Он изогнул густую черную бровь, недоуменно рассматривая Бориса Ивановича.
И Борис Иванович столь же удивленно смотрел то на капитана, то на вахтенного.
Очевидно, недоразумение Я Борис Иванович Максимович, предводитель дворянства из
Харьковской губернии. Впрочем, вот мой паспорт. В комендатуре уже никого не нашел. Вероятно, мы просто однофамильцы, господин капитан.
Места вам предоставить не могусами видите, что творится. Определяйтесь самостоятельно.
Борис Иванович отдал поклон и уже хотел ретироваться, как капитан остановил его.
Постойте. У вас жена, дети?
Да, жена, дочь. Сыновья взрослые, как-нибудь устроимся, не беспокойтесь.
Вахтенный, помоги, капитан дал понять: он делает все, что в его силах. Попозже подойдите, может, и впрямь мы родственники.
Благодарю, капитан, и Борис Иванович вышел из рубки.
Место всей семье вахтенный отыскал в отсеке, где хранились матрацы и постельное белье. Кое-как устроились, приготовились спать сидя, прямо на матрацах, расстелив их на полу.
Михаил сказал, что хочет подышать свежим воздухом, и вышел на палубу.
Уже наступила ночь. Горели сигнальные огни, и пароход тяжело, но все же преодолевал морское пространство. Море действительно сейчас было Черным, а не Чермным, как оно называлось изначально. То есть не «красным», «прекрасным», а именно чернымпочерневшим от людского горя.
Пароход тяжело преодолевал морское пространство. Черное море действительно сейчас было чернымпочерневшим от людского горя
Михаил пристроился на корме парохода. Пространство кормы освещал тусклый фонарь, укрепленный над палубной переборкой.
Михаил разглядел женщину, съежившуюся в комок в углу кормы. Женщина тоненько скулила, всхлипывая. Над ней стоял мужчина в коротком пальто с поднятым воротником и в шапке-ушанке. Что-то безнадежное было в его согбенной спине, в наклоненной к женщине голове.
Как понял Михаил, из отдельных фраз, произносимых мужчиной и женщиной, при посадке их оттеснили от детей. Людской поток занес их на пароход, а дети остались на причале.
Несколько раз мужчина протягивал к женщине руку, пытаясь ее поднять. Но всякий раз она отшвыривала руку и продолжила тоненько скулить.
Пытались утихомирить женщину сидевшие и стоявшие на корме люди.
Но все бесполезно.
Михаил прошел к женщине, опустился перед ней, присев на корточки.
Это, может, и хорошо, что детки ваши дома остались.
Женщина аж вздрогнула от слов Михаила. Глаза ее заблестели, как блестят у кошек в ночи.
В Турции у всех нас ни знакомых, ни родных. Никто нас не ждет. Принять-то нас правители разрешили, но временногражданства не дадут. А это значит, что работать нам придется на самой черной работе, и то если ее дадут. Вот и представьте, каково было бы вам смотреть, как детки от голода пухнут? Им ведь лет по восемь-десять, да?
Женщина перестала скулить, лишь всхлипывала.
А в России кто-то все равно из сродственников у вас остался. Они и пойдут их искать. И найдут. А бабушка ваша и дедушка их обогреют. Они ведь сейчас молятся за ваших деток.
Откуда вам знать? внятно сказала женщина.
Так разве наши бабушки и дедушки не православные?! Таких нет. Как ваших деток звать?
Коля, Вася. И Надя.
Вот видите. У старшего, Коленьки вашего, небесный заступниксвятитель Николай. Он, чудотворец, разве забудет вашего мальчика? Тем более что он старший и на его плечи теперь легли заботы о младших. У среднего вашего заступник небесный очень сильныйнедаром его называют Великим. Онзащитник веры православной, ему тоже надо обязательно крепко молиться. Ну, а маленькая вашаясно, что красавица, любимица. Разве братья ее в обиду дадут? Да что вы, никогда! повысил голос Михаил, прямо глядя на притихшую женщину. Надеждаона средняя дочь святой матери Софии. У нее и две другие дочериВера, Любовь. Вы, конечно, помните, что на виду этой святой замучили и убили ее дочерей? Сердце ее терзалось сильнее, чем от железа раскаленного. Но она все вынесла, не отреклась от Христа, и Господь воздал ей по вереона стала заступницей и покровительницей малых сих из века в век. Вот и вы должны быть на нее похожитем более ваших деток никто не пытает. Да, им нелегко. А кому сейчас легко? Спасение наше в одном: в молитве. Становитесь со мной рядом на колени. Давайте вместе помолимся. Вот сюда смотрим, за корму. Повторяйте за мной: во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Отче наш, Иже еси на небесех
Голос у Михаила был негромкий, к тому же он заикался, говорил не совсем внятно. Но когда начинал молиться, голос менялся, втягивая в свое поле всех, кто находился рядом.
