Я решил утром и вечером бродить по Сенной, на Апраксином, на толкучке до тех пор, пока не найду или украденных вещей, или продавцов.
С этой целью с декабря я каждый день наряжался то оборванцем, то мещанином, то мастеровым и шатался по известным мне местам, внимательно разглядывая всякий хлам.
Дни шли, не принося результатов.
Келчевский, посвященный в мои розыски, каждый день спрашивал с нетерпением:
Ну, что?
Ничего!
Но вот однажды, а именно тридцатого декабря, я сказал ему:
Кажется, нашел!
Он оживился.
Как? Что? Кого? Где?
Но я ничего ему не ответил, потому что сам еще знал очень мало.
* * *
Дело было так.
По обыкновению я вышел на свою охоту вечером двадцать девятого декабря. Переодетый бродягой, шел я медленно мимо Обуховской больницы, направляясь к Сенной, чтобы провести вечер в малиннике, когда меня перегнали двое мужчин, по одеждемастеровые. Один из них нес узел, а другой говорил ему:
Наши уже бурили ей. Баба покладистая
Меня словно что-то толкнуло! Дал я им пройти вперед и тотчас пошел следом. Они шли быстро, избегая людей, и для меня, человека опытного, стало ясно, что они несут продавать краденое.
Недолго думая, я нащупал в кармане свой перстень с сердоликом и решил следить за этими людьми.
Они миновали Сенную площадь и вошли в темные ворота огромного дома де Роберти. Через ворота вошли во двор и пошли вглубь, а я вернулся на улицу и стал ожидать их возвращения.
Рисковать и идти за ними не было нужды. Место, куда они направлялись, я уже знал. Там, в подвале, жила солдатская вдова Никитина, известная мне скупщица краденого.
Знала и она меня не по одному делу, и я пользовался у нее даже расположением, потому что всегда старался не вводить ее в убытки отобранием краденого и устраивал так, что пострадавшие люди за малую цену выкупали у нее вещи.
Ждать мне пришлось недолго. Минут через пятнадцатьдвадцать вышли мои приятели, уже без узла.
Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них, чтобы лучше разглядеть его в лицо. Он выругался и отпихнул меня, но этого времени было достаточно, чтобы я узнал его в тысячной толпе.
Я перешел на другую сторону и стал следить. Они зашли в кабак, наскоро выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.
Один спросил:
Ночевать где будешь?
А в Вяземке, ответил другой. А ты?
Я тут С Лукерьей!
Они остановились у дома Вяземского, этой страшной в свое время трущобы, и распрощались.
Я тотчас вернулся в дом де Роберти и вошел прямо в квартиру Никитиной.
Она пила за некрашеным столом чай, со свистом втягивая его с блюдца.
Взглянув на меня, безучастно спросила:
Чего, милый человек, надо?
Я невольно рассмеялся.
Не узнала?
Она оставила блюдце и всплеснула руками.
А вот те Христос, не признала! Ваше благородие! Вот обрядились-то! Диво!
За делом к тебе, сказал я. Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь.,
Что прикажете, ваше благородие?
У тебя сейчас двое были, вещи продали, сказал я. Покажи их!
Она кивнула головой, беспрекословно подошла к сундуку и показала мне вещи.
Я аж задрожал, как ищейка, напавшая на след: это были довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой! Чего лучше! Предчувствие меня не обмануло, я напал на след!
Но затем наступило разочарование.
Пятерку дала, равнодушно пояснила мне Никитина. Али краденые?
Другое-то разве несут к тебе? сказал я. Ну, вещи пока что пусть у тебя будут, только не продавай их. А теперь скажи, кто тебе их принес?
Она подняла голову и спокойно ответила:
А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!
Может, раньше что приносили?
Нет, эти в первый раз.
А в лицо запомнила?
Она покачала головой.
И в лицо не признаю. Один-то совсем прятался, в сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в мысль не приходило разглядывать.
Я смущенно вздохнул.
Ну, так пока что хоть вещи побереги!
И вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому.
Несомненно, я напал на след, это ясно. Но вместе с тем у меня в руках не было еще никакого материала. Тем не менее я решил отыскать этих людей, стал их выслеживать, и седьмого января удалось арестовать молодцов, обвинив их в продаже тулупа и армяка.
Келчевский взялся их допросить.
Один из них, рыжий, здоровый парень с воровской наглой рожей, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другоймещанином Иваном Григорьевым.
