Звонок!.. Учительница ещё что-то говорила, ещё что-то писала на доске, но все эти радостидля девочек, мальчишек, точно сдуло Норд-остом Вот ещё бы он дул в спину!
Мы бежали к Стадиону, осень набросала под ноги мокрые листья, мы бежали, скользя, кренясь к тяжёлым портфелям Стадион не радовал, он было начинал радостно шуметь, но потом резко затихал, разочарованно вздыхал, обиженно ухал, жалобно стонал
Ну, вот, наконец, и ворота Стадиона, перед ними толпятся не вместившиеся взрослые горе-болельщики. Взрослый, конечно, может купить за семьдесят копеек билет и со спокухой пройти контроль, но когда билетов нет, он не может, отбросив портфель, взвиться по забору. Сегодня сгонятьнекому, и контролёры, и милиция, все смотрят. А Стадион, нельзя сказать, что полон, он забит под завязку, раздут, как футбольный мяч А на табло0:1, наши ребята проигрывают матч, который нужно выиграть во что бы то ни стало
Игра идёт на дальнем конце поля, в свете прожекторов. Видно плохо, потому чтодалеко, потому чтодымка, но перебежать уже не успеть, да и там, у ворот противника, не протолкнуться, мест нет даже на деревьях, лучше сидеть на заборе и не суетиться, тем более, осталось всего-то пять минут, и время, которое, совсем недавно, стояло, как тина в болоте, сейчас побежит, как горная речка, да вот оно уже и побежало, так побежало, что хочется ухватиться за большую стрелку на циферблате часов и держать её изо всех сил
Наши подают угловой. Вратарь наш стоит в центре поля: всё равно, как проигрывать0:1 или 0:2 Все остальные игроки сгрудились в штрафной. Я видел, как разбегался наш игрок, как он ударил, как мяч полетел в чужую вратарскую, а дальше я не видел, но я почувствовал, что Стадион вздрогнул и в следующую секунду с рёвом распрямился. «Го-о-о-о-о-л!!!» пронеслось по улицам города к подножью гор. Взвились в небо испуганные вороны, задребезжали стёкла домов, попадали рожки троллейбусов, выронили поварёшки домохозяйки, «Свят, свят, свят», зашептали набожные старушки.
Как же долго мы ждали этот гол!.. Теперь-то дело пойдёт, тем более, что наши ребята, окрылённые успехом, забегали на немыслимых скоростях. Игра пошла в одни ворота. Противник был испуган Стадионом, подавлен напором наших. Вот центрфорвард, любимец публики, подхватил мяч и помчался к вперёд. «Ватуля! Давай!» орали трубуны. И ондал. Он обвёл трёх защитников, вратаря и забивал гол уже в пустые ворота.
Ну, что сказать, наш Стадион знал толк в футболе и мог отличить гол, забитый в сутолоке у ворот, от гола-красавца, вот почему в этот раз он рявкнул уже во всю мощь: «Го-о-о-о-о-ол!!!!!» Вышел из строя единственный в городе светофор, разродились будущими футболистами измученные роженицы, пошатнулись корабли на рейде, дрогнули трубы цементных заводов и даже шапка облаков на Маркотхском хребте сдвинулась набекрень. Вот как подал голос наш Стадион! Вот чего ждали мы от него так долго!
Взрослые мужчины прыгали, как дети, бросали вверх кепки, обнимались, на беговой дорожке танцевали лезгинку А потом судья поднял руки вверх и дал свисток. Победа!
Когда я вижу, что футболисты после финального свистка прыгают, кувыркаются, качают тренера, я понимаю, что это всё от лукавого. Наши попадали в траву, потому что они отдали игре все силы. И сумели переломить матч, который складывался так тяжело. Сумели не потому, что им много платили. Они были оформлены на цементных заводах техниками, контролёрами, операторами, слесарями и получали соответственно. Они просто не имели права оказаться поросятами перед лицом настоящих техников, контролёров, операторов, слесарей. Перед теми, кто действительно нагружает, закручивает, направляет, дышит цементной пылью, зарабатывая на старость силикоз. Последние минуты ребята играли на пределе человеческих возможностей. И Стадион это оценил. Долго кричали: «Молодцы!!!», пели разноязычные песни, обсуждали последние минуты и расходились нехотя
А в первую лигу нас не пустили. Москва сказала, что Стадион наш маленький. То, что он удаленький, в Москве не знали. И сколько он может вместить, тоже не знали. Знали только, что на нашем Стадионе всего пять тысяч посадочных мест. Мужики у таблицы сокрушались: «Это всё из-за Кубани решили, хватит от края одной команды У «Кубани»-то стадионсорок тысяч, а мы-то куда с пятью да в калашный ряд»
После довелось мне увидеть огромные стадионы в столицах, но самым большим Стадионом в моей жизни навсегда остался нашмаленький.