Сердца людей чувствовали, что молится этот юноша всем своим существом.
Странно: юноша еще не был священником, но почему-то всем казалось, что он именно священник, да такой, за которым надо непременно идти.
На молитву встал и муж женщины.
Потом и те, кто стоял рядом.
Потом и другие, стоящие на корме парохода, глядя на юношу без пальто, без шапки, с длинными волосами, как будто видящего и Бога, и Сына Его, и Святую Богородицу, и святителя Николая, и святителя Василия Великого, и святую матерь Софию, и детей ее, всех, к кому он обращал свои молитвы, все встали на колени, все молились.
И еще не знал юноша Михаил, что ему предстоит быть не только спасителем вот этой женщины, стоящей рядом на коленях, не только вот этих людей, стоящих на молитве на корме парохода «Саратов», но молитвенником и спасителем всех двух миллионов русских людей, рассеянных по двадцати пяти странам, осужденных нести крест изгнания; предстоит стать пастырем и утешителем в
Парагвае и Аргентине, в Калифорнии и Канаде, в Китае и на Филиппинских островах, в Тунисе и Марокко, во всей Европеспасать сотни людей от болезней и смертей, укреплять духом и телом, верить, любить, ждать желанного возрождения Родины, веры ее и величияи жизнь положить за это.
Глава пятаяВведение во храм
«Боинг 747400» уверенно летел сквозь черноту неба. Лишь просверки огней на крыльях самолета освещали на мгновение пустоту неба, как те сигнальные огни кораблей, увозивших русских людей в изгнание.
Ровно гудел мотор, исправно работали все приборы, самолет летел точно по курсу и расписанию.
Алексей Иванович посмотрел на часы:
Через тридцать минут будем в Париже. Если будет желание, на обратном пути я бы мог показать памятные места, связанные с жизнью владыки.
Приглашение принимаю, отозвался отец Александр. Я в Париже ни разу не был. А сейчас чтоостановка всего на час.
Послушайте, Федор Николаевич, вы так описали эту молитву на корме, что я как будто там побывала, сказала Людмила Михайловна. Нет, правда, обязательно запишите этот рассказ! Я понимаю, кое-что тут додумано. А что, капитан действительно оказался родственником Максимовичей?
Вполне возможно. Я интересовался родословной Блаженнейшего, сказал Милош. В роду у них и моряки есть. И святые, и ученые мужи. Самого известного, святого Иоанна, митрополита Тобольского, вы, конечно, знаете. В честь него и нарек Михаила митрополит Антоний, когда постриг его в иеромонахи. А вот что Максимовичивыходцы из Сербии, не все знают. Они бежали в Россию от турецкого игав пятнадцатом веке. И Россия их приняла, стала второй Родиной.
Как Сербия приняла русских при вашем царе Александре I Карагеоргиевиче, дополнил отец Александр. Потому как у нас одна вераправославие. Вообще, Милош, отношения наших стран всегда основаны были на вере. Когда она пропадала, пропадали и дружеские связи, было даже предательство. Согласны?
Попали в самую точку, батюшка. Владыка с особой любовью относился к Сербии. Прежде всего потому, что наша страна приняла с любовью всех русских эмигрантов. Да и постригли владыку в сербском монастыреМильковском.
Это место так называетсяМильково? спросила Людмила Михайловна.
Да, недалеко от Белграда. Я там был.
Ну, вы в своей диссертации фундаментально опишете сербский период жизни владыки, сказал Алексей Иванович. Но наш разговор мы продолжим не в воздухе, а на земле. Пристегнем ремниПариж!
