А кто же завоевал королевскую корону?
Зрители присудили её тому, кто, судя по записи семиклассницы Т. Лещенко, просто «читал стихи» почти никому тогда не известному молодому человеку, уроженцу Крыма, недавно приехавшему оттуда, чтобы продолжить учёбу на факультете общественных наук (юридическом) Московского университета. Звали его Илья Сельвинский. И выступал он от имени недавно созданного литературного объединения конструктивистов, с которым и познакомил публику, зачитав деклацию «Знаем»:
«Конструктивизм есть небывалое утверждение искусства Конструктивизм есть центростремительное, иерархическое распределение материала, акцентированного (сведённого в фокус) в предустановленном месте конструкции
Илья Сельвинский, 1921 г.
Мы знаем, что цель человечества творчество! Мы знаем, что творчество это должно быть конструктивным, то есть кратким и сжатым. Мы знаем, что в малом многое, в точке всё!»
Эту выспренную фразеологию публика встретила с пониманием в ту пору практически все литературные группы стремились перещеголять друг друга вызывающими словесными эскападами. Но вслед за декларацией Илья Сельвинский принялся читать стихотворения, которые тоже были необычными. Первое называлось «Вор»:
«Вышел на арапа. Канает буржуй.
А по пузу золотой бампер.
«Мусью, скольки время?» Легко подхожу
Дзззызь промеж роги и амба.
Только хотел было снять часы
Чья-то шмара шипит: «Шестая».
Я, понятно, хода. За тюк. За весы.
А мильтонов чёртова стая!
Подняли хай: «Лови!», «Держи!»..»
Этот вор даже вынул «пятизарядный шпайер», чтобы отстреляться, так как очень надеялся, что у него есть ещё «шанец жить». Но тут неожиданно набежала многолюдная толпа.
«И я себе пошёл, как какой-нибудь ферть.
Скинул джонку и подмигнул с глазом:
«Вам сегодня не везло, мадамочка смерть?
Адью до следующего раза!»»
Конечно, такой неожиданный жаргон и воровская тематика произвели фурор. А Сельвинский прочёл (на этот раз с цыганским акцентом) ещё одно стихотворение:
«Нночь-чи? Сон-ы. Прох?ладыда
Здесь в аллейеях загалохше? го сады
И доносится толико стоны? гиттаоры:
Таратинна таратинна tan».
Вполне возможно (точных сведений об этом нет), что Сельвинский читал и стихи о своём поколении, написанные в 1921 году («Двадцатилетние»):«Мы, когда монархии ухабы бахали,
«Мы, когда монархии ухабы бахали,
Только-только подрастали, но средь всяких «но»,
И нервы наши без жиров и без сахара
Лущились сухоткой, обнажены, как нож.
Это мы в контрразведках за дело не дело
Слушали икотку и шейный хруст.
Это мы в Чека и в Особых отделах
Чёрной кровью смолили Русь
Жгли, засекали, но слыли героями,
А теперь средь этих макинтошей и панам
Мы только уголовники, криминалоиды,
Рецидивисты, бандиты, шпана!
Товарищ! Довольно нам портняжить на верфях!
Бросьте вдувать в паровозы вой!
Подобру, по-здорову почините-ка нам нервы
И наладьте нас, как любой завод.
Чтоб мы научились смеяться и плакать
И хоть как-нибудь сжаться в гражданский круг.
Пускай обывателями, но не цепной собакой,
Которую науськивают на всякую икру!»
На фоне стихов, которые читали другие участники поэтического состязания (а многое из того, что тогда читалось, было публике хорошо знакомо), то, что прочёл Сельвинский, прозвучало неожиданно и очень по-новому.
Всю свою жизнь Илья Львович Сельвинский гордился той нелёгкой своей победой в поэтическом соревновании. Победой над самим Маяковским!
Но если вспомнить, как и для чего был организован первый подобный конкурс в феврале 1918 года, когда «королём поэтов» стал Игорь Северянин, можно предположить, что и на этот раз известные поэты просто решили немного подзаработать. Всю славу и «королевские» почести отдать безвестному стихотворцу, а деньги разделить между остальными участниками поэтического состязания.
К сожалению, документальных свидетельств, которые подтвердили бы или опровергли подобное предположение, нет. Но это не означает, что его вообще следует сбрасывать со счетов.
