Акселераторам, подсосам больше дела не найдётся.
Будто знают: игра стоит свеч.
Только б вырваться, выплатив всё по счетам.
Ну, а может, он скажет ей речь
На клаксоне, иль что у них есть ещё там.
Это скопище машин на тебя таит обиду,
Светло-серый лимузин, не теряй её из виду.
Впереди, гляди, разъезд, больше риска, больше веры,
Опоздаешь! Так и есть, ты промедлил, светло-серый.
Они знали: игра стоит свеч,
А теперь что ж сигналить рекламным щитам.
Ну, а может, гора ему с плеч,
Иль с капота, иль что у них есть ещё там.
Нет, развилка, как беда: стрелки врозьи вот не здесь ты.
Неужели никогда не съезжаются разъезды?
Это сходится один и врубив седьмую скорость,
Светло-серый лимузин позабыл нажать на тормоз.
Что ж, съезжаться пустые мечты,
Или это есть кровная месть городам?
Покатились колёса, мосты
И сердца, или что у них есть ещё там.
ПИСЬМО К ДРУГУ,ИЛИ ЗАРИСОВКИ О ПАРИЖЕ
Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу,
И то, что слышу, и то, что вижу,
Пишу в блокнотик впечатлениям вдогонку.
Когда состарюсь издам книжонку.
Про то, что Ваня, Ваня, Ваня, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны, как в бане пассатижи.
Все эмигранты тут второго поколения.
Одни сплошные недоразумения.
Они всё путаютьи имя, и названья,
И ты бы, Ваня, у них был «Ванья».
А в общем, Ваня, Ваня, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны, как в русской бане лыжи.
Я сам завёл с француженкою шашни,
Мои друзья теперь и Пьер и Жан.
И вот плевал я с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан.
Проникновенье наше по планете
Теперь особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке.
А в общем, Ваня, Ваня, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны, как в бане пассатижи.
ОСТОРОЖНО! ГРИЗЛИ!
Михаилу Шемякину с огромной любовью и пониманием.
Однажды я, накушавшись от пуза,
Дурной и красный, словно из парилки,
По кабакам в беспамятстве кружа,
Очнулся на коленях у француза,
Я из его тарелки ел без вилки
И тем француза резал без ножа.
Кричал я: «Друг! За что боролись?!»Он
Не разделял со мной моих сомнений.
Он был напуган, смят и потрясен
И пробовал прогнать меня с коленей.
Не тут-то было! Я сидел надежно,
Обняв его за тоненькую шею,
Смяв оба его лацкана в руке,
Шептал ему: «Ах! Как неосторожно!
Тебе б зарыться, спрятаться в траншее,
А ты рискуешь в русском кабаке!»
Он тушевался, а его жена
Прошла легко сквозь все перипетии:
«Знакомство с ними свёл сам Сатана!
Но добрый, ибо родом из России».
Француз страдал ог недопониманья.
Взывал ко всем к жене, к официантам.
Жизнь для него пошла наоборот.
Цыгане висли, скрипками шаманя,
И вымогали мзду не по талантам,
А я совал рагу французу в рот.
И я вопил: «Отец мой Имярек
Герой, а я тут с падалью якшаюсь!»
И восемьдесят девять человек
Кивали в такт, со мною соглашаясь.
Калигулу ли, Капта ли, Катулла,
Пикассо ли, кого ещё, не знаю,
Европа-сука тычет невпопад.
Меня, куда бы пьянка ни метнула,
Я свой Санкт-Петербург не променяю
На (вкупе всё), хоть он и Ленинград.
В (мне одному немую) тишину
Я убежал до ужаса тверёзый.
Навеки потеряв свою жену,
В углу сидел француз, роняя слезы.
Я ощутил намеренье благое
Сварганить крылья из цыганской шали.
Крылатым стать и недоступным стать.
Мои друзья пьянющие изгои
Меня хватали за руки, мешали.
Никто не знал, что я умел летать.
Через «Пежо» я прыгнул на Фабург
И приобрёл повторное звучанье.
На ноте ДО завыл Санкт-Петербург.
А это означало: «ДО СВИДАНЬЯ!»
Мне б по моим мечтам в каменоломню
Так много сил, что всё перетаскаю.
Таскал в России грыжа подтвердит.
Да знали б вы. что я совсем не помню.
Кого я бью по пьянке и ласкаю
И что плевать хотел на «ИНТЕРДИ Г».
Да! Я рисую, трачусь и кучу,
Я даже чуть избыл привычку лени.
