«Я / белому / руку, пожалуй, подам,
пожму, не побрезговав ею
Но если / скравший / этот вот рубль
ладонью / ладонь мою тронет,
я, руку помыв, / кирпичом ототру
поганую кожу с ладони.
Мы белым / едва обломали рога;
хромает / пока что / одна нога,
для нас, / полусытых и латочных,
страшней / и гаже / любого врага
взяточник».
Мог ли представить себе Маяковский, что пройдёт всего четыре года, и его юный ученик, а потом и соратник напишет стихотворение, в котором откажется пожать руку своему учителю?
Но вернёмся к той майской прогулке поэта и библиотекарши, о которой она написала:
«Маяковский пригласил меня к себе в гости. Мы вышли из кафе и на извозчике поехали в Лубянский проезд. Я боялась Маяковского, боялась встретить кого-нибудь из госиздатовцев или вообще знакомых. На извозчиках в ту пору я не ездила. По дороге Маяковский издевался надо мной и по поводу Уткина, и по поводу моих зачётов. Он говорил:
Вот кончите свой университет, а в анкетах всё равно должны будете писать: образование низшееокончила 1-й МГУ.
У меня с собой была книжка Курс истории древней литературы, и Маяковский чуть не выбросил её за ненадобностью прямо на мостовую.
Приехали на Лубянский проезд в маленькую комнату, которую Маяковский назвал Редакция ЛЕФа.
Маяковский угостил меня конфетами и шампанским и действительно, как обещал, достал свои книжки и стал мне читать по книжке тихо, почти шёпотом, свои стихи. Это было для меня так странноМаяковский и шёпотом!..
Потом он подошёл ко мне, очень неожиданно распустил мои длинные косы и стал спрашивать, буду ли я любить его. Мне захотелось немедленно уйти. Он не стал спорить, взял со стола какие-то бумаги, и мы вышли.
На лестнице, этажом ниже, жил венеролог. Маяковский предупредил меня:
Не беритесь за перилаперчаток у вас нету
Маяковский был необыкновенный поэт. Поэтому, в моём представлении, он должен был быть и необыкновенным человеком. Начавшееся так необычайно в первый день знакомства романтическое свидание немного разочаровало меня в конце. Я даже сказала об этом Маяковскому, когда мы вышли с ним на улицу:
А вы, оказывается, обыкновенный человек.
А что же бы вы хотели? Чтоб я себе весь живот раскрасил золотой краской, как Будда?..
как только мы дошли до Лубянской площади, я вдруг вскочила в трамвай, крикнула до свиданья и уехала».
Так завершилась встреча поэта и библиотекарши. Других встреч у них тогда не произошлооб этом Наталья Брюханенко написала:
«Маяковский знал только, как меня зовут. Фамилии я не сказала. В Госиздате я старалась больше не попадаться ему на глаза. Вскоре он уехал из Москвы, потом я заканчивала университет, потом полгода болела тифом и отсутствовала на работе».
А на Маяковского навалились новые дела и заботы. В «Я сам» он написал:
«Вторая работапродолжаю прерванную традицию трубадуров и менестрелей. Езжу по городам и читаю. Новочеркасск, Винница, Харьков, Париж, Ростов, Тифлис, Берлин, Казань, Свердловск, Тула, Прага, Ленинград, Москва, Воронеж, Ялта, Евпатория, Вятка, Уфа и т. д., и т. д., и т. п.».
Здесь Маяковский не точен (видимо, просто запамятовал, так как этот вариант заметок «Я сам» он писал в 1928 году): ни в Париже, ни в Берлине, ни в Праге в 1926 году поэт не мог ничего читать, так как в том году за границу не ездил.
А участники экспедиции Николая Рериха уже были на территории Советского Союза и взошли на пароход «Лобков», чтобы по Иртышу добраться до железнодорожной станции и отправиться в Москву. В каюте парохода в путевом дневнике Рериха появилась запись:
«Ламу устроили на верхней палубе».
