не может, поскольку у него нет ни времени, ни знания, ни информации. Но сама по себе ситуация, при которой он делает полуфабрикат (который мало кому интересен в рамках маленьких рынков), создает для него серьезные проблемы. Рост производительности труда (общий) составляет 3-5-10 %, доходы при этом растут еще меньше (предложение увеличивается, цены падают). И это незначительное превышение нужно еще поделить между отдельными участниками производственной цепочки, количество которых выросло в разы. То есть выигрыш для каждого участника, в общем, не так уж и велик.
Дальше можно спорить чем более сложная система производства, тем теоретически больше вариантов снижения этих рисков. Однако анализ реальных рынков, которыми автор в своей жизни занимался довольно много (и в рамках государственной службы, и в консалтинге), показывает, что общая проблема никуда не девается, прибавка производительности, которую дает углубление разделения труда, всегда оказывается меньше, чем рост риска для каждого конкретного производителя, находящегося в усложнившейся технологической цепочке.
Разумеется, для конкретного производителя, который, например, находит новую технологию, это может быть и иначе, но связано это, как правило, с тем, что он в рамках конкуренции ликвидирует альтернативных производителей. А мы сейчас рассматриваем не политику конкретного производителя и внутриотраслевую конкуренцию, а смотрим на общую макроэкономическую картину, т. е. нас интересует производительность и себестоимость в отрасли в целом. В ней же все так же, как и в примере с производителями телег: старые производители начинают вымирать с появлением новых технологий, а у новых, с более сложной технологической цепочкой, риск каждого конкретного производителя выше.
Можно привести конкретные примеры, так сказать, из жизни. Например, многие считают, что высокая степень роботизации снижает риски. Это на самом деле не совсем так. Дело даже не в том, что высокоспециализированная роботизированная линия стоит очень дорого и должна очень долго работать, чтобы окупиться (т. е. риски тут тоже присутствуют, только финансовые). Дело в том, что при расчете ее производительности обычно не считаются затраты на обучение тех, кто ее проектировал, создавал и обслуживает, что, в общем, не совсем правильно.
Опыт 70-х (а тогда практически все считали, что вот-вот сложные технологические объекты типа автомобилей будут делать на чисто роботизированных линиях) показал, что это оказывается слишком дорого по сравнению, скажем, с китайскими или вьетнамскими рабочими. И роботы, в общем, хотя и заняли свое место, но довольно ограниченное. И, кстати, появляются они обычно только на уже сформированных массовых рынках (т. е. таких, в которых объемы доходов можно более или менее адекватно предсказать, а это значит, что можно запускать проект, рассчитанный на много лет), и при этом крайне болезненно реагируют на снижение спроса в соответствующих отраслях.
Еще один пример. Есть такая сфера производства, в которой рынок гарантирован. Например, производство некоторых видов вооружений. Как показывает опыт, разработки в этой сфере, которые, в общем, в силу бюджетного характера финансирования просчитываются досконально, в конце работы стоят сильно больше, чем планировалось в начале работы. Исключений не бывает. Можно, конечно, ссылаться на инфляцию, которая влияет на номинальные цены, но разница обычно бывает столь высока, что только на инфляционные эффекты ее не спишешь.
В основном рост цен связан с тем, что быстро дорожают вполне себе рыночные комплектующие, что может быть объяснено как раз общим ростом рисков для конкретных производителей в процессе развития экономики. Во всяком случае, только коррупционными процессами это объяснить невозможно как раз в связи с рыночным характером ценообразования на значительную часть комплектующих.
Еще один пример малые рынки. Почему-то в малых общинах (несколько семей) уровень разделения труда очень низок.
Кто-то скажет, что это связано с ограничением количества людей, но на самом деле это объяснение проходит лишь отчасти. Поскольку если рынок ограничен, то специалисты не обязаны тратить все свое время на работы он может, например, делать колеса для телег только три месяца в году. А в остальное время заниматься другими вопросами. Но такого разделения труда в малых группах почему-то не происходит.
Почему? А потому, что даже в случае малого (т. е., в общем, просчитываемого) рынка риски в случае такого разделения труда растут. В малых системах они носят другой характер, но он все равно есть: например, вы сделали 4 колеса, а ваш сосед, который делал кузов, заболел и больше его делать не в состоянии. Вам эти колеса не нужны, кузов вы делать не умеете как списывать проделанную работу, кто и как ее оплатит?