И потому французский не учу,
Чтоб мне они не сели на колени.
ТУШЕНОШИ
И кто Вы суть? Безликие кликуши?
Куда грядётев Мекку ли, в Мессины?
Модели ли влачите к Монпарнасу?
Кровавы Ваши спины, словно туши,
А тушикак ободранные спины.
И рёбра в рёбранзят, и мясо к мясу
Ударил Ток, скотину оглоуша.
Обмякла плоть на плоскости картины
И тяжко пала мяснику на плечи.
На ум, на кисть творцу попала туша
И дюжие согбенные детины,
Вершащие дела нечеловечьи.
Кончал палачдела его ужасны,
А дальше те, кто гаже, ниже, плоше.
Таскали жертвы после гильотины:
Безглазы, безголовы и безгласны
И, кажется, безсутны тушеноши
Как бы катками вмяты в суть картины.
Так кто Вы суть, загубленные души?
Куда спешите, полуобразины?
Вас не разъятьедины обе массы,
Суть Сутина«Спасите наши туши!»
Вы ляжете, заколотые в спины,
И Урка слижет с лиц у Вас гримасу.
Слезу слизнёт и слизь, и лимфу с кровью
Солёную людскую и коровью,
И станут пепла чище, пыли суше
Кентавры или человекотуши.
Я ротозей но вот не сплю ночами
В глаза бы Вам взглянуть из-за картины!..
Неймётся мне, шуту и лоботрясу,
Сдаётся мне хлестали Вас бичами?!
Вы крест несли и ободрали спины?!
И рёбра в рёбра Вами негу спасу.
ДВЕ ПРОСЬБЫ
М. Шемякинудругу и брату посвящён сей полуэкспромт
Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я
Гоню их прочь, стеная и браня.
Но вместо них я вижу виночерпия,
Он шепчет: «Выход есть, к исходу дня
Вина! И прекратится толкотня,
Виденья схлынут, сердце и предсердие
Отпустит и расплавится броня!»
ЯсноваЯ, и Вы теперь мне верьте, я
Немногого прошу взамен бессмертия,
Широкий тракт, холст, друга да коня
Прошу покорно, голову склоня.
Побойтесь Бога, если не меня,
Не плачьте вслед, во имя Милосердия!
* * *
Что Фауста ли, Дориана Грея ли,
Но чтобы душудьяволуни-ни!
Зачем цыганки мне гадать затеяли?
День смерти уточнили мне они
Ты эту дату, Боже, сохрани,
Не отмечай в своём календаре, или
В последний миг возьми да измени,
Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реяли
И чтобы агнцы жалобно не блеяли.
Чтоб люди не хихикали в тени.
От них от всех, о Боже, охрани
Скорее, ибо душу мне они
Сомненьями и страхами засеяли.
КАК ЗАЙДЁШЬ В БИСТРО-СТОЛОВКУ
Михаилу Шемякинучьим другом посчастливилось быть мне!
Как зайдёшь в бистро-столовку,
По пивку ударишь,
Вспоминай всегда про Вовку:
Где, мол, друг-товарищ.
А в лицотрехслойным матом.
Можешь хоть до драки.
Про себя же помнибратом
Вовчик был Шемяке.
Баба, как наседка, квохчет
(Не было печали!)
Вспоминай!!! Быть может, Вовчик
«Поминай, как звали».
M.Chemiakineвсегда, везде Шемякин,
А посему французский не учи!..
Как хороши, как свежи были маки,
Из коих смерть схимичили врачи.
Мишка! Милый! Брат мой Мишка!
Разрази нас гром!
Поживём ещё, братишка,
По-жи-вьём!
ро gi viom.
ФРАНЦУЗСКИЕ БЕСЫ
Открытые двери больниц, жандармерий,
Предельно натянута нить.
Французские бесы, большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
Я где-то точно наследил, последствия предвижу,
Меня сегодня бес водил по городу Парижу.
Канючил: «Выпей-ка бокал, послушай-ка гитары»,
Таскал по русским кабакам, где венгры да болгары.
Я рвался на природу, в лес, хотел в траву и в воду,
Но это был французский бесон не любил природу.
Мы как сбежали из тюрьмыведи, куда угодно.
Пьянели и трезвели мы всегда поочерёдно.
И бес водил, и пели мы, и плакали свободно.
А друг мой, гений всех времён, безумец и повеса,
Когда бывал в сознаньи он, седлал хромого беса.
Трезвея, он вставал под душ, изничтожая вялость.
И бесу наших русских душ сгубить не удавалось.
