А что ты за птица? Мужики моют полы, а ты нет, сказал Тимченко. Я повторил свои доводы о том, что в данное время я и не должен мыть и спросил, зачем понадобилось сейчас меня заставлять. Тимченко хамит: «Мне понадобилось, понял? Будешь мыть как все».
Хорошо, давайте тогда все будем мыть полы и вы тоже, или пусть убирают только шныри, как на других зонах.
Вылупили глаза друг на друга. Пауза. Потом загалдели. Один из шнырей, Поляков, замахнулся кружкой: «Да я тебе чан расколю! Ты хочешь, чтоб я полы пидарасил?» Тимченко саданул меня в бок: «За такие базары я тебя по стенке размажу!»
Не успел придти, свои порядки устанавливает! Кто ты такой?
Дай ему по очкам!
Кто поменьше и пошустрей протискиваются ко мне с кулаками. Остановил Сява: «Погоди, в принципе он правильно говорит. Хули вы накинулись? Бригадами убирать менты установили, пусть они заставляют». Молчавший до сих пор Изюм вдруг злобно сверкнул на меня глазами: «Жил с Харитоном, а как хуево стало, так к нам?» И вышел. Вот кто, оказывается, клеил мне этот ярлыкИзюм! А ведь притворялся, что не имеет отношения к расправе надо мной, что не знает, кто и зачем затеял, ссылаясь на Тимченко, но тот мог организовать молотки только по его, Изюма, указке. И никто не смел перечить, даже Сява, его семьянин, вторая, пожалуй, фигура в отряде. После ухода Изюма Сява предложил компромисс: «Скажи отряднику, что идешь в отказ. Отсидишь и отцепятся». Тимченко что-то недовольно прорычал, но на том порешили.
В кабинете отрядника его зам, Геннадий Васильевич. Говорю ему, что отказываюсь мыть полы, в данной ситуации считаю это для себя унизительным.
Почему?
Потому что нет порядка.
Что вы имеете в виду?
Вы отлично понимаете.
У меня нет выбора: или вы участвуете в уборке или ШИЗО, нам оперчасть сделала из-за вас замечание.
Да, с глазу на глаз менты делаются человечней. Так вот откуда ветер дуетоперчасть! Я догадывался, теперь не осталось сомнений: кто-то из зеков, действуя по указке оперов, натравливал на меня блоть. Скорее всего Изюм, а по линии отрядника Тимченко. Два наиболее влиятельных зека в отряде, ворочащие тайными делишками блоти, не подозревающей, откуда их тайное так скоро становится явным. Если это так, а сомневаться уже не приходилось, значит, отрядник и опера скрытно контролировали всю подноготную жизнь отряда. Но как им докажешь? Сейчас меня слушать не станут. Почему мужики должны мне верить больше, чем признанным авторитетам? Надо, чтоб мне доверяли и, если для этого придется отсидеть, пусть так и будет.
Сажайте.
Геннадий Васильевич значительно на меня посмотрел, и я вышел. Не знаю, может по забывчивости я перевираю его имя, зеки заместителя отрядника обычно не называют по имени, его называют«ушан», что-то вроде шестерки. Но на этот раз я уходил от него с добрым чувством, он ясно дал понять, кто провоцирует мордобой, предотвратить который он не в силах.
После обеда наша бригада сеточников загремела ведрами. В коридоре у дверей в спальное помещение опять та же компанияТимченко с рысями. Я прохожу мимо них из отряда во двор локалки.
Ты куда? рычит Тимченко.
Я отказываюсь от уборки. Официально. Спроси отрядника.
Я тебе откажусь такую-то мать! Подступает с кулаками, меня окружают рыси. Мужики, дайте ему тряпку! Кто-то из уборщиков протягивает мне половую тряпку.
Нет, говорю, пусть сажают.
Ах ты, бля, чего захотел, хитрый, да? орет Тимченко и обращается к мужикам из нашей бригады. За ментов прячется, знает, что его не посадят, да если посадят, я тебя и после кичи (так называют ШИЗО) заставлю!
С разных сторон раздались примирительный голоса:
Возьмись, профессор, пару раз вымоешь, не за падло.
Если б ты сразу пошел в отказ, но ты же таскал ведра, кича не поможет.
Другие жаждали крови: «Хули с ним борзить! Пиздюлей!» Вижу, и мужики наши смотрят на меня, кто с укоризной, кто начинает ворчать, мол, чем ты лучше, мы же убираем, а ты такой же мужик, не блатной. «Хули вы смотрите, мужики? подхватывает Тимченко. Дайте ему пиздюлей!» мужики не двигаются, но, чувствую, вражда растет и вот-вот не мужики, так рыси накинутся.