Таланты других
3 апреля в Пролеткульте состоялся диспут на тему «Футуризм сегодня», на котором Маяковский вновь зачитал фрагменты из поэмы «Про это». Когда вновь раздались реплики тех, кто не понял прочитанных строк, поэт сказал:
«Первое, на что я обращаю внимание товарищей, это на их своеобразный лозунг «не понимаю». Попробовали бы товарищи сунуться с этим лозунгом в какую-нибудь другую область. Единственный ответ, который можно дать: «Учитесь»».
И эти слова произносил поэт, который сам не желал не только учиться чему-нибудь, но даже книги читать.
А находившийся за рубежом страны Советов Сергей Есенин написал письмо одному из своих друзей. В нём речь шла об Айседоре Дункан (он называл её Изадорой). Ванька, которого упоминул поэт, это Иван Старцев:
«Изадора прекраснейшая женщина, но врёт не хуже Ваньки. Все её банки и зáмки, о которых она пела нам в России, вздор. Сидим без копеечки, ждём, когда соберём на дорогу и обратно в Россию».
Илья Шнейдер:
«Для выезда в Москву нужны были деньги.
Айседора отправилась к владельцу художественного магазина, большому поклоннику её искусства, и рассказала ему о заложенных картинах Каррьера. Тот купил их у Дункан по настоящей стоимости. Продана была также вся мебель из дома Айседоры на Rue de la Pompe, 103
Что мы будем сегодня есть? весело спрашивала Айседора. Эту софу или этот книжный шкаф?»
А в стране Советов 6 апреля 1923 года отмечали 20-летие режиссёрской и 25-летие актёрской деятельности Всеволода Мейерхольда. Ему было присвоено звание народного артиста республики.
В эти же дни произошло знакомство Маяковского с одним из учеников Всеволода Эмильевича, молодым режиссёром Сергеем Михайловичем Эйзенштейном, который впоследствии написал:
« Ах, вот вы какой! говорит громадный детина, широко расставив ноги. Рука тонет в его ручище. А знаете, я вчера был весь вечер очень любезен с режиссёром Ф., приняв его за вас!»
«Режиссёр Ф.» это, скорее всего, Николай Михайлович Фореггер (Фореггер фон Грейфентурн). С ним мы уже встречались, когда говорили о созданной им в Москве экспериментальной мастерской «Мастфор» («Мастерская Фореггера»). Это он ставил в театре Сатиры сатирические пьесы Маяковского. А Сергей Эйзенштейн в тот момент ещё только начинал становиться на ноги:
«Я уже не хожу по чужим театрам, а сам репетирую в собственном пролеткультовском. Передо мной редактор «Лефа» В. В. Маяковский, а я вступаю в это только что создающееся боевое содружество. Мой собственный спектакль ещё не вышел в свет, но дитя это настолько шумливо уже в самом производстве и столь резко очерчено в колыбели, что принято в Леф без экзамена
Так или иначе, премьеру «Мудреца» мою первую премьеру первый поздравляет бутылкой шампанского именно Маяковский
До сих пор неизгладимо в памяти: Громкий голос. Челюсть. Чеканка читки. Чеканка мыслей. Озарённость Октябрём во всём».
«Мудрец», о котором говорил Эйзенштейн, это спектакль по пьесе Островского. О нём оставил воспоминания Борис Бажанов:
«Эйзенштейн в то время руководил Театром Пролеткульта.
Взяв пьесу Островского «На всякого мудреца довольно простоты», Эйзенштейн превратил её в разнообразный балаган: текст к Островскому не имел почти никакого отношения, актёры паясничали, ходили по канату, вели политическую и антирелигшиозную агитацию. Не только постановка, но и текст были Эйзенштейна. К сожалению, ничем, кроме большевистской благонадёжности, текст не блистал. Повергая антисоветских эмигрантов, актёры распевали:
Мы были люди,
А стали швали,
Когда нам зубы
Повыбивали.
А для антирелигиозной пропаганды на сцену выносили на большом щите актёра, одетого муллой, который пел на мотив «Аллы Верды»:
Иуда коммерсант хороший:
Продал Христа, купил калоши.
У меня уже тогда сложилось впечатление, что к коммерческим талантам Иуды у Эйзенштейна не столько уважение, сколько зависть. Других же талантов у самого Эйзенштейна как-то не было заметно».
Маяковский эти «таланты» Эйзенштейна сумел разглядеть и оценил их бутылкой шампанского.
