Как бы там ни было, свидание укрепило меня, я был изолирован, но не одинок. Это сознание отводило тоску, держало настроениев неволе только и жив надеждой. И все же, когда выводили меня, и надо было идти снова в зону, я так и застыл на выходе: в глазах почернело, и весь праздник в душе обуглился, не мог ступить шага. Снились мне эти три дня, что ли, было ли это свидание, или, наоборот, сейчас я вступаю в кошмарный сон? Я покрутился и снова вошел в штаб в тщетной надежде увидеть Наташу, и мне повезло: она как раз шла на выход и у кабины часового оглянулась, увидела меня за стеклом и помахала рукой. Нет, это был не сон. Удручающей нелепостью было то, что мы вынуждены разлучаться, и я должен возвращаться обратно.
Тряпка
После свидания администрация вплотную занялась моим исправлением. ИТКисправительно-трудовая колония. О труде мы еще поговорим, исправительный процесс включает в себя не только подневольный труд. Пряник в виде разрешенного третьего дня свидания сменился кнутом. В сумасбродном поведении администрации угадывались классические, хорошо продуманные методы обработки. Первым стеганул майор Ромах. На следующий день после свидания он вызвал нас вместе с Гацуло. Стоим в кабинете у порога. Ромах изображает возмущение. «Что вы делаете в санчасти?»спрашивает у меня. «Нахожусь на обследовании». «Кто его туда поместил?»спрашивает у Гацуло. Гацуло в тон Ромаху изображает волнение и робко докладывает, что поместил меня естественно, начальник санчасти по его, Гацуло, представлению, т. к. по жалобам Мясникова необходима кардиограмма, но вышла задержка из-за неполадок с аппаратом.
Почему не доложили?
Гацуло говорит, что это дело начальника санчасти, а мне эта беседа начинает казаться разыгранной сценкойРомах бывал при мне в санчасти и прекрасно знал о моем там присутствии. И вот он деланно раскипятился на Гацуло: как он посмел самовольничать, да за такие дела ему не «химия», а ШИЗО и, если еще повторится, сидеть ему до конца срока. Гацуло театрально ежится, переминается с ног на ногу. «А с твоим сердцем, орет на меня Ромах, разберусь, я его вылечу! На свидание ходить не болит, а как работать, так симулировать! Сейчас же в отряд! Идите!»
Зачем понадобилась эта сценка? Убрать меня из санчасти могли в любой момент, по звонку, одного слова было достаточнопочему это делается после свидания и зачем надо при мне устраивать головомойку Гацуло, обвинять его в покровительстве? Вот, мол, смотрион за тебя пострадал. И Гацуло старательно делает вид жертвы, хотя было ясно, что его никак не накажут. Во-первых, потому, что обвинение в самовольстве было явно надуманным, во-вторых, мне уже сказали, что Гацулочеловек Ромаха. Очевидно, администрации понадобилось, чтобы я доверился Гацулодругого объяснения я не находил.
Перед обедом я вернулся в отряд. После обеда наша бригада занимается уборкой. Ну, как занимается? Одни стоят, так сказать, контролируют, другие носят из умывальника воду, моют полы, протирают шконки и тумбочки, третьиблатные и положнякипережидают во дворе отряда. Четкая кастовая система. Причем и среди тех, кто занят уборкой: тот только пыль вытираетза ведро ему браться «за падло», этот только воду носитза тряпку ему «за падло», ну а кто моет полы, лазает на карачках под шконарямиэто «черти» или те «мужики», которым уже никогда не подняться до «положняков» и уж тем более до блатных. Считается, что путевому зеку вообще убирать за падло.
Некоторые из вновь прибывших идут в отказ, прекрасно зная, что их ожидает. А их ожидает ударная группа из блатных и шестерок, которые заводят отказника в козлодерку, то бишь в раздевалку, и дружно лупят. Если не выдерживает, идет мыть пол, если выдерживает, идет в умывальник, смывает кровь, выплевывает зубы, и так долбят дня три, после чего принимают в свой круг положняков и блатных. Там уже он начинает бить. Могут и голову проломить. Бывает, что бьющие увлекаются или отказник идет в отмашку, т. е. дает сдачи, тогда в ходу тяжелые «тубари» (табуретки), катушки из-под ниток, да что под руку попадет, тогда путь из козлодерки в санчасть. Если не вложит, то, понятно, свой человек. Я содрогался, видя в умывальнике очередного кровавого отказника, и спрашивал, зачем это нужно? Мне отвечали, что это испытание, блатныеделовые люди и прежде чем принять человека в свой (привилегированный) круг, надо знать, можно ли доверять человеку. Экзамен на порядочность.
