У тебя все дома? Сплясать решила?
Это был один из старшеклассников. Его голос звучал насмешливо. Я с ужасом поняла, что все это время двигалась под музыку. Мои щеки запылали. Все взгляды обратились на меня. Я сжалась в комочек и обхватила себя руками. После этого, всякий раз, услышав музыку, я следила за собой, чтобы снова не пуститься в пляс. Я успокаивала себя, что терпеть осталось недолго. Скоро я поступлю в музыкальную школу, там будут учиться такие же дети, как и я, все будут играть на каких-то инструментах, и никто не будет смеяться над тем, что ты танцуешь сидя. Ведь именно в этом суть музыкиона заставляет двигаться. Так или иначе, она затрагивает тебя, проникает в каждую клетку. Еще немного, и она примет меня в свои любящие объятия.
Но мои ожидания не оправдались.
Мы прожили в Англии четыре года, а потом отец внезапно решил, что нам пора вернуться в Южную Корею.
У нас была очень большая семья. И у мамы, и у папы было по шесть братьев и сестер, и все были рады снова встретиться.
Сестра тоже выглядела вполне довольной.
С тех пор как стало известно, что именно Корея будет в восемьдесят восьмом году принимать Олимпийские игры, вся страна бурлила от радости. Наконец-то мы получили мировое признание, к которому так долго стремились. Все были счастливы, кроме меня. Меня вернули в мир, о котором я, по сути, ничего не зналарегламентированный и упорядоченный корейский мир.
Нас с сестрой зачислили в местную школу. Я никому не говорила, что жила в Англии. В то время никто не уезжал из Кореи, это считалось недопустимым, а я не хотела выделяться из толпы. Но секрет мой все равно раскрылся, и надо мной стали смеяться. Мне говорили:
Тебя правда в Англию отправляли? Ты, что, пачка лапши?
Мне удалось подружиться с двумя девочками. Они познакомили меня с иерархией школьного двора и рассказали, как себя вести, чтобы избежать неприятностей: не нарушать правила и никогда, ни за что на свете не забывать сделать домашнее задание. Телесные наказания в Корее по-прежнему применялись, и учитель вполне мог вызвать ученика к доске и перед всем классом побить палкой по рукам. Новые подруги также объяснили мне, что нельзя обращаться к старшим ученикам по имени. Можно говорить только «старший брат» или «старшая сестра», даже если никаких братских или сестринских отношений между вами нет. Младшим можно было грубить, сколько угодно. Каждое утро мы ходили строем, как солдаты. Нас учили правильно салютовать флагу и складывать руки за спиной. Мы исполняли корейские гимны, носили форму и специальные маленькие тапочкиобувь в здании носить запрещалось. Перед едой нужно было вымыть ноги. Все это разительно отличалось от жизни в Англии.
Итак, я ходила в школу, возвращалась из школы домой и садилась за уроки. Их, кстати, всегда была целая гора. На выходных ощущение контраста только усиливалось. В эти дни нас ждал бесконечный поток семейных мероприятий, прогулок, сборищсплошные обязанности и правила. Здороваешься со старшимивстань на колени и поклонись. Во мне просыпался западный скептицизм: «Зачем это?» Но выбора не было. Корейское общество держится на семейных ценностях, главная из которыхуважение.
Скрипку я, конечно же, взяла с собой, но почти не доставала из чехлаэто каждый раз заканчивалось очень плохо. Мама отчаянно старалась найти мне учителя, и нашлав полутора часах езды на автобусе с пересадкой. Я несла скрипку за плечами, а мама тащила тяжелый портфель с нотами. Учительница была вполне милой дамой, но совершенно мне не подходила. Она никогда не выезжала из Кореи и ничего не знала о той музыке, которая бежала по моим венам. Наши уроки не имели ничего общего с музыкой. Все обучение сводилось к изучению нот и правильной расстановке пальцев. Она не чувствовала музыку так, как ее чувствовала я. Другими словами, она ставила превыше всего структуру, порядок и единообразие. Когда я отнимала палец от смычка, это воспринималось не как естественное движение, соответствующее настроению музыканта, или скрипки, или музыки, а как неуважение к ее авторитету. После нескольких уроков мне стало совершенно ясноэта учительница за всю жизнь не сыграла на скрипке ни единой ноты. Иногда я задумывалась, а умеет ли она играть вообще? И вот наступил день, когда я набралась храбрости и попросила ее не рассказывать мне, что нужно сделать, а показать. Она пришла в ярость, и, хоть я изо всех сил старалась это скрыть, мои глаза наполнились слезами. А она все кричала. Урок закончился. После мама отчитала меня за то, что я осмелилась перечить учителю, и напомнила, что мы больше не в Англии. Она понимала, что я совсем не хотела грубить. Она просто хотела, чтобы я усвоила: учителям нельзя задавать такие дерзкие вопросы. Здесь не Англия, здесьКорея.
