Смерть самых лучших намечает
И дёргает по одному.
Какой наш брат ушёл во тьму
Не буйствует и не скучает.
А был бы «Разин» в этот год,
Натура где Онега, Нарочь.
Все печки-лавочки, Макарыч,
Такой твой парень не живёт.
Вот после временной заминки
Рок процедил через губу:
Снять со скуластого табу
За то, что он видал в гробу
Все панихиды и поминки.
Того, с большой душою в теле
И с тяжким грузом на горбу.
Чтоб не испытывал судьбу.
Взять утром тёпленьким в постели.
И после непременной бани.
Чист перед Богом и тверёз.
Вдруг взял да умер он всерьёз.
Решительней, чем на экране.
НЕЖНАЯ ПРАВДА В КРАСИВЫХ ОДЕЖДАХ ХОДИЛА
Нежная Правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых блаженных калек,
Грубая Ложь эту Правду к себе заманила,
Мол, оставайся-ка ты у меня на ночлег.
И легковерная Правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне,
Хитрая Ложь на себя одеяло стянула,
Враз упилась и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью,
Баба, как баба, и что её ради радей
Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту, и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды, примерив на глаз,
Деньги взяла, и часы, и ещё документы,
Плюнула, грязно ругнулась и вон подалась.
Только к утру обнаружила Правда пропажу
И подивилась, себя оглядев делово,
Кто-то уже раздобыл где-то чёрную сажу,
Вымазал чистую Правду, а так ничего.
Правда смеялась, когда в неё камни бросали,
Ложь это всё, и на Лжи одеянье моё,
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами Её.
Тот протокол заключался обидной тирадой,
Кстати, навесили Правде чужие дела,
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну, а сама пропилась, проспала догола.
Голая Правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах,
Грязная Ложь чистокровную лошадь украла
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Некий чудак и поныне за Правду воюет,
Правда, в речах его правды на ломаный грош,
Чистая Правда со временем восторжествует,
Если проделает то же, что явная Ложь.
Часто, разлив по сто семьдесят граммов на брата,
Даже не знаешь, куда на ночлег попадёшь,
Могут раздеть, это чистая правда, ребята,
Глядь, а штаны твои носит коварная Ложь,
Глядь, на часы твои смотрит коварная Ложь,
Глядь, а конём твоим правит коварная Ложь.
ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ ВСЁ ТАК ЖЕ
Продолжение песни «МоскваОдесса»
Я, вроде, никуда не вылетаю,
Я, вроде, просто время коротаю.
Ста трём другим таким же побратимам,
Мы пьём седьмую за день,
За то, что все мы сядем,
И может быть, туда, куда летим.
В буфете взяли кожу индюка,
Теперь снуём до ветра в темноту,
А на дворе кончается декабрь,
И Новый Год в Москву летит на «ТУ».
Но слышу: «Пассажиры за ноябрь
Ваш вылет переносится на май».
ПРОЛОЖИТЕ, ПРОЛОЖИТЕ ХОТЬ ТОННЕЛЬ ПО ДНУ РЕКИ
Проложите, проложите хоть тоннель по дну реки
И без страха приходите на вино и шашлыки,
И гитару приносите, подтянув на ней колки,
Но не забудьте, затупите ваши острые клыки.
А когда сообразитевсе пути приводят в Рим
Вот тогда и приходите, вот тогда поговорим.
Нож забросьте, камень выньте из-за пазухи своей
И перебросьте, перекиньте вы хоть жердь через ручей.
За покос ли, за посев ли надо взяться поспешать,
А прохлопав, сами после локти будете кусать,
Сами будете не рады, утром вставшивот те раз
Все мосты через преграды переброшены без нас.
Так проложите, проложите хоть тоннель по дну реки
И без страха приходите на вино и шашлыки,
И гитару приносите, подтянув на ней колки.
Но не забудьте, затупите ваши острые клыки.
СМЕЮСЬ НАВЗРЫД, КАК У КРИВЫХ ЗЕРКАЛ
Смеюсь навзрыд, как у кривых зеркал.
Меня, должно быть, ловко разыграли
Крючки носов и до ушей оскал.
Как на Венецианском карнавале.
Вокруг меня смыкается кольцо,
Меня хватают, вовлекают в пляску.
Так, так, моё нормальное лицо,
Все, вероятно, приняли за маску.
Петарды, конфетти, но всё не так,
И маски на меня глядят с укором,
Они кричат, что я опять не в такт,
Что наступаю на ноги партнёрам.
