Мин КимДевушка и скрипка. Жизнь на расстроенных струнах
Читайте книгу и слушайте альбом Gone в исполнении Мин Ким
Penguin Random House и Warner Classics решили выпустить альбом в качестве музыкального сопровождения к этой книге. На полях вы найдете значки нот # и отсылки к классическим композициям из альбома Мин Ким, которые сопровождают наиболее важные моменты книги.
Слушайте альбом Gone в процессе чтения, музыка идеально дополняет переживания героини и атмосферу книги. Альбом бесплатно доступен на Apple music и по QR-коду:
Список композиций
#1 «Приветствие любви»
Эдуард Элгар; 1999, Abbey Road, партия фортепианоГордон Бэк
#2 «Раздумье» из оперы «Таис»
Жюль Массне; 1999, Abbey Road, партия фортепианоГордон Бэк
#3 Каприз16
Никколо Паганини; 1990, Royal College of Music
#4 Интродукция и Рондо Каприччиозо, оp. 28
Камиль Сен-Санс; 1997, Abbey Road, партия фортепианоГордон Бэк
#5 Соната для скрипки соло ре мажор, соч. 115
Сергей Прокофьев; 2001, Abbey Road
#6 Испанская симфония ре минор, соч. 21
Эдуар Лало; 2001, Abbey Road, with LSO and Barry Wordsworth
#7 Поэма, соч. 25
Эрнест Шоссон; 1997, Abbey Road, партия фортепианоГордон Бэк
#8 Концерт для скрипки с оркестром ре мажор, соч. 77, часть 2
Иоганнес Брамс; 2009, Henry Wood Hall, with Sir Andrew Davis and the Philharmonia Orchestra
#9 Соната для скрипки и фортепиано3 ре минор, соч. 108, часть 1
Иоганнес Брамс; 2009, Champs Hill, партия фортепианоЙен Браун
Мне снится скрипка.
Будто бы я жду посадки в самолетне то лечу на очередной концерт, не то возвращаюсь с него. Не знаю. Я одна. Возможно, где-то рядом моя мама или давний учитель. Не знаю.
Скрипка при мне, но женщина за стойкой регистрации говорит, что инструмент надо сдать в багаж. Я упираюсь, ведь раньше я никогда ее не сдавала, но таковы правила авиакомпании. Или, может, я неверно заполнила форму? Мне почему-то кажется, что виновата я. Кладу футляр на багажную ленту. Женщина клеит на ручку ярлычок и, нажав на педаль, приводит ленту в движение. Скрипка трогается с места, словно ее кто-то легонько подтолкнулвот уж это ей точно не понравилось бы, а затем медленно уплывает от меня и исчезает за резиновой заслонкой. Что дальше? Лента закончится, и моя скрипка упадет и разобьется? Не могу сказать. Но меня не покидает ощущение, что я больше ее не увижу.
И вот я в самолете. Или рядом с ним. То ли мы еще не взлетали, то ли уже приземлились, то ли что-то стряслось и пришлось эвакуироваться. Да, именно. Что-то стряслось и пришлось эвакуироваться. Все спасены, все рады, но я точно знаюпроизошло нечто ужасное. Чтонеизвестно, но оно произошло. Наконец объявляют: в багажном отсеке был взрыв. Теперь нам придется ждать, пока не узнаем, что сталось с нашим багажом, чьи вещи уцелели, а чьинет. И вот мы ждем. Почему никто не говорит, жива ли моя скрипка? Я здесь одна, но в то же время я уже почти не здесь. Меня нет. Я уже не совсем я. Какая страшная мысль. И я приказываю себе перестать бояться. Ведь это просто сон. Нет никакого самолета, никакого багажного отсека, никакого взрыва. Моя скрипка при мне. И мы в безопасности. А яэто я.
Я просыпаюсь. И понимаю, что это не сон.
1
А начиналось все вот как.
Наша корейская семья жила в Лондоне. Отец работал инженером-механиком на Daewoo еще до того, как эта компания начала производить автомобили. Тогда она не была такой известной, как сейчас. В Англии мы жили четвертый год. Как и моя старшая сестра, английский я учила в школе, а дома мы разговаривали на корейском. Что вполне естественно, поскольку рано или поздно мы должны были вернуться домой, в Корею.