К той учительнице я больше не ходила, и нового преподавателя мы не искали. Мы подумали, что пусть у меня лучше вообще не будет никаких уроков, чем такие, которые разовьют во мне чувство неуверенности. Моя скрипка постепенно покрывалась пылью, и, когда я брала ее в руки, она казалась мне пустой, заброшенной и ненужнойкак и я сама. Это был какой-то новый вид душевной боли: не от нехватки любви, не от страха или неуверенности, нет. Меня мучило, что я по каким-то неведомым причинам должна отказаться от своего внутреннего «я», от собственного голоса. Я никогда не думала, что нечто настолько огромное и страшное может ворваться в мой детский мир и запретить мне быть самой собой. Такое и представить сложно. Но тем не менее это произошло. Пусть мне и было совсем мало лет, я чувствовала, что умираюмоя внутренняя гармония рухнула. Я медленно умирала целых шесть месяцев. Снова и снова. Хотя это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме моей скрипки. Меня приговорили к пустоте. Но я была не против: без скрипки от меня и так бы ничего не осталось.
Трудно сказать, сколько бы еще все это продлилось и как бы я справилась, если бы события не приняли неожиданный оборот. Теперь уже невозможно представить какой-то другой выход из положения. Отца перевели в Ливиюочень нестабильную страну. Стало ясно, что с ним мы не поедем. И у мамы было два варианта: остаться в Корее или вернуться в Англию. И она, и моя сестра, конечно, предпочли бы остаться в Корее. Но для меня это стало бы катастрофой, и в глубине души мои родители это понимали. Мое будущее уже сформировалось, и они тоже это видели. Джон Бейн, директор Перселла, сдержал свое слово. С нами связалось руководство школы, чтобы узнать, собираюсь ли я учиться у них в следующем семестре. Они послали письмо министру внутренних дел Великобритании, описали ситуацию и рассказали, какие я подаю надежды. Они смогли выбить для меня государственную стипендию и вид на жительство для всех нас. Было ясно как день: в школе хотели, чтобы я поступила именно к ним. Они явно были очень высокого мнения о моих способностях, и это не ускользнуло от моих родителей. Но, несмотря ни на что, им было нелегко принять это решение и снова сняться с насиженного местапокинуть Корею и вернуться на странный, непонятный Запад. Последовать не за главой семьи, а за самым младшим из ее членовза маленькой девочкой. Вся семья противилась этому решению, в основном по политическим причинам. Жителям Запада сложно представить себе, в какой паранойе пребывала тогда Южная Корея. Поколение моих дедов пережило Корейскую войну. Раны, которые она им нанесла, были слишком глубокими и заживали слишком медленно.
Юность всех моих дедушек и бабушек прошла в неразделенной Корее, хоть и оккупированной Японией, но все еще единой. Дедушка по маминой линии принадлежал к аристократическому роду Ю. Он был младшим из детей. Их семья жила в огромном особняке с восемью комнатамиэтот дом передавался по наследству из поколения в поколение. Они выращивали рис и арбузы. В то время в Корее, как, впрочем, и в Англии, старший сын наследовал всевместе с ответственностью за своих родителей и их родителей. На его плечи ложился долг присматривать за ними. Младшие же члены семьи не получали ничего. Мой дедушка стал бизнесменом. Он был невероятно обаятельным, потрясающе владел навыками торговли, чувствовал все самые тонкие механизмы делопроизводства и всегда старался нащупать такую сделку, которая поможет ему крепко встать на обе ноги и помочь семье. Когда началась война, ему пришлось скрываться. Будучи сыном крупного землевладельца, он был одним из первых в очереди на арест и расстрел. Ему было тридцать лет, и тогда у него уже было пятеро детей, и моя мама была самой младшей. Он должен был придумать, как содержать их всех. И научился шить одежду.