Что делать мне? Бежать, да поскорей,
А может, вместе с ними веселиться.
Надеюсь я, под масками зверей
Бывают человеческие лица.
Все в масках, в париках, все, как один,
Кто сказочен, а кто литературен.
Сосед мой слевагрустный арлекин,
Другойпалач, а каждый третийдурень.
Один себя старался обелить,
Другой лицо скрывает от огласки,
А кто уже не в силах отличить
Своё лицо от непременной маски.
Я в хоровод вступаю хохоча,
А всё-таки мне неспокойно с ними.
А вдруг кому-то маска палача
Понравится, и он её не снимет?
Вдруг арлекин навеки загрустит,
Любуясь сам своим лицом печальным,
Что, если дурень свой дурацкий вид
Так и забудет на лице нормальном?
За масками гоняюсь по пятам,
Но ни одну не попрошу открыться.
Что если маски сброшеныа там
Всё те же полумаски-полулица?
Как доброго лица не прозевать?
Как честных отличить наверняка мне?
Все научились маски надевать,
Чтоб не разбить своё лицо о камни.
Я в тайну масок всё-таки проник,
Уверен я, что мой анализ точен,
Что маски равнодушья у иных
Защита от плевков и от пощёчин.
Я ИЗУЧИЛ ВСЕ НОТЫ ОТ И ДО
Я изучил все ноты от и до,
Но кто мне на вопрос ответит прямо:
Ведь начинают гаммы с ноты «до»
И ею же заканчивают гаммы.
Пляшут ноты врозь и с толком.
Ждут «до», «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си» пока
Разбросает их по полкам
Чья-то дерзкая рука.
Известно музыкальной детворе,
Я впасть в тенденциозность не рискую.
Что занимает место нота «ре»
На целый такт и на одну восьмую.
Какую ты тональность ни возьми.
Неравенством от звуков так и пышет:
Одна и та же нота, скажем, «ми»
Звучит сильней, чем даже нота выше.
Припев
Выходит всё у нот, как у людей,
Но парадокс имеется, да вот он
Бывает, нота «фа» звучит сильней,
Чем высокопоставленная нота.
Вот затесался где-нибудь бемоль,
И в тот же миг, как влез он беспардонно,
Внушавшая доверье нота «соль»
Себе же изменяет на полтона.
Припев
Сел композитор, жажду утоля,
И грубым знаком музыку прорезал.
И нежная, как бархат, нота «ля»
Свой голос повышает до диеза.
И, наконец, Бетховена спроси
Без ноты «си» нет ни игры, ни пенья.
Возносится над всеми нота «си»
И с высоты взирает положенья.
Припев
Не стоит затевать о нотах спор,
Есть и у них тузы и секретарши,
Считается, что в си-бемоль-минор
Звучат прекрасно траурные марши.
А кроме этих подневольных нот,
Еще бывают ноты-паразиты.
Кто иХ сыграет, кто их пропоёт?
Но с нами Бог, а с ними композитор.
Припев
ПОЖАРЫ НАД СТРАНОЙ
Пожары над страной всё ярче, злее, веселей.
Их отблески плясали в два притопа, три прихлопа.
Но вот судьба и время пересели на коней,
А там в галоп, под пули в лоб,
И мир ударило в озноб от этого галопа.
Шальные пули злы, слепы и бестолковы,
А мы летели вскачь, они за нами влёт.
Расковывались кони, и горячие подковы
Летели в пыль на счастье тем,
Кто их потом найдёт.
Увёртливы поводья, словно угри,
И спутаны и волосы, и мысли на бегу,
А ветер дул и расплетал нам кудри
И распрямлял извилины в мозгу.
Ни бегство из огня, ни страх погони ни при чём,
А время подскакало, и фортуна улыбалась,
И сабли седоков скрестились с солнечным лучом.
СедокПоэт, а коньПегас, пожар померк, потом погас,
А скачка разгоралась.
Ещё не видел свет подобного аллюра,
Копыта били дробь, трезвонила капель.
Помешанная на крови слепая пуля-дура
Прозрела, поумнела вдруг и чаще била в цель.
И кто кого в азарте перепляса,
И кто скореев этой скачке опоздавших нет.
А ветер дул, с костей сдувая мясо
И радуя прохладою скелет.
Удача впереди и исцеление больным,
Впервые скачет время напрямуюне по кругу,
Обещанное завтра будет горьким и хмельным.