Заявили они, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то никакой такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили. Уперлись на этом, и конец.
Мы их посадили, а я занялся проверкой паспортов. Они оказались в порядке.
Вызывали Никитину. Не знаю, боялась ли она в самом деле, только не признала ни того, ни другого.
Между тем уверенность, что это именно одни из «душителей», была во мне так крепка, что передалась и Келчевскому. Тот продолжал держать их в тюрьме.
Время шло. Я продолжал свои поиски, но безуспешно. Мои арестанты сидели, Келчевский безуспешно допрашивал их. А убийства с удушением продолжались.
Я уже начал падать духом, как вдруг опять случай пришел мне на помощь.
* * *
Однажды я присутствовал при допросе Келчевским старого рецидивиста Крюкина по делу о шайке грабителей, орудовавших в то же время в Петербурге. Надо сказать, что Келчевский знал свое дело блестяще, и именно ему я обязан своим умением добиваться признания. Несколькими словами он мог сбить с толку допрашиваемого и узнать правду. Так и в этот раз.
Плохо твое дело. Я бы, пожалуй, помог тебе, если бы и ты нам помог, сказал он Крюкину.
Лицо Крюкина оживилось надеждой.
Чем, ваше благородие?
Где, с кем сидишь?
Нас много, восемь!
А Иванов с тобой?
Душитель-то?..
Я чуть не подпрыгнул, но Келчевский сохранял полное спокойствие. Он кивнул и сказал:
Он самый! Узнай у него, скольких он удушил и с кем
Крюкин покачал головой.
Трудно, ваше благородие! Действительно, говорил, что душит и вещи продает, а больше ничего. Мы его даже спрашивали: как? А он выругался и говорит: «Я пошутил». Ребята сказывали, что знают его, ну а как и что подлинно, никто не знает.
Ну, а ты узнай! сказал ему Келчевский и отпустил.
Значит, наша правда! воскликнул я, едва грабителя увели.
Келчевский засмеялся.
Наша! Я давно это чувствовал, да конца веревки в руках не было. А теперь все дознаем.
Вызвать Иванова?
Непременно!
Он тотчас написал приказ, чтобы к нему доставили из тюрьмы Иванова. Через полчаса перед нами стоял этот Иванов. Нагло улыбаясь, он отвесил нам поклон и остановился в выжидательной позе.
Ну, здравствуй, сказал ему ласково Келчевский. Что, сидеть еще не надоело?
Этот допрос происходил второго апреля, и, значит, Иванов сидел без малого три месяца.
Иванов передернул плечами.
Известно, не мед, ответил он. Ну, да я знаю, что господа начальники и смилостивятся когда-нибудь.
Келчевский покачал головой.
Вряд ли! Суди сам, Петров говорит, что ты душил извозчиков, а я тебя вдруг отпущу!
Петров?! Ах, он воскликнул Иванов.
Что Петров, продолжал Келчевский. Ты сам говоришь то же
Я?
Ты. Крюкину говорил, Зикамский и Ильин тоже слышали. Хочешь, позову их?
Брешут они. Ничего я такого не говорил.
Позвать?
Зовите. Я им в глаза наплюю.
А что от этого? Все равно сидеть будешь. Поймаем еще двух-трехони не дураки. Все на тебя накляпят, благо, уже сидишь. Петров-то все рассказал
Иванов стал горячиться.
Что рассказал-то? Что?
Сказал вот, что вещи продавали
Ну, продавали, а еще что?
Что ты душил
А он? закричал неистово Иванов.
Про себя он ничего не говорил. Ты душил и грабил, а продавали оба, спокойно ответил Келчевский.
Так он так говорит! тряся головой и сверкая глазами, закричал Иванов. Ну так я ж тогда! Пиши, ваше благородие! Пиши! Теперь я всю правду вам расскажу.
Келчевский кивнул и взял перо.
Давно бы так, сказал он. Ну, говори!
Иванов начал рассказывать, оживленно жестикулируя.
Убивать действительно убил. Только не один, а вместях с этим подлецом, Петровым. Удушили извозчика, что в Царское ехал. Взяли у него всеи только, больше ничего не было.
Какого извозчика? Где? Когда?
Какого? Мужика! Ехал в Царское, обратно. Мы его на Волховском шоссе и прикончили. В декабре было.
Так! Ну а вещи куда дели? Лошадь, сани?