Конечно, бывают исключения. Для тех, кого знают, кто приходит с воли, из тюрьмы или из другой зоны с репутацией путевого зека. Со временем освобождаются от мытья полов и обыкновенные «мужики», их заменяет новое пополнение, мало кто задерживается на полах больше трех месяцев. Я не сказал о педерасах, это особая каста, за ними закреплены туалет, мусорные ведра и ящики и угол, где они живут, в общих помещениях даже убирать они не имеют правазоновские парни, неприкасаемые, разумеется, когда их не ебут или не колотят.
До санчасти я носил воду, а теперь не знал, что мне делать. Ведра заняты другими людьми, они крепко за них держатся, чтобы не брать половую тряпку. К тому же я на зоне третий месяц, большинство из тех, с кем я пришел и кто пришел позже, уже не убирают или смахивают пыль с тумбочек, и, кроме того, мне раньше было обещано, что меня освободят. Кто-то посоветовал до выяснения заняться пылью. Беру в умывальнике чистую тряпку, вдруг рев в ухо: «А ты чего тут?» Грозная, одутловатая рожа бывшего моего бригадира Тимченко, теперь он завхоз вместо исчезнувшего с зоны Харитонова.
Иду пыль вытирать.
Пойдешь полы пидарасить!
Я полы и раньше не мыл, а на третьем месяце чего ради?
Куда ты на х денешься, я тебя не освобождал.
За спиной Тимченко два его друга Боровиков и Толяй и ватага «рысарей» из молодых агрессивных положняков. Говорю примирительно: «Хорошо, я буду носить воду». Тимченко сжимает увесистые кулаки: «Я тебе сказал, ты будешь пола пидарасить, чем ты лучше остальных мужиков?»
А чем ты лучше? Пусть все тогда моют. Я взял у кого-то ведро, наполнил его из крана и понес из умывальника через коридор мимо рысей в спальное помещение. Гул стих, все ждали, чем это кончится, и это молчание ничего хорошего не предвещало. Под шконарями ползают с тряпками люди. Я поставил ведро, кто-то ополоснул свою тряпку, выжал и дальше я не помню, с ведром возвращался или без, помню только, как на выходе в коридор увидел вдоль обеих стен шеренги дожидающихся рысарей и крупную фигуру Тимченко. Я перешагнул порог и брызнули искры из глаз. Человек десять дружно лупили меня, оттаскивая в козлодерку. Чудом я успел сдернуть очки и, согнувшись под градом ударов, умудрился положить их на выступ в стене, пока тащили меня вдоль коридора. Я не отмахивался, ушел локтями в защиту, чтоб пореже попадало в лицо, но ногами и корпусом изо всех сил сопротивлялся. Только не в козлодеркусвалят, забьют, запинают. На виду они действуют все же поаккуратней, больше кулаками, и стоя можно еще защищаться. В проеме козлодерки я раскинул руки и ноги крестом и, оттолкнувшись, бросил тело в коридорчик на выход во двор. Меня прижали к стене, удары сыпались все чаще и злее, я даже не различал, кто их наносил, в глазах черные тучи и молнии.
И вдруг прекратилось. Я почувствовал себя ужасно одиноким. Вижу, подходит наш молодой воспитатель, зам. отрядника, кажется, Геннадий Васильевич, а мои экзекуторы отпрянули и стоят, не думая разбегаться. Этот зам. шел не с улицы, а из отряда, значит, находился у себя в кабинете, как раз у дверей которого началась заваруха. Значит, он все слышал, нарочно отвел время для побоища, а теперь подходит ко мне и наивно спрашивает: «Что происходит?» Я молча двинулся мимо. Нашел во внутреннем коридоре уцелевшие очки и завернул в умывальник. Посмотрел в зеркало: лицо красное, припухшее, губа в крови, но без синяков, никаких поврежденийлегко отделался. Умылся. Прошел в спальное помещение к своему шконарю, вытерся и вышел в локалку, где тасовался отряд. Не было ни обиды, ни огорчения, я не чувствовал себя побежденным, наоборот, был очень доволен, что в такой кутерьме сохранил очки и лицо и не дал затащить себя в козлодерку. Побит, но не поддался. Когда имеешь дело с дюжиной озверевших хулиганов, это не поражение. Минут через пять меня позвали в кабинет отрядника. «Что случилось? Вас били? Кто?»с казенным лицемерием спросил молодой зам. Сейчас я ему выложу, кое-кого посадят в ШИЗО, и зона меня пригвоздит репутацией «козла». Умница, далеко пойдет.
Вы же видитеничего не случилось.
Вы можете написать заявление.
О чем?
Ну, как хотите. В конце концов сами виноваты: я слышалвы первый сказали что-то оскорбительное.
Раз вы все слышали, чего спрашивать?
Все равно те, кто вас бил, будут наказаны, я кое-кого видел.
Ради бога не надо, ничего не было, понимаете?