Но пока нам приходилось приспосабливаться к английской жизни. Раз в неделю мы с сестрой ходили в местную музыкальную школу, адрес которой мама нашла в каталоге. И раз в неделю я маялась от безделья, пока сестра занималась на фортепиано. У нее здорово получалось. Я слушала, как она играет и думала: ну когда же придет моя очередь? Родилась я левшой, но писать левой рукой мне не разрешали. Приходилось прятать левую руку за спину и работать правой. В школе никто не делал мне замечаний по этому поводу, но маму беспокоило, что скажут люди, когда мы вернемся в Корею, ведь там быть левшойк несчастью. И меня переучили. Мы же не собирались задерживаться в Англии. Мы ходили в корейский храм, итоже раз в неделюнас с сестрой водили в корейскую школу, до которой нужно было добираться целых два с половиной часа. Из-за всех этих долгих путешествий у меня часто шла носом кровь, поэтому мама, которой было важно, чтобы я умела читать и писать по-корейски, стала учить меня сама. Ведь Корея оставалась нашим домом.
И вот однажды мама наконец задала мне долгожданный вопрос, который все изменил. Мама спросила:
Хочешь научиться играть?
Про себя она уже решила, что на пианино я играть не буду. В школе только один учитель давал уроки фортепиано, и в дни, когда занималась сестра, свободных часов у него не было. Если бы я выбрала пианино, маме пришлось бы ездить в музыкальную школу еще и со мной, но в другой день, и вся польза от занятий свелась бы к нулю. Надо было выбрать какой-нибудь другой инструмент. В нужное нам время свободны были только труба и скрипка. Труба меня совершенно не привлекала. Но скрипка Как упустить такую возможность?
Пришлось ждать целую неделюкогда освободится время и я смогу наконец прикоснуться к скрипке. Это было просто невыносимо. От нетерпения сосало под ложечкой. Нужно было чем-то занять себя. Мы с сестрой часто играли перед сном: иногда изображали официанта и посетителя, иногдаврача и пациента. Тогда я была уверена, что когда-нибудь непременно стану доктором. Мне уже случалось бывать в больнице. Врачи всегда были так добры ко мне и так мило ухаживали за мной. Я думала, что, когда вырасту, тоже буду помогать людям выздороветь. Но теперь я требовала, чтобы мы играли в музыкантов. Поэтому сестра нарисовала на альбомном листе клавиатуру, а я нашла в детской энциклопедии скрипку и вырезала ее силуэт из бумаги. И мы начали «выступать» дуэтом. Закончив, я брала свою бумажную скрипочку в постель и играла на ней под одеялом. Может, со стороны казалось, будто она не весит ни грамма и не издает ни звука, но я чувствовала ее вес и слышала музыку.
Моя лучшая подруга тоже ходила в музыкальную школу. Она предложила мне одолжить у нее скрипку размера 1/4, но та оказалась велика. Тогда мама пошла в ближайший музыкальный магазин и купила маленькую скрипку размера 1/8. Это была грубая фабричная поделка из Китая. Но едва взяв ее в руки, я влюбилась. К тому времени я пробовала играть на разных инструментах. Пыталась самостоятельно освоить пианино, блок-флейту и даже губную гармошку. И, когда наступил тот самый день, я уже умела играть мелодию «Ярче, звездочка, мерцай».
И на первом же урокеа может быть, на втором, не могу сказать точно, в какой момент это произошло, я вдруг поняла, что владение скрипкой, игра на нейэто не просто мое. Это и есть я. Все в ней было таким простым, таким очевидным, так легко было класть ее на плечо, прижимать пальцами струны. Все удобно, все привычно: рука вытянута, пальцы на грифе, подбородок прижат к деке, ноги твердо стоят на полу. Так естественно, словно я всю жизнь этим занималась. Я поняла, что могу сыграть все. Все, что захочу. И это не было зазнайством, ведь я росла очень застенчивым ребенкомтерпеть не могла выделяться, высказывать свое мнение и уж тем более оказываться в центре внимания. Но в тот момент я не просто нашла себе дело. Не просто обрела голос. Я нашла свою стихию. Я могла плыть, нырять, взмывать на гребнях, отдаваться течению, или сражаться с ним.
Я чувствовала себя так, словно меня отпустили на свободу.
Я чувствовала себя живойвпервые за все время.
Но была одна загвоздка. Меня научили натирать канифолью большой смычок. Показали, как твердый камешек превращается в мягкую белую пыль, покрывает конский волос и разносится по воздуху. Я узнала, как этим натертым смычком извлекать звук, как подчинить его себе. Но из-за канифоли у меня началась астма. Теперь я могла играть не более получаса. После этого мое дыхание превращалось в хрип, грудь стискивало стальным обручем, а легкие судорожно пытались урвать хоть глоток воздуха, которого не было. Мне выписали стероиды. Но, вместо того чтобы превратиться в препятствие, астма лишь подчеркнула мои возможности. Да, я не могла, как другие, упражняться часами. Но это все равно не остановило меня. Я училась и развивалась. Мой прогресс был таким стремительным, что уже выходил за рамки нормы.