Легко скакать, врага видать, и друга тожеблагодать!
Судьба летит по лугу.
Доверчивую смерть вкруг пальца обернули,
Замешкалась она, забыв махнуть косой.
Уже не догоняли нас и отставали пули,
Удастся ли умыться нам не кровью, а росой.
Пел ветер всё печальнее и глуше,
Навылет время ранено, досталось и судьбе.
Ветра и кони, и тела, и души
Убитых выносили на себе.
Владимир Высоцкий в студии Михаила Шемякина в Париже
Фото Патрика Бернара
ТЕАТРАЛЬНО-ТЮРЕМНЫЙ ЭТЮД НА ТАГАНСКИЕ ТЕМЫ
Легавым бытьготов был умереть я,
Отгрохать юбилей, и на тот свет.
Но выяснилось: вовсе не рубеж десятилетье,
Не юбилей, а просто десять лет.
И всё-таки боржома мне налей
За юбилей. Такие даты редки,
Ну ладно, хорошо, не юбилей,
А, скажем, две нормальных пятилетки.
Так с чем же подошли к неюбилею?
За что мы выпьем и поговорим?
За то, что все вопросы и в «Конях», и в «Пелагее»
Ответы на историю «Живым».
Не пик и не зенитне апогей,
Но я пою от имени всех зеков
Побольше нам живых и пелагей,
Ну, словом, больше добрых человеков.
Нам почести особые воздали.
Вот деньги раньше срока за квартал.
В газету заглянул, а там полным-полно регалий.
Я это между строчек прочитал.
Вот только про награды не найду,
Нет сообщений про гастроль в загранке.
Сидим в определяющем году,
Как, впрочем, и в решающем, в Таганке.
Тюрьму сломалимусор на помойку.
Но будет где головку прислонить
Затеяли на площади годков на десять стройку.
Чтоб равновесье вновь восстановить.
Ох, мы поездим, ох. поколесим.
В Париж мечтали, а в Челны намылись,
И будет наш театр кочевым
И уличным, к чему мы и стремились.
Как хорошомы здесь сидим без кляпа.
И есть чем пить, жевать и речь вести.
А эти десять летне будь тюремного этапа
Они этап нелёгкого пути.
Пьём за того, кто превозмог и смог,
Нас в юбилей привёл, как полководец,
За паханамы с ним тянули срок,
Наш первый убедительный червонец.
Ещё мы пьём за спевку, смычку, спайку
С друзьями с давних пор, с Таганских нар,
За то, что на банкетах мы делили с вами пайку,
Не получив за пьесу гонорар.
Редеют наши стройные ряды
Писателей, которых уважаешь.
Но, говорят, от этого мужаешь.
Запалки вашиправедны труды.
Земной поклон, Абрамов и Войнович,
От ваших лиц остался профиль детский.
Но первенец не сбит, как птица влёт
Привет тебе, Андрей, Андрей Андреич Вознесенский,
И пусть второго Бог тебе пошлёт.
Ах, Зина, жаль не склеилась семья
У нас там в Сезуане время мало.
И жаль мне, что Гертруда мать моя,
И что не мать мне Василиса, Алла.
Ах, Ваня, Ваня Портник, тихий сапа,
Как я горжусь, что я с тобой на «ты»!
Как жатТь, спектакль не видел Римский папа,
Он у тебя набрался б доброты.
Таганка, славься! Смейся! Плачь! Кричи!
Живи, и в наслажденьи, и в страданьи.
Пусть лягут рядом наши кирпичи
Краеугольным камнем в новом зданьи.
Я ИЗ ПОРОДЫ БИТЫХ, НО ЖИВУЧИХ
Я из породы битых, но живучих.
Я помню всё, мне память дорога,
Я, дорогие, мхатовский лазутчик,
Заброшенный судьбою в тыл врага.
Теперь в обнимку, как боксёры в клинче,
Я, когда-то мхатовский студент,
Олегу Николаевичу нынче
Докладываю данные развед.
Что на Таганке тойтолпа нахальная,
У кассы очередьгомор-содом,
Цыганка с картамидорога дальняя
И снова строится казённый дом.
При всех делах Таганка с вами схожа,
Но при желаньиразницу найдёшь.
Спектаклям нашим рукоплещут ложи,
А мыбез ложной скромностибез лож.
В свой полувек Олег на век моложе.
Вторая жизнь взамен семи смертей.