А то, что друг мой сотворилот Бога, не от беса,
Он крупного помола был, крутого был замеса.
Его снутри не ровернёшьни острым, ни тяжёлым,
Хотя он огорожен сплошь враждебным частоколом.
Пить наши пьяные умы считали делом кровным.
Чего наговорили мы и правым, и виновным!
Нить порвалась и понесласьспасайте наши шкуры.
Больницы плакали по нас, а также префектуры.
Мы лезли бесу в кабалу, с гранатами под танки.
Блестели слёзы на полу, а в них тускнели франки.
Цыгане пели нам про шаль и скрипками качали.
Вливали в нас тоску-печальпо горло в нас печали.
Уж влага из грудей лилась, всё чушь глупее чуши,
Но скрипки снова эту мразь заталкивали в души.
Армян в браслетах и серьгах икрой кормили где-то,
А друг мой в чёрных сапогах стрелял из пистолета.
Напряглись жилы, и в крови образовались сгустки,
И бес, сидевший визави, хихикал по-французски.
Всё в этой жизни суета, плевать на префектуры.
Мой друг подписывал счета и раздавал купюры.
Распахнуты двери больниц, жандармерий,
Предельно натянута нить.
Французские бесытакие балбесы,
Но тоже умеют кружить.
ПЕРЕВОРОТ В МОЗГАХ
Переворот в мозгах из края в край,
В пространстве много трещин и смещений.
В аду решили черти строить рай,
Как общество грядущих поколений.
Известный чёрт с фамилией Черток,
Агент из рая ночью, внеурочно
Отстукал Богу в Центр чёрт знает что,
Что именно, Черток не знает точно.
Ещё ввернул тревожную строку
Про шефа всех лазутчиков Амура:
«За мной следят, сам Дьявол начеку,
И крайне ненадёжна агентура».
Тем временем в аду сам Вельзевул
Потребовал военного парада,
Влез на трибуну, плакал и загнул:
Рай, только райспасение из ада!
Рыдали черти и визжали:Да!
Мы рай родной построим в преисподней!
Даёшь производительность труда!
Пять грешников на нос уже сегодня!
Ну что ж, вперёд! А я вас поведу,
Закончил Дьявол, с Богом! Побежали!
И задрожали грешники в аду,
И ангелы в раю затрепетали.
И ангелы толпой пошли к нему,
К тому, который видит всё и знает.
И он сказал, что он плевал на тьму,
Лишь заявил, что многих расстреляет.
Что Дьяволпровокатор и кретин,
Его возня и крикивсё не ново,
Что ангелыублюдки как один
И что Черток давно перевербован!
Не рай кругом, а подлинный бедлам!
Спущусь на землю! Там хоть уважают!
Уйду от вас к людям ко всем чертям,
Пущай меня вторично распинают!
И он спустился. Кто он? Где живёт?
Но как-то раз узрели прихожане:
На паперти у церкви нищий пьёт,
ЯБог! кричит. Даёшь на пропитанье!
Конец печален, плачь и стар и млад,
Что перед этим всем сожженье Трои!
Давно уже в раю не рай, а ад,
Но рай чертей в аду уже построен.
Давно уже в раю не рай, а ад,
Но рай чертей в аду уже построен.
У гроба В.Высоцкого в Москве. Слева: сын Марины Влади и Робера ОссейнаПётр, два сына Высоцкого и Влади, вдова поэта, его мать
Фото Валерия Нисанова
Из архива Марины Влади («НА»)
МОИ ПОХОРОНА
Сон мне снится: вот те нагроб среди квартиры,
На мои похорона съехались вампиры.
Стали речи говоритьвсё про долголетие
Кровь сосать решили погодитьвкусное на третье.
В гроб вогнали кое-как, а самый сильный вурдалак
Всё втискивал и всовывал, и плотно утрамбовывал,
Сопел, с натуги сплёвывал
И жёлтый клык высовывал.
Очень бойкий упырёк стукнул по колену,
Подогнал и под шумок прокусил мне вену,
А умудрённый кровосос встал у изголовия
И очень вдохновенно произнёс речь про полнокровие.
И почётный караул для приличия всплакнул,
Но я чую взглядов серию на сонную мою артерию.
А если кто пронзит артерию
Мне это сна грозит потерею.
Да вы погодите, спрячьте крюк, да куда же, к чёрту, вы?
Ведь я же слышу, что вокруг, значит, я не мёртвый!
Яду капнули в вино, ну, а мы набросились
Опоить меня хотели, но опростоволосились.