В тысяча девятьсот пятьдесят первом году моя бабушка, мама и их родственники жили в деревне. Эта деревня подверглась воздушной атаке, и бабушка получила серьезное ранение в ногу. В рану попала инфекция, началась гангрена. Все думали, что она умрета вместе с ней и младший ребенок, потому что остальные дети не смогли бы ухаживать за младенцем. Они начали рыть могилу и шить саван. Но у старшего брата мамы, которому тогда было двенадцать лет, появилась идея. Он любил читать, и вычитал где-то, что гангрену можно остановить, если отрезать зараженную конечность. И именно это он и сделал. Один из взрослых соседей пришел ему на помощь. Он достал где-то бутылку виски, заставил бабушку выпить половину, а затем они отрезали ей ногу. Мой дядя отрезал ногу собственной матери. Несмотря на огромную кровопотерю, бабушка все-таки смогла выздороветь. Когда весть о ее ранении дошла до деда, он ухитрился достать пенициллин и отправить его бабушке. Лекарство спасло ей жизнь, но она все равно была слишком слаба, чтобы ухаживать за моей мамой. И тогда за дело снова взялся мой дядя. Он ходил на местный пруд, где ловил лягушек, и кормил ими бабушку. Война закончилась, но наступивший мир облегчения не принес. Семья потеряла вседом, землю, сбережения. Когда мама подросла, она стала ухаживать за моей бабушкой-инвалидом и младшими детьми, теми, кто родился уже после войны. Она кормила их, одевала, следила за тем, чтобы они ходили в школу. Моя мама была очень находчивой, она унаследовала от отца деловую хватку. Неудивительно, что родственные узы в нашей семье были такими крепкими.
Мой отец происходил из династии Ким. Кимсамая распространенная фамилия в Корее. В прежние времена каждый корейский монарх называл слуг в свою честь. Ким был преуспевающим правителем, и слуг у него было немало. Когда закончилась война, папа был совсем маленьким. В трехлетнем возрасте он остался без отца, который был инженером и работал на железной дороге. Папу взял к себе дядя. Дядя был главой семьи. И его слово было законом. Каждый день он отправлял племянников ловить рыбу к ужину. Папа, конечно же, ходил с ними, хотя какой из пятилетнего мальчишки рыболов? Он и сам не мог припомнить, чтобы хоть раз что-нибудь поймал. Зато он хорошо помнил, как по их возвращении дядя делил улов между старшими членами семьи. Детям обычно доставались объедки, и то не всегда. Но таков был уклад жизни в Корее, впрочем, таким он и остался. Старшие превыше всего. Старших надо уважать. А дети детиэто второй сорт.
Другими словами, детство у них было нелегкое, к тому же всех пугало соседство с Северной Кореейи то, что она могла сделать. Этот страх был все еще живдаже после стольких лет. Каждый день у всех перед глазами были расклеенные по автобусам листовки с предупреждением о том, что вокруг могут быть шпионы и похитители детей. Не было ничего такого, на что не могла бы покуситься Северная Корея. С точки зрения родственников, мамина идея снова увезти меня из-под их защиты за границу была чем-то сродни северокорейским похищениям детей и промывке мозгов. Все попытки рассеять их страхи только усугубляли раскол.
И пусть в Корее я действительно чувствовала себя не на своем месте, мне случалось забывать о несчастьяхв те дни, которые я проводила с бабушкой. Я подолгу жила у нее. Она все время смотрела старые сериалы и тосковала по прежней Корее. Думаю, это свойственно всем людям ее возраста, где бы они ни родились. Все они скучают по утраченному образу жизни и забытым обычаям своей страны. Новая Корея, возникшая после войны, стала для нее чем-то совершенно незнакомыммешаниной из проводов и бетона, которая уничтожила ее некогда любимый мир.Теперь приходится забираться в самую глушь, чтобы ощутить подлинную красоту корейской глубинки, пьянящий аромат деревенских цветов и покой, который источает местная зелень. В шуме больших городов все это куда-то исчезло. Именно поэтому бабушка жила в деревне. И мне нравилось бывать у нее в гостях.