Из-за того, что есть в театре ложи,
Он может смело приглашать гостей.
Артисты мажутся французским тончиком,
С последних ярусов, и то видать.
А на Таганке той партер с балкончиком,
И грима не на что им покупать.
Подчас репертуары совпадают:
И тут, и там умеют брать нутром.
Они гурьбой Булгакова играют
И Пушкина, опять же, впятером.
Шагают роты с выкладкой на марше.
Двум ротным ордена за марш-рывок.
Всего на десять лет Любимов старше
Плюс десять дней, но разве это срок?
Гадали разное, года в гаданиях,
Но доиграются, и грянет гром!
К тому ж кирпичики на новом здании
Напоминают всем казённый дом.
Ломали, как когда-то Галилея,
Предсказывали крахприём не нов,
Но оба добрались до юбилея
И дожили до важных орденов.
А на Таганке той возня мышиная
Перед гастролямиона бурлит.
Им предстоит Париж, дорога длинная,
А «Птица синяя» не предстоит.
Семь лет назад ты въехал в двери МХАТа
Через подъезд в парадном, на коне,
Ты сталь сварил, теперь все ждут проката
И изнутри, конечно, и извне.
Примеры? Далеко ходить не надо:
Был на Руси такой же человек.
Он щит прибил к воротам Цареграда
И звался тоже, кажется, Олег.
Волхвы пророчили: судьба печальная
Ждёт добрых молодцев и там и тут.
Цыганка с картамидорога дальняя,
И змеи в черепе коня живут.
К тебе идут гурьбою и едва ли
За тем, что больше платишь за труды,
Но только дай Бог счастья тем, кто на бульваре.
Где чище стали Чистые Пруды.
Тоскуешь ли в минуты дорогие
По вечно и доподлинно живым,
Я понимаю, это ностальгия
По бывшим современникам твоим.
Здесь режиссёр в актёре умирает,
Но вот вам парадокс и перегиб:
Абдулов СеваСеву каждый знает
В Ефремово чуть было не погиб.
Нет, право! Мы похожи даже в споре
Живём и против правды не грешим.
Я тоже чуть не умер в режиссёре
И, кстати, с удовольствием большим.
Во многом совпадают интересы,
Мы тоже пьём за Старый Новый Год,
В обоих коллективах «Мерседесы»,
Но только «Чайки» нам недостаёт.
Мы пара тварей с Ноева ковчега,
Два полушарья мы одной коры.
Не надо в академики Олега,
Бросайте в ящик чёрные шары.
И с той поры, как люди слезли с веток,
В сей деньодин из главныхможно встать
И тост поднять за десять пятилеток,
За сто на два, за два по двадцать пять.
НЕТ МЕНЯ, Я ПОКИНУЛ РАСЕЮ!
Нет меня, я покинул Расею!
Мои девочки ходят в соплях.
Я теперь свои семечки сею
На чужих Елисейских полях.
Кто-то вякнул в трамвае на Пресне,
Нет его, умотал, наконец.
Вот и пусть свои чуждые песни
Пишет там про Версальский дворец.
Слышу, сзади обмен новостями,
Да не тот. Тот уехал, спроси.
Ах, не тот и толкают локтями,
И сидят на коленях в такси.
А тот, с которым сидел в Магадане,
Мой дружок по гражданской войне,
Говорит, что пишу ему: Ваня,
Скучно, Ваня, давай, брат, ко мне.
Я уже попросился обратно.
Унижался, юлил, умолял.
Ерунда, не вернусь, вероятно.
Потому что я не уезжал.
А кто поверилтому по подарку,
Чтоб хороший конец, как в кино:
Забирай Триумфальную арку,
Налетай на заводы Рено.
Я смеюсь, умираю от смеха,
Как поверили этому бреду?
Не волнуйтесь, я не уехал.
И не надейтесья не уеду.
БЕЗ ЗАПРЕТОВ И СЛЕДОВ
Без запретов и следов, об асфальт сжигая шины,
Из кошмара городов рвутся за город машины:
И громоздкие, как танки, форды, линкольны, селены,
Элегантные мустанги, мерседесы, ситроены.
Будто знают, игра стоит свеч.
Это будет, как кровная месть городам.
Поскорей, только б свечи не сжечь,
Карбюратор, и что у них есть ещё там.
И не видно полотналимузины, лимузины.
Среди них как два пятна две красивые машины,
Словно связанные тросома где тонко, там и рвётся