Я обязан доложить.
Зря, я прошу вас не делать этого.
Боже упаси от такого защитничка, перед зоной вовек не отмоешься.
Меня снова поставили на сетки. Я вязал, и все больше одолевала тревога, а что будет завтра, в следующую уборку? Освободят или еще раз под молотки? Тимченко ходил кругом и рычал, что заставит меня взяться за тряпку. Я не собирался корчить из себя лагерного аристократа и, конечно, готов был мыть за собой пол, однако не ценой унижения. А в данной ситуации требование Тимченко было нарочито оскорбительным и своевольным. Такое требование предъявляется новичкам, сразу по прибытии в отряд, но не через два с лишним месяца. По заведенному порядку, если вначале человек не стал мыть полы, и это сошло, то через несколько дней никто не настаивает. Не хочешь попадать под молоткиноси воду, вытирай пыль, участвуй в уборке, но не обязательно браться за половую тряпку, а если дорожишь репутацией, то и не должен. Так заведено и с этим приходится считаться. Но главное не в этом, а в том, что вся эта блоть, рыси, положняки не только не занимались уборкой, но понукали и издевались над теми, кто убирает, особенно, кто моет полы. Могли заставить беспричинно перемывать по нескольку раз, могли дать пинка под задницу. В конце концов, почему я, старший по возрасту, должен мыть полы за салагами, почему вообще кто бы то ни был, должны обслуживать это хамье! Ни в коем случае нельзя браться за тряпку. Только после Тимченко и остальной блоти, в противном случае они не имели права никого заставлять. На зоновском языке это называется беспредел. Путевый зек обязан бороться с беспределом, иначе по лагерным законам ему самому могут предъявить. Я должен найти поддержку. Среди мужиков, кто сам убирает, бесполезноони покорились и вообще не имеют голоса, да и какой им резон, чем я лучше их? Все вопросы решаются среди блатных, положняков, меня колотила шушера, значит, надо идти к более авторитетным, кое-кого из них я знал. Остаток дня и первую половину следующего я провел в переговорах.
Косяк, блатные, мужики
Вначале огляделся на тех, с кем знаком был по вязанию сеток. Они сидели в стороне от бригад, за особой стойкой с крючками и при начальстве делали вид, что вяжут. До санчасти они частенько подзывали меня, вязали вместе, но больше трепались. Сыня, Сява, Кабан и другие. Все молодежь, лет по 20. Сейчас они не заговаривали со мной, но все же замечали, кивали головой, будто ничего не произошло. Странная ситуация: завхоз наседает, беспредельничает, а блоть как бы не замечает это, не вмешивается. Почему? Конечно, по неписанному закону каждый стоит за себя, но как выстоишь перед кодлой, по какому праву уборку превратили в издевательство над мужиками, почему должностные косяки творят, что хотят?
Я кажется, говорил, что обычно в лагерных отрядах среди зеков две власти. Одна формальная из должностных лиц, например, завхоза, дневальных (шнырей), которые назначаются администрацией, это их работа, они получают деньги. Для путевых зеков подобные должности за падло, это «косяк». Другая власть реальнаяиз так называемых отрицаловых, т. е. «отрицательных элементов»блатных. Они и вершат делами в отряде, и никакая должность им не указ. Завхозы, шныри, вообще кто бы то ни было, держатся на местах только в том случае, если их терпят блатные, если от них навар и подмога. Если нет, съедят с потрохами. Тем и стоит блоть, что, когда надо, ни перед чем не останавливаются. Тем они страшны и авторитетны. Поэтому всякие должностные стараются заручиться миром со стороны отрицаловых, а для этого надо угодить. Шнырь, да любой, может не подчиниться, объегорить мента, но с блатными шутить не станет. Сначала дела для блатных, а потом уж свои и всякие должностные. Нарушать эту субординацию опасно. Мент накажет ШИЗО или ПКТ, зеки же наказывают страшнее. Приходится из зол выбирать меньшее. Так должностные и живутмеж двух огней, крутятся. И все равнораз на должности, значит косяк, уже не путевый зек. В камерах лагеря, тюрьмы, на этапах всегда жди разборки. Хорошо, если найдется путевый и замолвит словоотмажет. Если же нет, поди, доказывай, что ты не верблюд, что не делал ты зла мужикам и не выслуживался перед ментами. За один косяк могут опустить, и не дай бог, кто покажет, что работал на ментов против зеков, забьют, изнасилуют. Поэтому зеков, которые «поддерживают линию администрации», стараются не держать в общих камерах или на этапах они сами ломятся в «обиженки», т. е. камеры для обиженных. Слово «косяк» идет, как я понял, от треугольной нашивки на рукаве, которую пытались внедрить на зонах как знак отличия должностного зека. Такого отличия врагу не пожелаешь, мода на косяки не прижилась, пришивать их отказывались, да и при мне все пытались внедрить, но соглашались немногие, идиоты или кому уже нечего было терять, кому уже в люди никогда не подняться.