«Боинг» начал снижение. Сначала показались отдельные островки огней, потом огни вычертили линии, ведущие к городу, а в следующий миг внизу разлилось сияющее море.
Федор Еремин смотрел в окно иллюминатора.
Когда-то в юности, студентом, он мечтал о Париже, как о заветном городе, где «праздник, который всегда с тобой». Так назывался роман Эрнеста Хемингуэя, которым зачитывались тогда, в семидесятые. Грезилось, что, как и знаменитому американскому писателю, охотнику на львов, отважному воину, путешественнику, ему тоже удастся посидеть в каком-нибудь знаменитом парижском кафе. И именно там написать книгу, которая покорит читающий мир.
Как давно это было! И как изменились его, Еремина, представления о мире, литературе и героях времени и книг!
Героем оказался воин, но совсем иной, нежели описанный «папой Хэмом». Он не выходит на боксерский ринг, не вскидывает хладнокровно ружье, когда на него бежит лев, не бьет его наповал одним выстрелом.
Он вершит подвиг совсем иной, куда как более трудный и действительно великий.
Оказалось, что подвиг заключается не в том, что надо уметь пить виски с содовой и джин с тоником хоть с утра до вечера и при этом победить гиганта-негра, схватившись с ним ладонями, упершись локтем в стол и повалив его руку через два-три часа борьбы. Труднее оказалось вообще не пить не только спиртного, но даже и воды в среду и пятницу Великого поста; научиться проводить бессонные ночи не с красавицамиа вообще не знать женщин, остаться девственником. Бессонные ночи посвятить молитве, размышлению о Слове Божьем. И самое главноетак полюбить Господа, что в любую минуту приходить, как заповедал он, к страждущим и скорбящим, ко всем тяжело больнымдаже прокаженным.
Путь к пониманию этих истин для Федора Еремина оказался долгим, и сейчас, глядя на огни Парижа, он вспоминал себя молодым. Вот он в редакции молодежной газеты и одна из сотрудниц едет по вызову родственников в Париж;. Время «оттепели», можно уже не скрывать, что у тебя родственники из эмигрантов, и даже по особому разрешению поехать к ним.
Что тебе привезти из Парижа? спрашивает уже немолодая журналистка, симпатизирующая молодому таланту, каким считался тогда Еремин.
Карту Парижа. Я изучу город по карте, чтобы знать, куда и как пойти, ведь я все равно буду в Париже.
Сотрудница выполнила его просьбу, и карта Парижа долго висела над кроватью Еремина сначала на съемных квартирах, потом и в собственной «хрущевке».
Через несколько лет место карты заняла картина друга-художникапейзаж с храмом Покрова на Нерли. И только потом, уже в зрелые годы, в красном углу появились иконы.
Ну вот, путь пройден, самолет заходит на посадку, сейчас он побежит по взлетной полосе парижской земли.
И что же? Куда бы сейчас пошел русский писатель Федор Еремин? В Латинский квартал? Монпарнас? Отыскал бы то кафе, где попивал крепкие напитки Хемингуэй? Где тянул кальвадос Эрих Мария Ремарк, книги которого тоже тогда нравились Еремину?
Нет, не это теперь нужно ему. Теперь бы найти храм во имя святого преподобного Серафима Саровского, возникший сначала в гараже для обыкновенного автомобиля. Да-да, с этого и начинал свою службу в Европе владыка, когда оказался в Париже. Потом для русских верующих выделили еще один гараж;. Потом и пустырь между гаражами отдали этим странным русским, которые не хотят ходить молиться в Нотр-Дам де Пари, в другие соборы, знаменитые на весь христианский мир, а молятся вот здесь, на окраине Парижа, в гараже, где нет ни окон, ни вентиляции, а престол сделан из простых досок. Да и что это у них за священник такой? Что-то невнятное произносит, поднимает как-то нелепо руки В странном облачении, которое неплохо бы постирать и погладить Но почему они так слушают его, почему плачут, когда он накрывает их епитрахилью и что-то говорит, почему уходят из этого подобия церкви счастливыми?
Через несколько лет место карты заняла картина друга-художникапейзаж с храмом Покрова на Нерли
И вот уже на месте гаражей начинает строиться каменная церковь. Все зримее ее очертания, такие непривычные для европейского глаза, все отчетливее видны светлые, легкие, словно не из камня созданные стены, плавно восходящие ввысь, поддерживающие барабан с куполом, напоминающим шлем воина. А шлем увенчан крестом, и церковь надо скорее называть храмомон стоит как подарок небес, опущенный самим Христом вот на эти серые парижские улицы.