Лошадь это мы, как есть двадцать восьмого декабря, в Царское с санями увезли. Сани продали Костьке Тасину, а лошадьбратьям Дубовицким. Там же, в Царском. Они извоз держат
Какая лошадь?
Рыжая кобыла, на лбу белое пятно, и одно ухо висит.
А сани?
Извозчичьи. Новые сани, двадцать рублей дали. а за лошадьдвадцать пять.
А полушубок, армяк?
Это тоже у Тасина, а другойу солдатки. Тот самый, на чем поймались. А остальную одежду и торбу, сбруюв сторожку на Лиговке.
В какую сторожку?
В караульный дом, номер 11. Туда все носят сторожу. Вот и все. А что Петров на меня одного, так он брешет. Вместе были, вместе пили
Ну, вот и умный, похвалил его Келчевский. Теперь мы во всем живо разберемся.
Он написал распоряжение о переводе арестованного в другую камеру и отпустил его. Едва он ушел, как я вскочил и крепко пожал руку Келчевскому.
Теперь они все у нас! Надо в Царское ехать!
Прежде всего надо его сиятельству доклад изготовить.
На другой день о деле было доложено графу Шувалову, и он распорядился тотчас начать энергичные розыски в Царском Селе, для чего командировал меня, Келчевского и еще некоего Прудникова, чиновника особых поручений при губернаторе.
* * *
Собственно, самое интересное начинается с этих пор. В этих розысках я не раз рисковал жизнью, и может быть, поэтому дело это так запечатлелось в моей памяти. Передо мной сейчас лежат сухие полицейские протоколы, а я вижу все происшедшее как наяву, хотя с той поры прошло добрых сорок лет.
Итак, нам троим было поручено это дело, а собственно говоряодному мне.
* * *
Но еще до назначения графом Шуваловым я принялся за розыск. Едва стемнело, я переоделся оборванцем: рваные галоши на босу ногу, рваные брюки, женская теплая кофта с порванным локтем, военная засаленная фуражка. Подкрасил себе нос, сделал на лице два кровоподтека и, хотя на дворе было изрядно холодно, вышел на улицу и смело пошел на окраину города, на Лиговский канал.
В ту пору места за Московской заставой представляли собой совершенную глушь. Вокруг простирались пустыри, не огороженные даже заборами, а у шоссе стояли одинокие сторожки караульщиков от министерства путей сообщения, в обязанности которых входило следить за порядком на шоссе. Эти крошечные домики отстояли друг от друга примерно на двести саженей.
Туда-то я и направил свои шаги. Иванов указал на караулку под номером 11, и я решил прежде всего осмотреть ее внутри и снаружи.
Одинокая караулка стояла саженях в пяти от шоссе. Два крошечных окна и дверь выходили наружу, а с боков и сзади домик окружал невысокий забор. Тут же, за домиком, протекала Лиговка, за ней чернел лес.
Место было глухое. Ветер шумел в лесу и гнал по небу тучи, сквозь которые изредка пробивался месяц. Из двух окон сторожки на шоссе падал бледный свет. Настоящий разбойничий притон!
Я осторожно подошел к караулке и заглянул в окно. Оно было завешено ситцевой тряпкой, но ее края не доходили до косяков, и я видел все, что происходило в комнате.
Комната была большая, с русской печью в углу. Вдоль стены тянулась скамья. Перед скамьей стоял стол, а вокруг неготабуретки. На другой стене висела всякая одежда.
За столом, прямо лицом к окну, сидел коренастый блондин, видимо, чухонец. У него были светлые большие усы и изумительно голубые, какие-то детские глаза. По всему чувствовалось, что он обладает недюжинной силой.
К его плечу прислонилась рослая красивая женщина. Другая женщина сидела к окну спиной. На скамье восседал рослый мужчина в форменном кафтане с бляхой и с трубкой в зубах.
На столе стояли зеленый полуштоф, бутылки с пивом и деревянная чашка с каким-то хлебовом. Между присутствующими царило согласие, лица выражали покой и довольство. Чухонец что-то говорил, взмахивая рукой, и все смеялись.
Я решился на отчаянный шаг и постучал в окошко.
Все вздрогнули и обернулись к окну. Чухонец вскочил, но потом опять сел. Сторож пыхнул трубкой, медленно встал и пошел к двери.
Признаюсь, я дрожалотчасти от холода, отчасти от волнения. Дверь распахнулась, и в ее просвете показалась высокая фигура хозяина. Опираясь плечом о косяк, он придерживал свободной рукой дверь.