А тот, кто в зелье губы клалив самом деле дуба дал,
Ну, а на меня, как рвотное, то зелье приворотное.
Потому что здоровье у меня добротное
И закусил отраву плотно я.
Так почему же я лежу, дурака валяю?
Ну почему, к примеру, не заржу, их не напугаю?
Ведь я ж их мог прогнать давно выходкою смелою.
Мне бы взять пошевелиться, но глупостей не делаю.
Безопасный, как червяк, я лежу, а вурдалак
Вот онсо стаканом носится,
Сейчас наверняка набросится.
Ещё один на шею косится
Ну, гад, он у меня допросится.
Кровожадно вопия, высунули жала
И кровиночка моя полилась в бокалы.
Да вы погодите, сам налью, знаю, знаювкусная.
Нате, пейте кровь мою, кровососы гнусные.
А сам и мышцы не напряг, и не попытался сжать кулак.
Потому что кто не напрягается.
Тот никогда не просыпается.
Тот много меньше подвергается
И много дольше сохраняется.
Вот мурашки по спине смертные крадутся,
А всего делов-то мне было что проснуться.
Что, сказать, чего боюсь? А сновиденья тянутся
До того, что вот проснусь, а они останутся.
ДОМ
Что за дом притих, погружён во мрак.
На семи лихих, продувных ветрах.
Всеми окнами обратясь во мрак,
А воротами на проезжий тракт?
Эх, устать я устал, а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого, только тень промелькнула с сенях
Да стервятник спустился и сузил круг и.
В дом заходишь, как всё равно, в кабак.
А народишко каждый третий враг.
Своротят скулу: гость непрошеный.
Образа в углу, и те перекошены.
И затеялся смутный, чудной разговор.
Кто-то песню стонал да гармошку терзал,
И припадочный малый, придурок и вор.
Мне тайком из-под скатерти нож показал.
Кто ответит мне: Что за дом такой?
Почему во тьме, как барак чумной?
Свет лампад погас, воздух вылился,
Али жить у вас разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти.
Кто хозяином здесь? Напоил бы вином
А в ответ мне: Видать, был ты долг о в пути
И людей позабыл мы всегда так живём.
Травы кушаем, век на щавеле.
Скисли душами, опрыщавели.
Да ещё вином много тешились.
Разоряли дом, дрались, вешались
Я коней заморил, от волков ускакал,
Укажите мне край, где светло от лампад,
Укажите мне место, какое искал,
Где поют, а не плачут, где пол не покат.
О таких домах не слыхали мы,
Долго жить впотьмах привыкали мы.
Испокону мыв зле да шёпоте,
Под иконами в чёрной копоти.
И из смрада, где косо висят образа,
Я, башку очертя, шёл, свободный от пут,
Куда ноги вели и глядели глаза,
Где не странные люди, как люди, живут.
Сколько кануло, сколько схлынуло,
Жизнь кидала меня, не докинула.
Может, спел про вас неумело я,
Очи чёрные, скатерть белая
ПОДУМАЕШЬ, С ЖЕНОЙ НЕ ОЧЕНЬ ЛАДНО
Подумаешь, с женой не очень ладно,
Подумаешь, неважно с головой.
Подумаешь, ограбили в парадном.
Скажи ещё спасибо, что живой.
Ну что ж такого, мучает саркома,
Ну что ж такого, начался запой.
Ну что ж такого, выгнали из дома.
Скажи ещё спасибо, что живой.
Плевать, партнёр по покеру дал дуба.
Плевать, что снится ночью домовой.
Плевать, в «Софии» выбили два зуба.
Скажи ещё спасибо, что живой.
Да ладно, ну. уснул вчера в опилках.
Да ладно, в челюсть врезали ногой.
Да ладно, потащили на носилках.
Скажи ещё спасибо, что живой.
Да правда, тот, кто хочет, тот и может.
Да правда, сам виновен. Бог со мной.
Да правда Но одно меня тревожит
Кому сказать спасибо, что живой?
ИСТОМА ЯЩЕРИЦЕЙ ПОЛЗАЕТ В КОСТЯХ
Истома ящерицей ползает в костях,
И сердце с трезвой головой не на ножах,
И не захватывает дух на скоростях,
Не холодеет кровь на виражах.
И не прихватывает горло от любви,
И нервы больше не в натяжку, Хочешьрви.
Провисли нервы, как верёвки от белья,
И не волнует, кто кого: он или я.
Я на коне, толканияс коня,
Только не, только ни у меня.
Не пью воды, чтоб стыли зубы, питьевой