В общем, здесь мы можем сделать самый главный вывод, который описывает современную капиталистическую экономическую модель: рост производительности труда всей системы при углублении разделения труда всегда влечет за собой увеличение рисков конкретных производителей. При этом его (производителя) выигрыш в производительности, проистекающий от роста производительности для всей цепочки в целом, оказывается меньше, чем рост его личных рисков.
Разумеется, как это следует из этого вывода, количество производителей тоже растет быстрее, чем их производительность.
Попробую объяснить это более конкретно. Пусть технологическая цепочка состояла из 10 операций и на каждой сидел отдельный производитель. Общая прибыль в 100 монет делилась более или менее равномерно (в соответствии с гипотезой совершенной конкуренции), по 10 на каждый элемент цепочки. Затем произошли технические инновации, цепочка стала длинней, операций стало 20, но по-прежнему за каждой операцией стоит индивидуальный производитель, количество которых увеличилось.
Производительность труда выросла, прибыль стала не 100 монет, а 120. Но если посмотреть на прибыль каждого звена, то она стала равна не 10 монетам, а всего 6. Это и есть рост рисков в финансовом выражении! Собственно, это и есть главная проблема современного капитализма. И именно в этом главный риск каждого конкретного производителя: специализируясь и, теоретически, несколько повышая свою производительность, ты больше теряешь из-за того, что встраиваешься во все более и более сложную цепочку. При этом система в целом выигрывает в производительности! Кстати, отсюда немедленно вытекает еще один вывод, с последствиями которого мы еще неоднократно столкнемся на страницах этой книги: самый главный выигрыш в рамках повышения производительности должен получать тот участник производственного процесса, который может агрегировать прибыль от всех остальных! То есть при прочих равных условиях банк!
Естественно, возникает вопрос: а почему нельзя отказаться от встраивания в такую цепочку и сохранить (относительную) независимость? А на этот вопрос мы уже выше ответили: потому что более архаические системы в рамках капитализма просто умирают, будучи вытеснены более современными. Именно по этой причине инновации приходится включать в воспроизводственный контур, отказ от этого практически неминуемо ведет к гибели в рамках жесткой конкуренции!
Отметим, что есть еще одна проблема. Наш производитель стал производить больше продукции, а это значит, что его конкуренты стали испытывать проблемы. Либо разоряться, либо сокращать работников. И эти уволенные работники не только перестали потреблять, но и готовы идти на работу на меньшую заработную плату (есть-то им надо!), т. е. владельцы производства стали получать больше, а рядовые работники меньше. Рынок в целом сократился, поскольку богатые потребляют (относительно) меньше, для них интереснее сбережения. Впрочем, тут мы забегаем вперед.
А если учесть, что есть и конкуренция в рамках вертикальной производственной цепочки за перераспределение прибыли, получаемой от продажи конечного изделия, то возникает еще одна проблема. В приведенном выше примере мы предполагали, что у нас уже установилась сбалансированная экономика, при которой прибыль делится в рамках цепочки поровну (т. е. реализовалась гипотеза «совершенной конкуренции»). Но в реальности все не так, как хочется теории (да и последняя говорит о том, что равномерное распределение установится когда-нибудь, а не «здесь и сейчас»), и может оказаться, что при удлинении производственной цепочки с 10 до 20 некоторые участники, пользуясь некоторыми конкурентными преимуществами, оставят за собой прибыль в 20 монет А у некоторых прибыль будет всего одна монета Или вообще ноль, и они остановят производство.
Такая ситуация в условиях кризиса (когда прибыль падает) возникает регулярно. Например, у российских оборонных предприятий. Да, им оплата заказа обеспечена, но у них есть контрагенты, обычные рыночные структуры. И в условиях обострения кризиса, получив заказ и сделав предоплату на следующую партию, руководители головного предприятия совершенно не уверены, что получат этот заказ через несколько месяцев. И в результате им приходится делать инвестиции, создавать собственное альтернативное производство комплектующих, вследствие чего не только снижается уровень разделения труда и растут издержки, но и подрывается и без того сложное положение поставщиков, которые теряют гарантированный заказ.