Так что и Яков Блюмкин тоже возвращался домой. А Николай Рерих вёз большевистским вождям «Послания махатм» (обращения духовных лидеров буддийцев), в которых говорилось:
«В Гималаях мы знаем совершаемое Вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия. Вы сожгли войско рабов. Вы уничтожили пауков наживы. Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю от предателей денежных
Привет Вам, ищущим Общего Блага!»
Тибетские махатмы предлагали объединить буддизм и коммунизм и создать великий Восточный Союз республик.
А статус Бориса Бажанова, ушедшего из политбюро в Народный комиссариат финансов, почти не изменился. Сам он впоследствии объяснил это так:
«Уйдя из Политбюро, я продолжаю всё же числиться за секретариатом Сталина, стараясь делать в нём как можно меньше и делая вид, что основная моя работа теперь в Наркомфине Только в начале 1926 года я из ЦК окончательно ушёл. Сталин к моему уходу равнодушен».
Новая поездка
К лету 1926 года Троцкий, Зиновьев и Каменев, наконец, договорились и, объединив усилия, создали оппозиционный блок («Новая оппозиция»), который бросил вызов сталинскому блоку («большинство ЦК»). И 6 июня на подмосковной даче возле Савёловской железнодорожной станции по приглашению сотрудника Исполкома Коминтерна Григория Яковлевича (Герша Хацкелевича) Беленького собралась группа оппозиционеров. Перед ними выступил с докладом кандидат в члены ЦК ВКП(б), первый заместитель председателя Реввоенсовета и первый заместитель народного комиссара по военным и морским делам Михаил Михайлович Лашевич, который подверг резкой критике ту обстановку, которая сложилась в партии большевиков. Он сказал:
« внутрипартийная демократия выражается ныне в казённом инструктировании и таком же информировании партячеек. Процветает назначенство в скрытой и открытой формах сверху донизу, подбор верных людей, верных интересам только данной руководящей группы, что грозит подменить мнение партии только мнением проверенных лиц».
Среди оппозиционеров нашлись и такие, кто тотчас же сообщил о прошедшем нелегальном собрании в ЦК. Узнав об этом, Сталин дал команду Центральной контрольной комиссии возбудить следствие. В ЦКК взяли под козырёк и начали расследовать ситуацию.
Слух о том, что власти готовятся разоблачить группу партийцев, занимающуюся фракционной деятельностью, которая (на одном из большевистских съездов) была категорически запрещена, быстро распространился по Москве. И долетел до Маяковского. Поэт тут же сочинил «Послание пролетарским поэтам», которое 19 июня опубликовала газета «Комсомольская правда». Стихотворение довольно длинное214 строк (лесенкой). В нём Владимир Владимирович призывал поэтов (которых назвал по фамилиям) отбросить в сторону поэтические разногласия и вместе заняться единым делом:
«Товарищи, / позвольте / без позы, / без маски
как старший товарищ, / неглупый и чуткий,
поразговариваю с вами, / товарищ Безыменский,
товарищ Светлов, / товарищ Уткин.
Мы спорим, / аж глотки просят лужения,
мы / задыхаемся / от эстрадных побед,
а у меня к вам, товарищи, / деловое предложение:
давайте / устроим / весёлый обед!..
Бросим / друг другу / шпильки подсовывать,
разведём / изысканный / словесный ажур.
А когда мне / товарищи / предоставят слово
я это слово возьму / и скажу:
Я кажусь вам / академиком / с большим задом,
один, мол, я / жрец / поэзий непролазных.
А мне / в действительности / единственное надо
чтоб больше поэтов / хороших / и разных».
Завершалось «Послание» ещё одним призывом, с которым (если у слова «власть» прилагательное «поэтическую» заменить «политическим»), вполне можно было обратиться и к партийным фракционерам:
«Чем нам / делить / поэтическую власть,
сгрудим / нежность слов / и слова-бичи,
и давайте / без завистей / и без фамилий / класть
в коммунову стройку / слова-кирпичи.
Давайте, / товарищи, / шагать в ногу.
Нам не надо / брюзжащего / лысого парика!