Так и повелось: любое нарушение зековской этики стали называть«запорол косяк». Вступил ли в какую секцию, не сдержал ли слова, согласился на должность или в хозобслугувсе «косяк». И оправдаться на разборках можно лишь в том случае, если кто-то из путевых тебя оправдает, если, будучи на должности, ты работал не на ментов, а на зеков. Раньше было строже, а теперь и среди должностных некоторые считаются путевыми, разумеется, если они хорошо жили с блатными, отрицаловыми. Правда, администрация таким завхозам и шнырям потом жестоко мстит за обман доверия, я еще расскажу об этом, особая тема, а в тот момент для меня было важно то, что Тимченко вроде бы ладит с отрицаловыми, и они вполне могли на него повлиять. Обязаны, потому что то, что происходило с уборкой, было «беспредел». Должностные шныри, которые должны заниматься уборкой, за это им деньги платят, не только не убирали, но с издевкой помыкали бригадными мужиками, которые делали за них эту работу. Надо ломать систему, ставить шнырей на место. Но что такое? Со мной не желали на эту тему разговаривать. Ни да, ни нет, отмалчивались. Разве что, нехотя, реплики обо мне. «Ну, ты же не пошел в отказ, убирал, значит, должен убирать как все мужики». Я доказываю свое: большинство, с кем я убирал, уже освобождены, пришли новые, и кто дал право шнырям сейчас заставлять меня мыть полы? Пожимают плечами, мол, нас это не касается, разбирайся, как знаешь.
Что-то они не договаривали, какая-то видно гниль прошла обо мне. Почему вдруг ни с того, ни с сего накатили? Сява сказал: «Я тебя предупреждал, что Харитон козел». «Я-то при чем? «А ты с ним жил». Ах, вот оно что! Но это же чушь! «Но это он освободил тебя от тряпки, а не мы». «Что же вы раньше молчали?»«А мы не хотели с ним связываться». «Но мне-то могли сказать». Сява хитро осклабился: «На твоем месте я бы отмазался». «Как?» Сява мотнул грушевидной головой, мол, думай сам. Сережа Кабан сказал, что не знает в чем дело, но какой-то слушок прошел обо мне, посоветовал подойти к Изюму. За точность фамилии этого зека не ручаюсь, забыл, назову его Изюмовым, с ним у меня не было отношений, знал только, что он был завхозом до Харитонова, погорел с водкой, отсидел 15 суток и пользовался прочным авторитетом среди нашей отрядной блоти.
Внешне он никуда вроде не влазил, никого не трогал, но поговаривали, что втихаря он контролирует все, что происходит в отряде. На вечерней тусовке (разминочной ходьбы) внутри локалки я спросил Изюма: в чем дело? Он сделал непонимающую физиономию, мол, не при делахэто Тимченко против меня что-то имеет, но чтоон не знает. Разговора не получилось, Изюм хитрил. Володя Задоров и другие положняки, кого я более-менее знал, отнеслись более сочувственно, обещали кое с кем «перетереть», но они не имели большого веса. Положняк независим, его не трогают, но в дела блатных, отрицаловых он не должен встревать. Тут между ними большая разница. И Володя, сделав попытку мне помочь, потом так и сказал: «На тебя катит кто-то из отрицалов, но кто и зачем, непонятно. К Изюму подходил?»«Подходил, но бесполезно». «Тогда это он закрутил», нахмурился Володя. Помочь он не мог. Значит, беспредел шел не от Тимченко, а из среды отрицаловых, причем делают они это чужими руками, оставаясь как бы «не при делах». Это уже было серьезней. Отряд в их руках, значит, поддержки от зеков не будет. Странно, до сих пор блатные относились ко мне нормально, ни с кем я не конфликтовал, Тимченко как-то сам обещал на днях освободить меня от уборки, для этого ему зачем-то надо было утрясти этот вопрос с отрядником, и вдруг резкое похолодание да еще с мордобоем. Кому это надо? Зачем? Ссылка на мои отношения с Харитоновым явно надуманна. Тех, кто с ним действительно поддерживал отношения, не трогали. Сами шныри и кое-кто из блатных гораздо чаще меня отирались в каптерке Харитонова, почему же на мне решили отыграться? Нет, что-то не так, причина конфликта была в другом, и я не никак не мог выяснить, в чем же именно. Кто-то натравил на меня эту свору, кто? На следующий день перед обедом я зашел в каптерку к шнырям. В тесной комнате были все, кто был нужен: Изюм, Тимченко, рыси. Сходняк. Сказал, что пришел разобраться: какие ко мне претензии?