Смерть Воровского
10 мая 1923 года в швейцарском городе Лозанне бывшим белогвардейским офицером Морисом Морисовичем Конради (Георгиевским кавалером, участником Первой мировой и Гражданской войн) был убит советский дипломат Вацлав Вацлавович Воровский.
12 мая в Москве состоялись многолюднейшие митинги и грандиозная демонстрация протеста против этого убийства и против ультиматума Советскому Союзу британского министра иностранных дел Джорджа Кёрзона. Британия требовала прекратить подстрекательскую деятельность большевиков в Афганистане, Индии и Персии, требовала убрать из Кабула советского полпреда Фёдора Раскольникова, требовала перестать преследовать и казнить священнослужителей, угрожая разорвать отношения между странами в случае «неудовлетворения всех требований и претензий в течение 10 дней со дня получения ноты».
В ответ власти Москвы вывели на улицы людей. Газета «Правда» 13 мая сообщила:
«С песнями подошли манифестанты к балкону Коминтерна; впитали сердца расплавленную медь задушевных речей, и на митинг к Большому театру, там стальной голос Маяковского:
Эй, разворачивайтесь в марше
Коммуне не быть под Антантой!..»
Газета «Рабочая Москва» того же дня:
«Половина третьего Со Столешникова потянулись обратно колонны На балконе памятника Свободы выступают ораторы. Митинг. Вот Владимир Маяковский. Резко, чеканно бросает на головы толпы стихи И толпа дружно повторяет его призыв:
Левой, левой, левой!»
Памятник в самом центре Москвы (его называли обелиском Свободы) был установлен 7 ноября 1918 года на том самом месте, где до этого стоял монумент генералу Скобелеву (его торжественно открыли 24 июня 1912 года на Тверской площади напротив дома московского генерал-губернатора, и саму площадь переименовали в Скобелевскую). В день открытия обелиска Свободы все здания на площади были выкрашены в жёлтый цвет с белыми вставками, а бывший дом генерал-губернатора, в котором разместился Моссовет, был окрашен в красный и белый. Площадь стала называться Советской. 6 июня 1954 года вместо снесённого обелиска Свободы на том же месте был воздвигнут памятник Юрию Долгорукому. Площадь вновь стали именовать Тверской.
«Рабочая газета» 13 мая 1923 года:
«Силу гнева русского пролетариата против мировой буржуазии и фашизма сумел впитать в себя поэт Маяковский. Сильным, мощным голосом, раздававшимся во всю площадь, он прочёл своё стихотвторение «Коммуне не быть под Антантой».
Вся площадь вторила ему: «Коммуне не быть под Антантой! Левой, левой, левой!»»
«Правда» 13 мая:
«Большой, бесконечный Маяковский, выкрикивающий с балкончика статуи Свободы на медном языке своего голоса:
Разворачивайтесь в марше!..
Левой!
и внизу ревущее тысячеголосное «Левой!»»
Михаил Булгаков, печатавшийся в берлинской газете «Накануне», в номере от 19 мая тоже поделился своими впечатлениями:
«А напротив, на балкончике под обелиском Свободы, Маяковский, раскрыв свой чудовищный квадратный рот, бухал над толпой надтреснутым басом:
Ле-вой! Ле-вой!
Ле-вой! Ле-вой! отвечала ему толпа. Из Столешникова выкатывалась новая толпа, загибала к обелиску. Толпа звала Маяковского. Он вырос опять на балкончике и загремел:
Вы слышали, товарищи, звон, да не знаете, кто такой лорд Керзон!
И стал объяснять:
Из-под маски вежливого лорда
глядит клыкастая морда!!
Когда убивали бакинских комиссаров
Опять загрохотали трубы у Совета. Тонкие женские голоса пели:
Вставай, проклятьем заклеймённый!..
Маяковский всё выбрасывал тяжёлые, как булыжники, слова, у подножья памятника кипело, как в муравейнике, и чей-то голос с балкона прорезал шум:
В отставку Керзона!!»
20 мая в день прибытия в Москву тела погибшего дипломата «Известия» напечатали стихотворение Маяковского «Воровский»:
«Сегодня, / пролетариат, / гром голосов раскуй,
забудь / о всепрощенье-воске.
Приконченный / фашистской шайкой воровскáй,
в последний раз / Москвой / пройдёт Воровский
Ответ / в мильон шагов / пошли / на наглость нот.