Глава третья. Самое синее в мире
Моей души предел желанный!
Как часто по брегам твоим
Бродил я, тихий и туманный,
Заветным умыслом томим!
Как я любил твои отзывы,
Глухие звуки, бездны глас,
И тишину в вечерний час,
И своенравные порывы!
А.С. Пушкин
Посреди полыхающего лета жара изнуряет. Можно спастись от холодаодеться, укутаться, забиться в тёплый угол, но от жаpы, от духоты не спpячешься! Моpе не спасает. Оно тёплое и днём, и ночью. Хочется залезть в холодильник, закрыться там, и сидеть, сидеть, сидеть, обнимая мёрзлую кастpюлю, вдыхая изморозь. Но холодильник занят, забит продуктами, бутылками, компотами под завязку. Из него падает, сыпется, если открыть дверцу неосторожно. В такие дниодно спасение. Пусть непростое, пусть кpаткое, но всё-такиспасение. Нужно долго идти по молу, зайти далеко, за середину и, сложив перед собой руки, вонзиться в море с четырёхметровой высоты, а потом, сильно разгребая воду, плыть ко дну, туда, где мерно колышутся плантации морских водорослей. Ушам немного больно, но эта боль терпимая. Не надо думать о ней. Надо думать, что тыИхтиандр, сын моря, родной, близкий, желанный морской стихии. Всё тебе здесь впору, всё доступно и знакомо. А до днарукой подать. Это на конце мола дна не достать, а тутвот оно; ещё немного, ещё чуть-чуть ипопалось, поймано! Крепче зацепиться за водоросли, сжать до судороги пальцыи теперь ты уже никакой не Ихтиандр. Тыморская травинка. Одна из многих, только тёплая. Прохладные струи обтекают тёплую травинку, забирая изнуряющий жар, и уносятся в морские пучины, чтобы вернуться уже холодными. Нужно только их дождаться. Они обязательно вернутся и одарят долгожданным упоительным холодом. С каждой секундой и легче, и мучительнее. Не надо спешить разжимать пальцы, они разожмутся сами инаверх, наверх, наверх. Пятно мутное, и нечёткое, которое приближается и колышется впереди жёлтой медузой, после всплеска обратится солнцем. Оно радостно ослепит: «Вот где ты прятался!», а потом снова начнёт жечь
Дом-на-набережной
Маме предстояло работать в порту с иностранцами. Должность называлосьшипчандлер. Маму вызвали в одно серьёзное учреждение и долго инструктировали. Затем товарищ майор привёз маму к новому, только что сданному дому на Набережной и сказал: «Выбирайте, Лилиана Андреевна, себе квартиру». Конечно, имелась в виду квартира однокомнатная, потенциальных жильцов было-то всего ничегомама да я.
Мама выбрала квартиру во втором подъезде, на четвёртом этаже, с балконом на море. Так в моей жизни появился Дом-на-Набережной
Получив ордер на квартиру, мама написала об этом в Краснодар. Бабушка радостно заохала, а дедушка нашему счастью не поверил и лично приехал убедитьсятак ли оно.
Чудо-
мальчик
Мы пошли с дедушкой к морю. Я был в длинном клетчатом пальто с большим и, видимо, несмываемым пятном между огромных чёрных пуговиц. Руки я держал в карманах. Было прохладно, но безветренно. На пустынном берегу пляжа мальчик, который показался мне очень взрослым, бросал в море камни. Мальчик коротко разбегался и, чуть присев, резко отводил руку назад, словно сжимая какую-то невидимую внутреннюю пружину, затем, во время короткой паузы, направлял плоскую поверхность камня параллельно поверхности моря, и пружина разжималасьумело подкрученный, камень летел на встречу с морской гладью. Бросок получался не всегда. Часто камень, как лягушка, делал один высокий прыжок и исчезал в море, как в болоте. Иногда прыжков было три, четыре или даже пять. Но высшим пилотажем был бросок, когда камень проезжал по морю, как на водных лыжах, оседлав морскую гладь. Начинающий поэт сказал бы: «Он словно делал в море строчку, и пропадал, поставив точку». Такой бросок случался редко. Зато, когда это происходило, мальчик, гордо распрямлялся, победно оглядывая восхищенную аудиторию, состоявшую из меня и дедушки. Я смотрел на мальчика, как на Божество. Даже в мыслях не было вынуть руки из карманов и попробовать кинуть камень самому. Пусть неудачно, но попробовать
Так оно и пошло, так оно и поехало, другие размахивались, кидали, достигали, подкручивали, подмазывали, строили, а я восхищённо созерцал
Вечером того же дня дедушка подарил мне шахматы и сделал на внутренней стороне доски памятную надпись«мастеру детского мата». Это посвящение я постигаю до сих пор.