Моя принципиальность выглядела уже вызывающей. Одно дело с рысями, другоепротивопоставлять себя мужикам, перед ними у меня не было оснований «держать стойку», но и подчиниться наглому Тимченко, рысям было крайне унизительно. Что делать? Надо принимать решение.
С мужиками мне не за падло, а то что ты делаешьэто беспредел. Дайте тряпку, мужики. И чуть не слезы у меня от стыда и унижения. Мужики как-то враз засуетились, замочили в ведра свои тряпки, разошлись на уборку. Тряпки не было. Обстановка разрядилась, показалось как будто даже рыси вздохнули. Я прошел в умывальник за тряпкой, там кто-то уже рвал белую простынь и подал ее мне. Только я взял эту тряпку, подходит Тимченко и в самом дружественном тоне говорит: «Все, Леша, больше от тебя ничего не требуется. Бросай и иди». Обнимает меня и выводит в локалку. Теперь я свободен от уборки. Но какой ценой? До сих пор воспринимаю это как тяжелейшее поражение в своей жизни.
Ментыпровокаторы
То был недолгий мир. На следующий день вызывают в штаб, к начальнику колонии. В кабинете, кроме Николая Сергеевича, сидит за поперечным столом старший лейтенант Романчук из оперчасти. На потрепанном лице Николая Сергеевича маска озабоченности и как будто сочувствия. Спрашивает меня: «Что за конфликт произошел между вами и осужденными?»
Пустяки, говорю, недоразумение.
Вас били?
Нет.
А что это у вас под глазом? вытянулся за столом Романчук. Снимите очки.
Они обступили меня с таким видом, будто напали на след тяжкого преступления. Вроде ничего не было, я попросил зеркало. У переносицы красовался небольшой синяк. Всплыл-таки через день.
Откуда? забеспокоился Зырянов.
Понятия не имею.
Со шконаря упал, на угол наткнулся, шутит всезнающий Романчук.
Мы в общих чертах знаем, что произошло, говорит Зырянов, скажите, кто вас бил, эти люди будут наказаны.
Это был провокационный вопрос, они знали это и рассчитывали на мою лагерную неопытность. Вдруг скажу, они действительно кое-кого накажут, и тогда зеки назовут меня козлом. Тогда уж и в самом деле житья в отряде не будет и мне придется самому бежать в штаб, искать у ментов защиты. Я скомпрометирован и приручен, на поводу администрации, и тут уж она может веревки вить, исправлять, тут уже мне никуда не деться, ибо без Николая Сергеевича и Романчука я пропал. Дешевый трюк и опасный. Скольких зеков они уже подловили на своей «доброте»! Скольких так искалечили! Нет ничего страшнее в тюрьмах и лагере репутации козла. Забьют, изнасилуют, кинут в угол, к педерасам. И никогда не оправдаться, не отмазаться. В лагере волей-неволей беспрекословно подчиняться ментам, выслуживаться, стучатьведь только они единственная твоя защита от зеков. На этапах, в тюрьме не дай бог в общую камеру, только «обиженка», где сидят все те, кто боится зековских разборок. Ты весь во власти ментов, ты настоящий раб и вся лагерная жизнь меж двух огней: боишься ментов, боишься зеков. Страх выжигает душу, совесть, и делается определяющей силой твоего поведения. К зекам пути нет, остается одноугождать ментам. На их языке это называется «поддерживать линию администрации», «исправляться». Сначала травят зеками, потом «заступаются», потом ты уже сам к ним бежишь, и капкан захлопывается. Страх убивает личностьвот и все воспитание. Раба не надо воспитывать, исправлять, взывать к сознательности, он и так все исполнит, лишь бы боялся. Вот чем грозило доброе участие лагерного начальства и, если я чего-то действительно опасался, то, прежде всего, их «защиты». Как и в беседе с заместителем отрядника, я сказал им, что ничего не было и наказывать никого не надо.
Потребовали, чтобы я разделся до пояса, нет ли других следов побоев. Осмотр, кажется, новых свидетельств не дал, но еще несколько раз в оба голоса допытывались, кто да кто участвовал в конфликте. Клыки под маской благотворительства и я в роли подопытного кролика. Я не вытерпел: «Если вы все знаете, чего вы от меня хотите?»«Нам важно, чтоб вы сами назвали», говорит Зырянов.
Зачем?
Чтоб виновные понесли наказание.
Хорошо я скажу: конфликт организован оперчастью.
С чего вы взяли? с комсомольской честностью и даже негодованием округлил глаза Романчук.
А кто выговаривал отряднику, почему не мою полы, кто интересовался о том же у нашего завхоза Тимченко?