Мильонную толпу / у стен кремлёвских вызмей.
Пусть / смерть товарища / сегодня / подчеркнёт
бессмертье / дела коммунизма».
Поэт не только сверхоперативно откликнулся на событие, он ещё и выступил на Театральной площади, где 20 мая тоже проходил митинг. Об этом воспоминания поэта Ильи Львовича Френкеля, учившегося тогда во Вхутемасе:
«Громоподобную паузу нарушил голос невероятной силы и тембра. Говорил Маяковский с крыши броневой машины. Это были стихи, но они звучали, как команда:
Разворачивайтесь в марше!..
«Левый марш», но какой-то другой, первоначальный, будто сейчас создаваемый стенами зданий, мерцанием штыков, безмолвием участников этого удивительного парада.
Взор ли меркнет орлий?
В старое ль станем пялиться?
Крепни у Керзона на горле
пролетариата пальцы».
Напомним, что в хрестоматийном варианте строки эти звучат так:
«Глаз ли померкнет орлий?
В старое ль станем пялиться?
Крепни у мира на горле
пролетариата пальцы».
Ультиматум британского правительства бурно обсуждался на заседании политбюро, что совпало с намерением «тройки» (Зиновьев, Каменев, Сталин) прибрать к своим рукам всё то, что оформлялось на этих заседаниях. Оформляли же всё секретари, поставленные на свои посты ещё Лениным.
Борис Бажанов:
«из двух секретарш Ленина главная и основная Мария Игнатьевна Гляссер. Она секретарша Ленина по Политбюро, Лидия Фотиева секретарша по Совнаркому. Вся Россия знает имя Фотиевой она много лет подписывает с Лениным все декреты правительства. Никто не знает имени Гляссер работа Политбюро совершенно секретна. Между тем всё основное и самое важное происходит на Политбюро, и все важнейшие решения и постановления записывает на заседаниях Политбюро Гляссер»
Получив согласие Зиновьева и Каменева, Сталин снял с поста секретаря политбюро Марию Гляссер, заменив её своими людьми. Но из этого ничего не получилось новые назначенцы с работой не справились.
А требования Джорджа Кёрзона страна Советов всё же удовлетворила. Михаил Булгаков записал потом в дневнике:
«Нашумевший конфликт с Англией кончился тихо, мирно и позорно. Правительство пошло на самые унизительные уступки, вплоть до уплаты денежной компенсации за расстрел двух английских подданных, которых советские газеты упорно называют шпионами».
Друзья и недруги
Во все времена с событиями глобального масштаба соседствуют происшествия незначительные, мелкие, забывающиеся, как правило, уже на следующий день. Таким вот будничным, неприметным для окружающих событием стало окончание молодым поэтом Ильёй Сельвинским правового отделения ФОНа 1-го Московского университета (ФОН факультет общественных наук, бывший юридический). Илья стал работать в Центросоюзе специалистом по пушнине, а в свободное от работы время создавать из своих сторонников и последователей некое объединение с весьма громким названием Литературный центр конструктивистов (ЛЦК).
Конструктивисты очень походили на литераторов, объединившихся вокруг Маяковского: так же, как и лефовцы, «констры» заявляли, что искусство должно быть «конструктивным», то есть строиться (конструироваться) и жить по тем же принципам, по которым создавалось первое в мире социалистическое общество. И поначалу казалось, что в искусстве лефовцам и конструктивистам шагать по одной дороге.
А Маяковский шагать (вышагивать) очень любил. Об этом Николай Асеев:
«Однажды ехали к нему на дачу в Пушкино. Вдруг он предложил сойти на предыдущем разъезде и вперегонки, от семафора до семафора; но идти шагом, шагом какой угодно длины, не переходящем на рысь, на бег. Пари на червонец.
Я тогда занимался гимнастикой регулярно и сейчас же принял пари, так как учёл массивность фигуры Маяковского и то, что я лёгок на ногу.
Договорились.
Сошли с поезда, спрыгнули с площадки платформы и раз-два-три приняли старт. Маяковский ушёл метров на двадцать, я растягивал шаги, как мог, но сразу было не угнаться за ним. Однако к половине дистанции я подошёл вплотную, и дальше мы шли вровень до самого конца. Маяковский потерял на слетевшей шляпе и, пока он нагибался, я обошёл его. Потом он вновь нагнал меня, но уже перегнать у него дыхания не нашлось.