Наваждение
Он точно был, этот краб. Другое дело, куда он потом делся
По какому-то внутреннему побуждению я посмотрел под ноги имамочки родные! Большой краб, страшный морской паук, пытался забраться ко мне в ботинок. Я бросился бежать по берегупо лестнице мимо памятника Неизвестному матросу к дому. Несколько раз я притормаживал, оглядывая ногу. Краба на ботинке не было. «Ну, всё, решил я, значит, он внутри».
Во дворе у четвёртого подъезда я поделился секретом со знакомыми девочками: «А вы знаете, ко мне в ботинок залез краб» У нашего подъезда я встретил дедушку и всё ему рассказал.
Дедушка мне не поверил.
Ну, я же чувствую, как он царапает.
Глупости, пошли домой.
Нет, не глупости, он там.
На лестнице мы вконец разругались. Я расплакался, дедушка разнервничался. Сорвали с ноги ботинок Краба в нём не было
Однажды в середине июля мы пошли с Боцманом на мол. Боцман жил в первом подъезде Дома-на-Набеpежной, был онхулиганистый парень, здоровяк, гроза окрестностей. С нами увязались пацаны лет по десять-одиннадцать. Они изнывали летом и от жары, и от безделья. Одним, без стаpших, идти на мол им было боязно, чего только на нашем молу не случалось, а с Боцманом ничего не страшно. Кроме самого Боцмана.
Мы двигались к цели, обходя редких рыболовов Как же надо любить рыбалку, чтобы сидеть на солнцепёке ради улова из пяти-шести бычков! Вокруг каждого рыболова были раскиданы рыбы-зеленухи. Эти клевали на что попало, попадались часто, но в учёт не бралисьнесъедобные.
«Ну, хорош!» сказал Боцман. А это значилодальше не пойдём. Сначала бомбочками и солдатиками посыпались в воду пацаны, а потом солидно, по-спортивному прыгнули мы
Пастись на плантациях водорослей надоедает быстро. Ну, раз поплаваешь Ихтиандром, ну, два, от силытри. А потом понимаешьтрудно в море без жабр. Что же касается травинки, то она из человека тоже весьма сомнительная. Водное царство быстро определит, где травинка, а где дубинушка стоеросовая. И лишнееотторгнет.
Возвращаться в царство раскалённых крыш и расплавленного асфальта не хотелось И мы придумали игру. Мы стали играть в морских партизан. Мелкие стали партизанами, а мы с Боцманомдвумя эсэсовцами, которые их ловили и пытали. Сложно поймать вёрткого, шустрого, вдобавок скользкого партизана. Онто в море, томежду бетонными блоками, то за деревянными щитами. Он может быть в любой дырке, в любом укрытии. Но зато, если зазевался, если жевал сопли и попался краснопузый, тут уж пощады не жди. Мы с Боцманом за pуки, за ноги тащим жертву к месту экзекуции. Товарищи по подполью, а веpнееподводью, пытаются нас отвлечь: дорогу перебегают, цепляют, подставляются: хватайте и меня, мол, один партизан хорошо, а два лучше. Но мы, не распыляясь на прочих, волочём пойманного. Впереди сладостный для каждого эсэсовца момент пытки. Паpтизан должен сказать, где прячутся товарищи. В какой дыpке, под каким щитом.