Кто тут? Чего надо? грубо окрикнул он.
Я выступил на свет и снял картуз.
Пусти, Бога ради, обогреться! сказал я. Иду в город, озяб, как кошка.
Много вас тут шляется! Иди дальше, пока собаку не выпустил!
Но я не отставал.
Пусти, не дай издохнуть! У меня деньги есть, возьми, коли так не пускаешь.
Этот аргумент смягчил сторожа.
Ну, вались! сказал он, давая дорогу, и, обратясь к чухонцу, громко пояснил:
Бродяга!
Я вошел и непритворно стал прыгать и колотить нога об ногу, так как чувствовал, что они окоченели.
Все засмеялись. Я притворился обиженным.
Походили бы в этом, сказал я, сбрасывая с ноги галошу, посмеялись бы!
Издалека?
С Колпина! Иду стрелять пока што
По карманам? засмеялся сторож.
Ежели очень широкий, а рука близко Водочки бы, хозяин! Озяб!
А деньги есть?
Я захватил с собой гривен семь мелкой монетой и высыпал теперь их на стол.
Ловко! Где сбондил?
Я прикинулся снова и резко ответил:
Ты не помогал, не твое и дело
Ну, ну! Мое всегда цело будет! Садись, пей! Стефка, налей!
Сидевшая подле чухонца женщина взяла полуштоф и тотчас налила мне стаканчик. Я чокнулся с чухонцем, выпил и полез в чашку, где были накрошены свекла, огурцы и скверная селедка, что-то вроде винегрета.
Сторож, видимо, успокоился и сел напротив меня, снова взявшись за трубку. Чухонец с голубыми глазами ребенка стал меня расспрашивать.
Я вспомнил историю одного беглого солдата и стал передавать ее, как свою биографию.
Сторож слушал меня, одобрительно кивая головой. Чухонец два раза сам налил мне водки.
А где нынче ночевать будешь? спросил меня сторож, когда я окончил.
А в лавре! ответил я.
Ночуй у меня, вдруг к моей радости предложил сторож. Завтра пойдешь. Вот с ним, он кивнул на чухонца.
Я равнодушно согласился.
Как звать-то вас? спросил я их.
Сразу в наши записаться хочешь? засмеялся сторож. Ну что ж! И он назвал всех: Меня Павлом зови. Павел Славинский, я тут сторожем. Это дочки мои, Анна да Стефкабеспутная девка! Ха-ха-ха! А этого Мишкой звать. Вот и все. А теперь иди, покажу, где тебе спать.
Я простился со всеми за руку, и он отвел меня в угол за печку. Там лежал вонючий тюфяк и грязная подушка.
Тут и спи. Тепло и не дует, сказал он и вернулся в горницу.
Я видел свет и слышал голоса. Потом все смолкло. Мимо меня прошли дочери хозяина и скрылись за дверью.
Павел с Мишкой о чем-то шептались, но я не мог разобрать их голосов.
Вдруг дом содрогнулся от ударов в дверь. Я насторожился. В ту же минуту на меня пахнуло холодным воздухом, и раздался оглушительный голос.
Водки, черт вас дери!
Чего орешь, дурак! ответил Павел.
Дурак! Вам легко лаяться, а я, почитай, шесть часов на шоссе простоял, так ничего себе!
А чего стоял?
Чего? Известно чегопроезжего ждал!
Ну, дурак и есть! послышался голос Мишки. Ведь было сказано, пока наших не выпустят, остановиться.
Го, го! Дураки вы, если так решили. Остановитесь, все скажутони и душили. А их выручать надо.
Лучше двое, чем все!
Небось! Лучше ни одного
Жди, дурак! У них там завелся чертПутилин. Всех вынюхает.
А я ему леща в бок.
Я тихо засмеялся. Если бы знал Павел Славинский, кого он приютил у себя!
Они продолжали говорить с полной откровенностью.
А у Сверчинского кто?
Сашка с Митькою.
А они как решили?
Да как я! Душить
И пришедший грубо расхохотался.
Значит, к тебе добра и не носить, а?
Зачем? Носить можешь, я куплю.
Ну, то-то! Так бери!
На стол упало что-то тяжелое.
Постой! вдруг сказал Мишка.
Я услышал его шаги и тотчас раскинулся на тюфяке, притворившись спящим. Мишка нагнулся и ткнул меня в бок. Я замычал и повернулся. Он отошел.