Да, таков кафедральный православный храм во имя святого благоверного князя Александра Невского. Храмы Серафима Саровского и Покрова Богоматери не так красивы, но все равно к ним тянутся русские люди, припадают, как к матери, к иконам, целуют их. А этот невысокий странный священник им даже больше чем отец. Он приходит на помощь по каждой просьбе, и есть немало свидетельств, что по его молитвам даже безнадежно больные выздоравливают. Божественную литургию служит каждый день, вне зависимости от того, сколько людей приходит на службу. И видели люди, как в тесном, без окон, помещении голубоватый огонь возникал из воздуха и сходил в жертвенную чашу, когда он стоял перед престолом при распахнутых царских вратах, сделанных тогда еще из фанеры.
Вот какой герой теперь занимал сердце и воображение Федора Еремина.
Было странно узнать, что могучий Хэм в толстом вязаном свитере, с обветренным суровыми ветрами лицом, не выдержал испытания болезнью
Да, лучшие книги Хемингуэяо «победе в поражении», то есть о том, что, погибая, человек все равно побеждает. И потому русское сердце так восприняло этого американца, что в основе его сочинений лежала Христова идея, хотя многие этого не понимали. Да и сам «папа Хэм» не был верующими потому выстрелил в себя, не захотел жить без виски с содовой и без охоты на зверье, без путешествий и женщин. Весть о его самоубийстве скрывали, замазывали «версиями», но все равно ведь правды не скроешь. И кумир молодой советской интеллигенции стал меркнутьвсе же было странно узнать, что могучий Хэм в толстом вязаном свитере, с обветренным суровыми ветрами лицом и седой челочкой не выдержал испытания болезнью и выбросил свою душу в сточную канаву, пустив себе пулю в рот.
Аэропорт Орли, ярко освещенный, из стекла и бетона, был похож на подарочную коробочку, сделанную для удобства и комфорта пассажиров.
Алексей Иванович на правах хозяина пригласил путешественников в ресторан. Предложение приняли и скоро уселись за круглый, покрытый белой крахмальной скатертью столик с изящной вазочкой, в которой стояли живые гвоздики. С помощью Алексея Ивановича разобрались, кто что будет есть и пить, и когда выяснили все полетные дела, вернулись к беседе о владыке Иоанне.
Милош, обещавший рассказать о Мильковском монастыре, начал:
Этот монастырь для сербоввсе равно как Свято-Троицкая лавра для русских. Чтобы не утомлять вас, скажу лишь о двух сербах по имени Милько, в память которых и стали называть этот древний монастырь. Ведь он неоднократно разрушался то турками, то еще кем-то из захватчиков. В восемнадцатом веке монастырь восстановил торговец Милько Томич, в веке девятнадцатомсвященник Милько Ристич. Он принял постриг с именем Мелентий. Восстановил монастырь в тяжелейших условиях. Пережил два сербских восстания. В монастыре и упокоился, как преподобный Сергий в Троице. Вообще-то монастырь называется Введенским, потому что главный храмВведения Богоматери во храм. Это важно, потому что наш владыка принял постриг именно в этом храме.
Да-да, владыка особенно чтил этот праздник. И в Шанхай он прибыл именно на Введение, в декабре тридцать четвертого года, радостно сказал отец Александр. Мы-то знаем, что в жизни нет ничего случайного. Когда при владыке говорили «случайно», он всегда поправлял: «Неожиданно». Отец Александр откинулся на спинку стула, который более походил на кресло. Вид у него после еды и вина был умиротворенный, благостный. Вообще, когда думаешь о нем, понимаешь, насколько наша жизнь, начиная с детских лет, определена Господом. Как ни старался направить его отец по своей воле, а он все равно выруливал на путь служения Господу. Вот смотрите: покупали ему оловянных солдатиков, потому что отец хотел видеть сына офицером. А он солдатиков переделывал в монахов, а крепостив монастыри, отец Александр добродушно засмеялся. Отец определил его в кадеты, а он возьми и на параде-то, помните, что отчебучил?