Кто-то выдавал своих сразу и с удовольствием. Только разве можно хитрецу верить? Нет, конечно. Его надо пытать. Пытки опереточные, но достаточно суровые: pуки заламывали, за уши поднимали, щеки сжимали двумя пальцами: «Говоpи, гадёныш, где враги рейха?» После экзекуции худосочный партизан раскалывался и уже говорил чистую правду. За это ему полагалась награда. Во-первых, боевая зеленуха! Большую дохлую зеленуху втискивали в плавки. Во-вторых, медаль медузы! Липкий и вязкий морской обитатель шлёпался сверху на горемычную партизанскую головушку и разлетался мелкими брызгами. И на закускуполёт на волю! Освобождаемый геpой ставился в позу пловца, изготовившемуся к прыжку, и достаточно сильным ударом ноги по воробьиному мягкому месту отпpавлялся с четырёхметровой высоты на волю. Как правило, в полёте партизан, чтобы не шлёпнуться плашмя, успевал кое-как сгруппироваться. Ну, а если нетто нет
Каботажка
У каботажной пристани швартовались суда, которые не выходили в открытое море, а сновали по бухте, если повезётпереплывали с одной стороны города на другую. Наверное, этим судёнышкам снились по ночам и сказочные острова, и киты, и пиратские флаги, и отважные капитаны, которые смело ведут их через рифы Но они в своей негромкой жизни так и не увидят ничего, кроме нашей работящей бухты. Так бывает у женщин, которые говорят о себе: «Высоко взлетала, да низко села» А наши катерки даже и не взлетали
Около них вкусно пахло мазутом, сочно ругались пьющие матросы в наколках, бились о причал жирные волны, оставляя радужные следы, а рядом на площадках разгружались тюки или стройматериалы.
Однажды сгрузили песок, целые горы раскалённого песка. Ползти наверх сложноруке сначала горячо, а потом топко, ползёшь-ползёшь, карабкаешься-карабкаешься-карабкаешься, а вниз летишь, кувыркаясь и замирая от восторга, считанные секунды. Потом это продолжается всю жизнь: долго-долго лезешь-лезешь, карабкаешься-карабкаешься ради нескольких секунд счастья
Земляные снежки
Рядом с Домом-на-Набережной было свободное пространство. Пока на нём не разбили клумбы, мы с мальчиком Аликом мечтали построить на этом месте землянку и жить в ней. Хотя бы днём. Но начать строительство мы не успели.
Привезли сырую землю и высыпали её одинаковыми земляными кучами. Гарик и Серый предложили поиграть в земляные снежки. Мы с Аликом сидели в яме и обороняли её, а Гарик и Серый атаковали нас. Они подходили к нам с разных сторон и бросали в нас комья земли, а мыв них. Когда мне сильно доставалось, я сносил это молча, а Алик вопил: «Ай-ай-ай!..»
В этот день Алик сам себя перекрестил. Его стали называтьАйайай. И во дворе, и в школе. Скоро никто и припомнить не мог настоящее имя Алика. Даже его развесёлая мамочка кричала из окна: «Айайай! Домой!»
А вот откуда взялось это липучее прозвище, знали немногие: Гарик, Серый и я.
На земле у моря
Как хорошо, что у нас не было компьютеров!..
Мы строили на берегу замки из песка, воздвигали из камней пирамиды, выгоняли из укрытий крабов, ловили бычков, стоя по колено в море. На Набережной мы разоряли девчоночьи секреты, строили бассейны для головастиков, кидали плоские свинцовые блины, которые называли битами, искали в земле, привезённой с Малой земли, порошинки. А можно выгнать из норки паука. Найти на клумбе его нору и долго тыкать в неё тонкой палочкой. В конце концов, паук не выдерживает и убегает. Он в одну сторону, тыдругую. Страшно!
Вернувшись к морю, можно было кидать камникто дальше. А можно эти камушки обтачивать. Зачем бросать камень в море? Это не по-хозяйски. Куда лучше превращать его в произведение искусства. Для этого нужно долго бежать вдоль парапета, крепко прижимая к нему выбранный камень. На парапете остаётся белая линия, а поверхность камня постепенно становится гладкой-гладкой. Так можно обточить камень со всех сторон. Чем меньше становится камушек, тем сложнее его обтачивать, он может выскользнуть и упасть вниз. Ищи его потом среди камней необточенных
Зато, когда работа окончена, когда все шесть граней гладко отполированы, простой камень переходит в разряд произведений искусства. В результат набеганного труда. Держать бывший камень, а ныне произведение искусства, в натруженной и исцарапанной рукебольшое счастье. Каждый мальчик, подержавший в руках такое выточенное изделие, неохотно отдавал его владельцу, и начинал сам как заведённый бегать вдоль парапета.
И в жизни, и в игре есть свои невезучие. Сpеди наших подшефных партизан невезучим был мелкий с кличкой Чуня. Он и попадался чаще других. И пытали его дольше: он никого не хотел выдавать, да ещё корчил от боли такие смешные рожицы, что пытать Чуню было одно удовольствие. И медуза Чуне попадалась жирнее других. Аж с зеленоватым отливом внутри. И заключительный удар по тощей Чуниной заднице получался у Боцмана особенно сильным и сочным. А ещё бедолага не успевал сгруппироваться. И скоро на животе и на груди у него пpоступили большие красные пятна.