Романчук жмет плечами, хотя мне говорили именно о нем. Зырянов заминает дело: «Ну, это еще не значит, что оперчасть подговаривала вас избивать».
Но Романчук знал, что это может случиться, а может, хотелпочему он интересовался только мной, почему другие не моют полы?
Вы, что на меня дело шьете? вспыхивает Романчук.
Безобразие, обращается Зырянов к Романчуку, расплодили блоть! И ко мне, кто там отлынивает от уборки? Мы их накажем.
Вот с него и надо начать, мстительно заявляет Романчук. он сам спровоцировал конфликт отказом от уборки.
Тут пора разобраться, осаживает его Зырянов. С уборкой надо навести порядок. И подает мне лист. Пишите заявление, что в связи с конфликтом с осужденными вы ни к кому не имеете претензий.
Зачем?
Ну как же? Дойдет до прокурора, он всыпет нам за непринятие мер. А мы покажем ваше заявление.
Ничего никуда не дойдет, конфликта не было.
Это вам так кажется, а кто-то другой напишет. Нет, от вас необходимо заявление, иначе мы вынуждены будем провести расследование и наказать тех, кто вас бил.
Вы понимаете, что тем самым вы спровоцируете более серьезные столкновения?
Тогда пишите.
С одним условием: если вы обещаете никого не вызывать и никого не трогать.
Вот для этого нам нужно от вас заявление.
Выбора не было. Если они поднимут возню с этим делом и не дай бог, кого накажут, мне крышка. Этого допускать нельзя. Но и признавать конфликт нельзя, могут использовать как донос. Так и так нехорошо. Да и каково звучит«конфликт с осужденными»: антисоветчика с народом? и значит сам виноват, коли не имею претензий? пусть, значит, лупят? Как писать? Избрал дипломатичную формулировку о том, что конфликта не было, а в недоразумении между мной и некоторыми осужденными прошу никого не винить и не наказывать. И тут Зырянов сбрасывает маску лагерного интеллигента:
Знаешь за что тебя? шипит в упор змеем. Я тебя предупреждалза базары!
И лица у обоих жесткие и злые.
Я уходил довольный, с таким ощущением, будто только что избежал серьезной опасности, ушел от ловушки, от волчьей ямы. Я был уверен, что теперь инцидент исчерпан, никого дергать не будут и можно быть спокойным. Захожу в отряд и сразу чувствую: вокруг меня нехорошая тишина. Что такое? Обычно после вызова в штаб налетают, интересуются: кто да что? Немногим удается после таких вызовов возвратиться в отряд, из штаба короче путь в ШИЗО и, если кто возвращается, то забрасывают вопросами: о чем говорит лагерное начальство, да и просто интересно как это от них человек выбрался невредимымне избили, не посадили, зачем туда еще вызывают? Но сейчас почему-то меня никто ни о чем не спрашивает, наоборот, кажется, меня избегают. Через некоторое время подходит к моему шконарю кто-то из рысей и задает, наконец, обычные вопросы. Я рассказал о беседе с хозяином и Романчуком и умолчал только о заявленииэтого они не поймут, зеки боятся и ненавидят бумагу. Бумага для нихэто всевозможные рапорты, постановления, объяснительные, т. е. бич, которым наказывают. Как докажешь, что мое заявление не жалоба? Лучше не упоминать. «И ты никого не назвал?»спрашивает мой любопытный собеседник. «Нет, конечно, и мне обещали никого не дергать».
Хули ты его слушаешь, его убивать надо! взревел вдруг за спинкой моего шконаря Тимченко, возлежавший по соседству в окружении своих людей. Оказывается, около часа назад наш ушан Геннадий Васильевич определил в ШИЗО ближайшего кентуху (товарища) Тимченко, одного из активных участников расправы надо мной. «Ты его сдал, падла!»орет Тимченко. Такой подлости от ментов я не ожидал. «Пойдем вместе к отряднику, если не веришь!»предлагаю Тимченко. Он бросает в меня палку и вылетает вон из отряда. Я захожу к отряднику.
Геннадий Васильевич, за что вы посадили такого-то?
За хамство. Окурки под кроватью, второй раз подошелопять окурки и еще хамит.
Но вы же обещали никого не сажать, только что мне это пообещал начальник колонии.
Это не из-за вас.
Идите и скажите это отряду, как я докажу, что я не верблюд?
Есть официальное постановление, за что его посадили, кому интересно я могу показать.
Почему вы не сажаете меня за отказ от уборки?
Решение принимаю не я, а начальник колонии.
Разрешите мне сходить к нему.
Я должен сначала сам с ним переговорить.
Ну, так позвоните сейчас.