Ее дом, одноэтажный, с высоким фундаментом, был обустроен в лучших корейских традициях. Поднявшись по ступенькам, ты сразу попадал в самую его сердцевину. Из главной комнаты открывался потрясающий вид на горынаполнявший тебя ощущением простора, тишины и памятью минувших веков. Пол, под которым проходил дымоход, всегда был очень теплым. В подвале стояла старая, раскаленная докрасна угольная печь. А еще хранился уголь в виде больших прессованных дисков. Его постоянно нужно было подкидывать в топку. Спускаться в подвал было делом ответственным и опасным, потому что можно было отравиться угарным газом.
Бабушка была каллиграфом, а еще здорово умела вышивать гобеленыиз-под ее иглы выходили настоящие шедевры. Возможно, именно они вдохновили меня и разбудили во мне желание играть. У мамы до сих пор хранится гобелен, который бабушка вышила им с папой на свадьбу. Первая сцена на немзнакомство девушки и юноши. Вторая сценаих бракосочетание. Третьярождение детей. Все это выглядело немного лубочно и пасторально, но на самом деле так оно и было. В жизни есть определенные этапы, которые нужно просто пройти, не задавая лишних вопросов. Например, женитьба. Моих родителей женили по договоренности. Папа жил со своим старшим братом, его женой и бабушкой. Как вы помните, старший сын обязан был содержать своих родителей. И для них это было очень важной и ответственной задачейнайти моему папе подходящую жену. Они жили по соседству с маминой старшей сестройу них был общий сад. Бабушка часто беседовала с соседкой через забор. И решили они это дело очень просто. Примерно так: «Знаете, у меня сын такой красавец» «А у меня младшая сестра такая хорошенькая» В пятидесятые Корея была в очень нестабильном и шатком состоянии, а мои родственники занимали примерно одинаковое социальное положение. Вот семьи и решили свести моих родителей. Конечно, если бы они друг другу не понравились, никакой свадьбы не было бы, но опять-таки личные интересы почти всегда отодвигались на второй план. Личность вообще не имела значения. То, что нужно было сделать, всегда ставилось на первое место. Звучит дико, особенно когда смотришь на это со стороны, или даже просто читаешь, но мама вышла за папу замуж, даже не зная его имени. Она была такой стеснительной, что первое время просто не могла заставить себя спросить его об этом. Трудно представить, как они вообще жили вместе. Как можно не знать имени собственного мужа? И что она почувствовала, когда, наконец, узнала его? Была ли разочарована? Теперь, когда я спрашиваю ее, о чем они разговаривали, она, улыбаясь, отвечает:
Мы просто сидели и смотрели друг другу в глаза.
Наверное, так они привыкали к именам и лицам друг друга.
Именно таким и был корейский уклад: ухаживания по расписанию, свадьба по расписанию и семейная жизнь, едущая по грамотно проложенным рельсам. Таким был мир, в котором родилась моя бабушка и за который она так яростно цеплялась. Она не старалась быть старомодной. Просто она так жила, даже не понимая толком, как работает телефон. В ее представлении это было некое записывающее устройство, и она просто не могла смириться с тем фактом, что на другом конце провода тоже есть человек. Когда ей кто-то звонил, она выслушивала все, что ей говорили, а потом вешала трубку. В семье частенько шутили на эту тему.
В Перселле с нетерпением ждали моего ответа на их предложение. Мама колебаласьто «за», то «против», разрываясь между мной и остальными родственниками. А потом мы получили еще одно письмо. Перед отъездом я сдала экзамен ABRSM по четвертой ступени скрипки и получила самую высокую отметку в странесто сорок семь из ста пятидесяти. Мне собирались вручить за это награду. Если я не слишком занята, говорилось в письме, я могла бы приехать, пусть и ненадолго, чтобы получить ее лично. Это письмо перевесило чашу весов и стало главным аргументом в пользу того, что во мне, возможно, все-таки есть нечто особенное. Может, это и не такая безумная идеявернуться в Англию? И тогда неожиданно вмешался мой отец. Человек, который всегда ревностно служил семейным устоям, внезапно сам нанес им сокрушительный удар и откликнулся на зов западного мира.
Плевать мне, что там думает семья, сказал он. Надо ехать.
Учитывая его прошлое и характер, это было невероятно смелое высказывание. Как, впрочем, и все, что последовало за ним. И с тех пор я чувствую себя обязанной отцу за эти слова.