А ругаться захочется / врагов много
по другую сторону / красных баррикад».
В июне 1926 года в Москве появились вернувшиеся из экспедиции по Центральной Азии Николай Рерих и Яков Блюмкин. Блюмкин привёл Рериха к Луначарскому, жена которого, Наталья Розенель, впервые увидела «этого недоброго колдуна с длинной седой бородой» и записала об этом в дневнике.
А Рерих оставил в своих путевых заметках такую запись:
«Луначарский говорит: Ведь у нас до сих пор ещё, несмотря на сердитый окрик <>, распространено представление о том, что культура вплоть до возникновения элементов культуры пролетарской, сплошь «буржуазна» Порой, слушая таких людей, можно подумать, что мы не ученики Маркса, <> а ученики какого-то своеобразного Савонаролы, <> боящиеся всякой радости жизни и готовые собрать на площади им. Свердлова большой костёр для сожжения «Суеты сует».
Здесь уместно припомнить, как непосредственно и как подчёркнуто возвращался Владимир Ильич к идее о необходимости усвоить старую культуру вплоть до старого искусства И народы складывают ленинскую легенду не только по прописи его постулатов, но и по качеству его устремления».
После этой записи невольно задумаешься, пытаясь отгадать, а во что, собственно, верил сам Николай Рерих.
Кроме Луначарского Рерих встретился с руководителями ОГПУ и с наркомом по иностранным делам Чичериным, которому передал ларец со священной землёй Гималаев «на могилу брата нашего махатма Ленина» (дар от буддийских махатм).
А Владимир Маяковский 19 июня выехал в Одессу. На следующий день газета «Известия ЦИК» опубликовала его стихотворение «Фабрика бюрократов», которое било по партийным фракционерам. Начиналось оно так:
«Его прислали / для проведенья режима.
Средних способностей. / Средних лет.
В мысляхпланы. / В сердцерешимость.
В карманеперо / и партбилет.
Ходит, / распоряжается энергичным жестом.
Видно / занимается новая эра!»
Но канцелярию переделать невозможно, и «присланный» партиец сам вскоре оказывается в рядах бюрократов (фракционеров?), которым в стихотворении выносится чуть ли не приговор:
«Рой чиновников / с недели на день
аннулирует / октябрьский гром и лом,
и у многих / даже / проступают сзади
пуговицы / дофевральские / с орлом».
То есть поэт как бы впрямую заявлял о том, что фракционеры тянут страну назадв царские времена.
23 июня 1926 года в одесском Летнем саду имени Луначарского состоялось первое выступление Маяковского с докладом «Моё открытие Америки».
На следующий день в вечернем выпуске местной газеты «Известия» был напечатан отчёт об этом вечере:
«Маяковский не только большой поэт, но и блестящий ум, которому огромная наблюдательность и художественное воображение помогают всякое отвлечённое понятие представить в живой и образной форме. И, затем, лёгкость и мастерство речи поэта, в соединении с фейерверком остроумия
В его наблюдениях над жизнью и социальными условиями в Соединённых Штатах и в Мексике столько нового и оригинального, что он действительно вновь "открывает" для слушателей Америку.
Не меньший интерес представило и второе отделение вечера, на котором Маяковский с большой выразительностью и с чувством такта прочёл ряд своих новых стихотворений.
Имел шумный успех и наш местный поэтКирсанов, читавший свои стихи».
К двадцатилетнему одесситу Семёну Исааковичу Кортчику, выступавшему под псевдонимом Кирсанов, Маяковский приглядывался очень внимательно.
25 июня Владимир Владимирович вновь выступил в Летнем саду имени Луначарского, но на этот раз в крытом театре. 26-го встретился с рабкорами в редакции одесских «Известий». А 27 июня состоялось последнее выступление поэтавсё в том же Летнем саду, но уже в театре «Дворец моряка». Хотя местные «Известия» разрекламировали лекции Маяковского, что называется, по самому высокому разряду, одесситы на этот вечер валом не валили.