Эта изматывающая, мучительная астма стала моим личным знаком качества и свидетельством моих незаурядных способностей. Многие дети страдали от астмы. Но меня она, наоборот, выделяла из толпы. Она доказала, что я не многие.
Я погрузилась в музыку с головой и научилась плавать очень быстро. Через восемь недель я перешла во второй класс, а еще через месяцв четвертый. Знаю, звучит неправдоподобно, но именно так легко и быстро все это и происходило. Игра на скрипке была самым простым и естественным из всего, что я когда-либо делала. Я ухватила суть. Я играла. Единственное, что меня расстраивало, это звук, который я извлекала из дерева. Я понималаон может быть лучше. Я не хотела играть как ребенок. Я стремилась обрести взрослый голос, я интуитивно чувствовала разницу между взрослым и детским звучанием. Я точно знала, каким голосом поет «взрослая» скрипка.
Именно слух был моей движущей силой, а вовсе никак не пальцы. Пальцыэто лишь мышцы да кости. И только слух мог подсказать, как звучит моя музыка и как она должна звучать. Он тоже был моей стихией. У меня был абсолютный слух.
#1 Я всегда жила в мире музыки. Мне кажется, я с рождения умела читать ноты. Мама утверждает, что никогда меня им не учила, да и я такого не припомню. Зато я хорошо помню день, когда папа вернулся из командировки и привез маленький ксилофон. На каждом цветном брусочке было написано название нотыля, си-бемоль, си, до. Думаю, тогда я их и выучила. Музыкальная грамота стала моим любимым языком. Именно так я слышала мир, так его описывала. Велосипедный звонок звучал, как ре-диез. Дверь скрипела в до мажоре. Когда со мной разговаривали, я обращала внимание не столько на смысл сказанного, сколько на ритм и интонацию.
Второй класс, четвертыйзвучит так, словно я работала, не покладая рук. Вполне возможно. Но эта работа была мне в радость. Она была мне по силам. Наверное, иногда учителю все-таки приходилось меня подгонять, но давления я не ощущала. Каждый урок казался мне маленьким путешествием, всякий раз неожиданным, всякий раз по новому маршруту. Мы исполняли дуэты. Когда я помогала остальным ученикам настроить инструменты, учитель называл меня своей маленькой помощницей. В классе из десяти человек я была самой младшей. Но он понимал, что яперфекционистка, и что для меня предельно важно не просто попасть в нужную ноту, а добиться нужного звучания. Благодаря ему я научилась видеть в музыке сюжет. Чаще всего я играла вместе с ниммы исполняли отрывки из «Легенды» Венявского и «Приветствие любви» Элгара. Он не просто играл, он рассказывал мне истории, а если подходящей не было, я придумывала их сама: смешивала мифы и реальные события и часто вспоминала Икара, который слишком близко подлетел к солнцу.
На дни рождения, Рождество и другие праздники учитель дарил мне пластинки. На них не всегда была записана скрипка, но всегда классикапища для слуха. С Четвертой симфонией Бетховена у меня случилось что-то вроде школьного романая влюбилась в нее без памяти. Были и другие увлечения, но одно стояло особняком, оно подтвердило все, о чем я догадывалась. Это был двойной альбом австрийского скрипача, Фрица Крейслера. До этого я никогда не слышала ни о нем, ни о легендах, окружавших его. И не понимала, хотя, наверное, все-таки чувствовала в глубине души, как высоко может вознести правильный инструмент. Игра Крейслера стала для меня свидетельством того, что эта высота достижима. Я поняла, на что способна скрипка, осознала, что у нее есть голос, личность, даже свой взгляд на мир. Крейслер убедил меня в том, что она может даже дышать, что онаживая и ее душапосланница небес. Я слушала, как он исполняет Брамса, Бетховена, собственные композиции «Муки любви» и «Радость любви», а также «Прекрасный розмарин» и очаровательные миниатюры, такие как Юмореска7 Антонина Дворжака.
Я играла их снова и снова, без устали, и думала только о том, какое Крейслер чудо и как он волшебным образом умудрился воплотиться в собственной музыке. Его скрипка была Крейслером, каждая сыгранная им нота была Крейслером. Возможно, именно тогда я и поняла, что у меня тоже есть свой голос.
К тому моменту я уже сменила свою фабричную скрипку на инструмент получше. Новая была уже «четвертушкой». Было жалко расставаться со старой, но в то же время я чувствовала облегчение. Хотя, по правде говоря, мы с ней так и не расстались. Она до сих пор обитает у меня дома. Эта скрипочка всегда будет частью меня, как и все остальные. И все я храню. Ну, кроме одной.