Сейчас он занят.
Можно мне позвонить в оперчасть?
Нет, не имею права.
А делать из меня козла вы имеете право?
Я хлопнул дверью и сразу пошел в каптерку дневальных. Обычно там толчется цвет отряда из рысей и шнырей. «Мужики, как я могу вам доказать, что никого не сдавал?»
А за что же его тогда на кичу отправили?
Я сказал о постановлении у отрядника.
Придраться, хоть к чему можно. Десять суток за окурки еще не давали.
Как развеять подозрение? Оставался последний аргументмое заявление о том, что конфликта не было с просьбой никого не наказывать. Я рассказал о подоплеке этого заявления, о том, что был вынужден его написать как раз для того, чтобы менты никого больше не трогали, и предложил тому, кто хочет в этом убедиться, пойти со мной в штаб. Рыси шарахнулись: «Ты что охуелнам идти в штаб? Тебя, может, отпустят, а нас точно на кичу». Бумага, штаб у них ассоциируется, прежде всего, со штрафным изолятором. О том, чтоб туда идти им страшно подумать. Однако же доверия ко мне прибавилось. На лицах смятениеситуация для них необычная. Надо им объяснить до конца, откуда и почему возникла такая ситуация, не исключено, что нечто подобное может повториться, и мне было важно, чтобы впредь зеки мне доверяли. Я спросил их, как они думают, почему вдруг через два с половиной месяца, как я на зоне, возник вопрос о том, что я не мою полы? Кто первый начал этим интересоваться? Они переглянулись, загалдели. Вспомнили отрядника, потом кто-то сказал, что несколько раз приходил опер Романчук и спрашивал Тимоху (Тимченко), почему профессор не моет полы? Но поскольку по указке ментов действовать за падло, тут же поправились: «Но мы тебя заставляли не из-за ментов, а из-за Харитона». А кому пришло в голову делать меня ответственным за бывшего завхоза Харитонова, какие основания считать меня его другом и почему речь об этом зашла не раньше, как после визитов опера Романчука? Напрягают память, действительно, от кого пошел базар, кто первый затеял эти разговоры? Произнесены имена Тимченко, потом Изюма. Их в каптерке не было, но кто-то из их окружения спохватился: «На что, профессор, намекаешь? Что они на ментов работают?» Да, за такие намеки и схлопотать недолго. Ничего, говорю, не утверждаю, но надо же разобраться, что происходит. Порешили, что Харитона мне припаяли, может, несправедливо, однако же безотносительно к ментам, а вот участие Романчука в этой истории с полами это факт. Получается, что били меня за то, чего добивался Романчук. Рыси поражены, они, отрицаловы, дело чести которых всегда против ментов, оказались чуть ли не заодно с ментами. Разумеется, никто с этим не согласился, просто это совпадение, но все же признали, что да, нехорошо получилось. А как они думают, спрашиваю их, почему меня не посадили за отказ от уборки, почему ментам было важнее, чтобы я взялся за тряпку, а не сажать за отказ. Зеки нахмурились, такого в их практике еще не бывало, хрен его знает, что у ментов на уме? А вот что, говорю: ну, посадили бы, что дальше? После ШИЗО вы бы меня встретили, как принято, как своего. Тогда бы вы не стали ни в чем подозревать меня. Наоборот, почет и уважение, авторитет. А сейчас? Вы вынудили меня взяться за тряпку, и я уже не чета вам, отрицаловым, ниже по рангумужик. Я вам не сват. Больше скажу: меня постоянно предупреждают, чтобы я не общался с отрицательными элементами, т. е. с вами, чтобы не жил с «семьей», а сам по себе, чтобы поменьше разговаривал, мне не разрешают занять удобный шконарь отряда, а селят сами, ближе к выходу, помните я еще скандалил по этому поводу с отрядником и с тем же Харитоновым, которого сейчас почему-то вы называете моим другом? О чем это говорит? О том, что меня хотят изолировать от вас, а еще лучше «конфликт с осужденными». Вот чего добиваются менты. Конечно, они могут меня изолировать и в ШИЗО, но им важнее настроить вас против меня, чтобы вы сами изолировали меня от себя. Зачем ментам это нужно? За тем, что я один на зоне с такой статьей, для них я антисоветчик, враг. А вы кто? Временно оступившиеся, овцы, народ, для вас я должен быть врагом, врагом народа, по их замыслу лучше всего будет, если не они, а вы будете меня исправлять и перевоспитывать. Вот для чего меня пустили под ваши «молотки». Вас заставляют ненавидеть меня, меня исправлять, в этом особенность моего положения среди вас и, если мы с вами сейчас не договоримся, то менты нас так и будут травить.