В «Хронике жизни и деятельности Маяковского» никаких комментариев об этом мероприятии нет. А между тем оно стало для поэта судьбоноснымтак, во всяком случае, считал Павел Лавут, тогда мало кому известный 28-летний актёр, который в декабре 1921 года познакомился с поэтом в Харькове на вечере «Дювлам».
Вот что написал Лавут о том, что происходило 27 июня в Летнем саду:
«Дворец моряка. Народ собирался туго. Высокий, широкоплечий человек с внушительной палкой в руках шагал по пустой сцене. Он нервничал. В углу ртапапироса. Не докурив одну, он прикуривал от старой новую, не найдя урны, бросал окурки в угол и тушил ногой».
Звучит забавно, но в сочинённых через два года (в июне 1928-го) «Пожарных лозунгах» есть и такие строчки:
«Курящий на сцене / просто убийца.
На сцене / пожар / моментально клубится».
К счастью, на этот раз пожара на сцене не возникло. А после окончания вечера Лавут подошёл к Маяковскому и сказал, что народу в зале было маловато не из-за того, что одесситы не любят стихи, и из-за плохой организации самого выступления. И предложил свою помощь в этом деле. Владимир Владимирович согласился.
«Я предложил ему закрепить наши деловые отношения документом, который может пригодиться в поездках.
Не советую, ответил он. В дальнейшем знайте: если я подпишу договор, могу и не выполнить. А устно никогда не подведу».
Сразу вспоминается договор, который Маяковский заключил с театром Мейерхольда на «Комедию с убийством», но пьесу не написал.
Почему? Вроде бы, разные житейские заботы помешали.
Но вспомним, что в конце сентября 1925 года находившегося в Америке Владимира Маяковского пригласили в лагерь «Нит гедайге», устроенный под Нью-Йорком еврейской газетой «Фрайгайт». В лагере готовились отметить иудейский праздник Йом-Киппур («День Искупления» или «Судный День»), и советский поэт вместе со всеми (именно так объявила газета «Фрайгайт») собирался прочесть молитву Кол Нидре (в буквальном переводе «Все Обеты»). Произнёсший её отрекался от всех необдуманно взятых на себя обязательств, договоров и клятв. Владимир Владимирович эту «молитву» прочёл. Не потому ли он с тех пор стал считать, что может отказаться от всего, что подписал?
Павел Лавут (о том, как завершился его деловой разговор с Маяковским):
«Прощаясь, он добавил:
Если работа наладится, мы развернём её вовсю. Дел непочатый край!»
Так началось их сотрудничествоизвестнейшего поэта Владимира Маяковского и тихого, но очень энергичного молодого человека Павла Лавута, который потом с гордостью говорил:
«Я всецело отдался далеко не лёгкому, но увлекательному делу администратора, окончательно забросив театр».
16-ая глава поэмы Маяковского «Хорошо!» (она будет написана ровно через год) начнётся так:
«Мне / рассказывал / тихий еврей
Павел Ильич Лавут»
Кто он такой?
Что о нём известно?
Родился в 1898 году в городе Александровске Екатеринославской губернии в семье купца первой гильдии, владевшего книжным магазином и маленькой типографией. В 1918 году окончил коммерческое училище. Затем стал актёром, разъезжал с театрами по городам страны.
Вряд ли удастся когда-либо доподлинно установить, сам ли Лавут решил «помочь» Маяковскому или кто-то ему «порекомендовал» сделать это. Гораздо важнее выяснить другоеработая с Маяковским, сотрудничал ли «тихий» Павел Ильич с ОГПУ? Логика подсказывает: наверняка! Хотя никаких доступных нам документальных подтверждений этому нет. Но есть другие свидетельства (косвенные), которые нашу версию если не подтверждают, то уж, во всяком случае, не отвергают. Первое свидетельство связано с хорошей (можно даже сказать, близкой) знакомой Маяковского и БриковРитой Райт (псевдоним Раисы Яковлевны Райт-Ковалёвой, как любезно подсказывает нам «Указатель имён и фамилий» 13-томного собрания сочинений поэта, умалчивая о том, что родилась она Раисой Черномордик).