Моя сестра закончила первую музыкальную школу и поступила в школу Перселл на станции метро «Харроу-он-зе-Хилл». Я снова стала ей завидовать, как это было, когда она только начала брать уроки музыки. Только теперь я завидовала ее возрасту. Мне было семь лет, а ейдевять. Она приходила и рассказывала всякие серьезные, «взрослые» истории о том, как она, например, пела в хоре, или играла целый день. А чем могла похвастаться я? Тем, что торчала в заурядной школе и раз в неделю играла на скрипке? Как же я мечтала вырваться оттуда! И вот, неожиданно, мне подвернулась такая возможность. Мама взяла меня с собой в Перселл, когда ехала забирать сестру. Скрипка-малышка была при мне. Увидев меня, директор Перселла, Джон Бейн, спросил:
А ты играть-то умеешь?
Он говорил со мной ласково и снисходительно, как взрослые обычно и разговаривают с маленькими девочками. Но для меня это прозвучало как вызов! Умею ли я? Еще как умею! Я достала скрипку и сыгралаКонцерт Баха ля минор. Когда я вывела последнюю ноту, директор сказал, что ради меня готов, пожалуй, нарушить школьные правила. Мне позволили поступитьна два года раньше срока. А учитывая, в какую копеечку влетело бы родителям не только сестрино, но и мое обучение, директор добавил, что готов похлопотать за меня и помочь финансово.
Всего за час передо мной возникли очертания будущего. Я отчетливо видела их.
Моя жизнь разделилась надвое. Была школьная жизнь, и была музыкальная. Ах да, и третья жизньв стенах родного дома. Наша семья очень отличалась от любой другой. Когда мы с сестрой были маленькими, нам не разрешали сесть за стол, пока не поест отец. После этого ели мы, и последнеймама. Сначала отец, потом дети, и только потоммать. Такова корейская семейная традиция. То, что казалось нам совершенно нормальным и естественным, вызывало недоумение и негодование у наших друзей. Если я хотела выпить стакан воды, мне нужно было попросить разрешения. И дело не в том, что мне могли отказать, вовсе нет. Это была просто дань уважения родителям. Семья всегда строилась на иерархии. Отец не разрешал маме водить машину. Она хотела, но он был непреклонен. Папино слово было решающим, хотя мы почти не виделись. Когда мы просыпались, он уже уезжал на работу, а когда возвращался, мы уже были в кроватях. По выходным он играл в гольф, так что и в эти дни мы не встречались. Он был замкнутым, но, в общем-то, добрым человеком, несмотря на низкий и даже грозный голос. А вот мамин голос был мягким и веселым, хотя тон его мог измениться за секунду. Она кормила нас, вела хозяйство и была очень одинокой, потому что муж все время держался на расстоянии. Он часто приходил домой с коллегами после вечеринки, и мама каждый раз должна была накрывать для них стол. И она накрывала. С гордостью. Потому что была кореянкой.
Дело не в том, хорошо это или плохо. Это просто данность. Таковы были роли мужчины, женщины и детей в семье. Как мне кажется, в Корее к детям относятся довольно странно. Их любят, но не как людей. Для родителей они не то чтобы куклы или предметы обстановки, скорее некий податливый материал. Мама часто оставляла меня одну. Она возила сестру к доктору, или по магазинам, а я оставалась дома. Я не имела ни малейшего представления о времени и не знала, когда вернется мама, да и вернется ли вообще. С колотящимся сердцем я пряталась за шторой и боялась стука в дверь. Сейчас такие случаи редки, но в восьмидесятые годы матери-эмигрантки считали это естественным. Так проявлялись корейские традиции. От корейских детей требовали большей самостоятельности, чем от западных. В Корее в то время четырехлетние малыши в одиночку добирались до детского садаи в этом не было ничего удивительного.
Я ходила в местную начальную школу, я дружила с соседской девочкой. Я ладила с одноклассниками. Они хорошо ко мне относились, с ними было интересно учиться. И все-таки мы с сестройединственные кореянки в округеоставались изгоями. У сестры в ее новой школе лучше получалось с этим справляться. Я видела, как она становится все популярнее и увереннее в себе. И мне страшно хотелось как можно скорее тоже стать частью этого нового мира. Однажды утром на школьной линейке директриса включила пластинку с фольклорной музыкой. Старшеклассники подготовили танец. Я была совершенно очарована. Я чувствовала, как музыка проникает в меня, словно в гипсовую формочку. И тут вдруг кто-то похлопал меня по плечу и шепнул на ухо: