А. Г.»{24}.
В июле 1949 года Леонид Гайдай переезжает в Москвувторой главный город в его биографии, в котором он останется на последние 44 года семидесятилетней жизни.
Глава третьяЛЕОНИД ИОВИЧ МЕНЯЕТ ПРОФЕССИЮ
Инкогнито из Иркутска. ВГИК. Александров
О том, как Гайдай поступал во ВГИК, подробно рассказал его однокурсник Иван Фролов, режиссер документального кино и автор посвященной творчеству Гайдая книги «В лучах эксцентрики»:
«Август 1949 года. В коридорах Всесоюзного государственного института кинематографии столпотворение. Сотни юношей и девушек, стремящихся к красивой жизни или к каторжной работе в кино, пытают свое счастье, сдавая вступительные экзамены на различные факультеты
Среди поступающих одновременно со мной на режиссерский факультет резко выделялась колоритная фигура длинного, как жердь, абитуриента.
Леонид Гайдай, представился он.
Новый знакомый много хохмил, относился к себе с иронией. Это запомнилось.
Мне было в то время двадцать три года, Гайдаюдвадцать шесть. В разговоре выяснилось, что оба мыинвалиды Отечественной войны, и, как бывшие фронтовики, [мы] быстро нашли общий язык.
Оказалось, что Гайдай уже окончил театральную студию и успешно работал актером в Иркутском областном драматическом театре.
Играл Соленого в «Трех сестрах», Ивана Земнухова в «Молодой гвардии», рассказывал он, Медведева в «Славе» Гусева, Винченцио в «Укрощении строптивой», шофера Гончаренко«Под каштанами Праги» Симонова, радиста Апанасенко«За тех, кто в море» Лавренева, Якова Яссе в «Заговоре обреченных» Вирты и десяток мелких ролей.
Вообще во ВГИК поступали люди хорошо подготовленные, с удивительным для меня кругозором. История кино, со всей персоналией, была для них родной стихией, и они тут же, перед дверью приемной комиссии, стали просвещать меня. Говорили, какие фильмы поставили набиравшие курс режиссеры М. Ромм и С. Герасимов, какие склонности и пристрастия выказывают в своем творчестве, какие качества хотят видеть в будущих студентах и дажекакие вопросы задают.
Я мог похвастаться лишь тем, что подростком работал киномехаником и Петра Алейникова отличал от Бориса Андреева. Поэтому эрудиция новых знакомых повергла меня в уныние.
Гайдай тоже был подготовлен неплохо. Особенно хорошо он знал киноактеров. В разговоре часто ссылался на свою театральную практику, анализировал образы, которые приходилось воплощать
Поступок собеседника, решившего поменять престижную работу успешно выступающего актера на шаткое положение студента с абсолютно неясной перспективой, казался мне нелогичным. На мое удивление по этому поводу он шутливо бросил:
Половина успеха актера зависит от случайностей, половинаот внешности, остальноеот таланта. Надоело быть рабом обстоятельств.
И тут же я узнал, что одновременно со ВГИКом он сдает экзамены на режиссерский факультет ГИТИСа. Этот выбор профессии, от которой он чувствовал полную зависимость в своей деятельности, многое объяснил мне: Гайдай хочет обрести самостоятельность, стать хозяином своей судьбы <>
Среди студентов курса Гайдай был, пожалуй, самой заметной личностью. Профессиональный актер. Самый длинный и чуть ли не самый худой. Небольшая голова со вздернутым пуговкой носиком придавала всему облику несерьезный вид. Будущий режиссер с фигурой Дон Кихота и с лицом клоуна казался мне заманчивым объектом для карикатуристов.
Нужно добавить, что Гайдай комичен не только по внешности. В жизни это прирожденный актер, мастер на веселые, не всегда безобидные проделки и розыгрыши. И острослов.
Помню, о двух наших однокурсниках он очень метко сказал, что один из нихактер «дубовый», а другой«липовый»{25}.
Сам Гайдай в одном из последних интервью вспоминал, что поначалу считал более предпочтительным для себя вариантом учебу в ГИТИСе:
«Я сдавал экзамены сразу в два института. ГИТИС был основной, и там были основные документы, а ВГИКтак, между прочим, и туда я отдал копии. Сдал я экзамены все на «отлично», а в спискахэто во ВГИКесебя не увидел. Что такое, говорю, я прошел, а фамилии нет. А мне отвечают: вот принесете подлинные документы, тогда себя в списках и увидите. Я сбегал в ГИТИС, забрал оттуда документы. И не жалею об этом»{26}.
Думается, на месте Гайдая далеко не все выбрали бы ВГИК. В первые дни учебы многие гайдаевские однокурсники испытывали одно разочарование за другим. Во-первых, выяснилось, что мэтры Ромм и Герасимов набирали студентов не для себяу них уже были собственные мастерские. Так что Гайдай вместе со всем своим курсом (а с ним учились такие известные в будущем режиссеры, как Лев Кулиджанов, Яков Сегель и Василий Ордынский) поступил во временное распоряжение ассистентовСергея Скворцова и Григория Широкова. Это были опытные педагоги, но, конечно, поступавшие во ВГИК хотели бы учиться у настоящих режиссеров.
Во-вторых, на первом курсе была сплошная литературная работа. Сначала надо было выбрать тему документального очерка, затем собрать материал по этой теме, составить подробный сценарный план и т. д. На каждом из этих этапов происходили общекурсовые обсуждения проделанной каждым конкретным студентом работы, а до привнесения в учебу сугубо кинематографической специфики было еще далеко.
Но Гайдай не горевал и на этом скучном начальном этапе учебы. Вот что он писал родителям в Иркутск 24 сентября 1949 года:
«В ближайшее время у меня будет возможность бывать в различных местах и писать.
Дело в том, что мои «писательские» планы совпадают с учебным планом. Сейчас по кинорежиссуре мы получили задание выбрать какой-нибудь объект, что угодно, познакомиться и написать очерк. Срокодин месяц. Со следующей недели часы кинорежиссуры будут предоставлены для самостоятельной работы. Вот этим-то я и воспользуюсь. Я выбрал объектДом ученых. Заведение солидное, большое. Тема очень ответственная. Постараюсь справиться. Заодно хочу побывать на ВСХВ (она рядом с институтом), познакомлюсь с людьми, работающими сейчас там, узнаю, какие планы, что готовится нового к открытию и т. д. Дело в том, что в Москве мало куда можно пойти без соответствующего разрешения. А институт дает отношение начальству интересующего объекта с просьбой «оказать всяческое содействие студенту режиссерского факультета в его творческой работе».
Как всегда, я думаю, что у меня получится. И мою учебную работу хочу использовать для утилитарных целей.
Занятия идут полным ходом. Народу на курсе стало еще больше. Курс у нас интернациональный. Есть русские, украинцы, белорусы, евреи, эстонцы, литовцы, болгары, чуваши, корейцы, венгры, монголы, немцы, румыны. Правда, я немного навралперечислил во множественном числе, в действительностиотдельные нации представлены одиночками.
Папа, я еще раз перечел твое письмо. В нем нет ни одной строчки, с чем бы я не мог не согласиться. Отцовское письмо! Помню, когда я был на фронте, ты прислал мне 2 больших письма. Тогда было другое время, и я был другим. Ты писал так, как будто подробно знал солдатскую жизнь, мои мечты. Я очень благодарен тебе за те письма, они помогли мне в трудную минуту, как и материнское благословение. Сейчас я снова вдалеке от вас, от моих родных, но вашу заботу обо мне, участие, желание помочь и трогательную теплоту отца и матери я всё время чувствую. Иногда мне кажется, что напрасно я уехал из Иркутска. Никто меня не гнал из театра, мог бы работать и расти творчески, а главное, быть с вами. Но я гоню эти мысли. И, по-моему, правильно делаю. Мы еще будем все вместе! И я не буду больше жалким, растущим, «молодым» провинциальным актером. Нет! Годы учебы пролетят быстро, получу знания, стану крепко на ноги и, не сомневаюсь, не буду жалеть о том, что бросил иркутский театр»{27}.
Тон писем Леонида не изменился и к концу первого семестра.
«Здравствуйте, милые мои!
Поздравляю вас с наступающим Новым годом! Дай бог вам здоровья и счастья!
Шурикино письмо от 5 декабря получил. Ну, как не ответить, хотя и говорил, что не буду писать до конца экзаменов.
29-го первый зачет, 23-го последний экзамен. Самый трудный для меня зачетфотокомпозиция, а экзаменкинорежиссура. Т. е. первый (29-го фото) и последний (23-го кинореж.). Будем биться изо всех сил! Вы мне пишите, поддерживайте боевой дух, хотя и сам понимаю, что вылететь из института я не имею права, а посему боевой дух поддерживаю в достаточной мере сам. <>
Мама, дорогая моя, ты просишь прописать, как я трачу деньги. Коротко постараюсь это сделать сейчас, а подробнее напишу после. Стипендия 225 руб. Минус 25 руб. облигации, минус 25 руб. налог, остается 195 р. 120 руб. отдаю за квартиру, остается 75 р., плюс те, что присылаете вы. Например, в декабре до сегодняшнего дня я истратил 245 р. 95 к. и в кармане осталось 15 руб. Тратил 200 руб., которые вы прислали в ноябре (послед, раз), получил их числа 6-го декабря»{28}.
Образ неунывающего студента Лени подтверждается и мемуарами Ивана Фролова:
«Помнится, как Гайдай отвечал на вопросы преподавателей. По какому бы предмету его ни спрашивалипо истории музыки, театра, русского и зарубежного изобразительного искусства и по другим дисциплинам, Леня, если материал знал плохо, всегда начинал с бодрого вступления:
Прежде чем ответить на этот вопрос, надо сделать экскурс в историю проблемы
И твердо, без запинок, начинал, как говорится, от царя Гороха. При этом чувствовалось, что по существу вопроса отвечал мало, больше ходил вокруг да около. Но говорил авторитетно, с уверенностью в своей непогрешимости и, как казалось, с еле уловимой иронией к преподавателю. Словно думал: «Я не могу ответить на конкретный вопрос, но попробуй, поймай меня!» И чаще выкручивалсяполучал четверки и пятерки.
Помню, наш педагог по актерскому мастерству, народный артист СССР В. Белокуров, дал всем домашнее задание. Найти в литературе отрывок, преимущественно без слов, в расчете на физические действия с воображаемыми предметами, и отработать по нему нечто вроде расширенного актерского этюда.
В то время я много читал, но ничего подходящего не попадалось.
Как-то зашел Гайдай. Узнав о моих мучениях, он сказал:
Плюнь ты на литературу. Напиши этюд сам, придумай побольше внешнего действия и сошлись на какого-либо писателя.
Мы с ним дружно взялись за дело и скоро начали репетировать отрывок якобы из рассказа Мамина-Сибиряка
Некий лесник проснулся в лесной сторожке, пришел после крепкого сна в себя, накинул полушубок, толкнул дверь, но она не поддавалась. Оказывается, ночью ее завалило снегом. Лесник покряхтел, почухался и стал выбираться из сторожки через окно, потом откапывать вход общем, отрывок состоял из сплошных физических действий.
Гайдай помог мне срепетировать этюд, и скоро без всяких недоразумений я сдал его мастеру»{29}.
Возможно, эту пантомиму навеяла Леониду «Золотая лихорадка» его любимого Чаплина, где было нечто подобное. Позже комические немые сценки около заснеженной избушки появятся и у самого Гайдаяв «Самогонщиках».
Иван Фролов нашел довольно точные слова и для описания специфического гайдаевского юмора, который был присущ будущему режиссеру с детства, а с годами еще развивался:
«Необходимая комику эксцентричность была заложена в натуре Гайдая. При помощи интонации или манеры разговора он почти всегда стремился затушевать или сместить смысл своих высказываний и тем самым сбить с толку. Нелепые, абсурдные мысли он преподносил серьезно, даже многозначительно, а близкие и дорогие емулегко и шутливо, как бы не придавая им значения.
Мы жили в Останкине, по соседству, и часто встречались, как говорится, домами. Вместе готовились к занятиям, вместе ходили в институт и из института по тем местам, которые сейчас относятся к ВДНХ с ее главным входом. Тогда там, рядом с довоенной территорией выставки, был болотистый луг с кустарником. Темно и пустынно. И небезопасно.
Однажды с нами пошла попутчица, сотрудница института.
Вы в Останкино? спросила она. Можно с вами? А то одной боязно.
Идем, говорим о том о сем. На середине пустыря, в самом темном месте, Гайдай остановился и тихо сказал женщине:
Снимай шубу.
Спутница поперхнулась на середине фразы.
Ну, что стоишь? Может, помочь? продолжал Леня на полном серьезе.
Женщина растерянно переводила взгляд с Гайдая на меня. Я не выдержал и рассмеялся.
Это был один из самых ранних запомнившихся розыгрышей будущего комедиографа. Если этому эпизоду давать оценку, то поведение Гайдая, пожалуй, можно назвать абсурдным хохмачеством. Ведь женщина была сотрудницей института, в котором мы занимались, и хорошо знала нас. Поэтому пугать ее было неразумно и просто нелепо. Но стремление похохмить и разыграть собеседника было заложено в крови Гайдая, причем часто розыгрыши носили именно такой странный, алогичный характер»{30}.
Если вспомнить здесь, как Гайдай угрожал «зарезать» свою одноклассницу, напрашивается вывод, что ко времени начала учебы во ВГИКе он нисколько не повзрослел. Впрочем, для 26-летнего человека столь рискованный юмор был всё еще простителен. Позже, когда Гайдай уже станет режиссером и семьянином, его шутки в быту будут носить более мягкий характер. А неугасимая склонность к «абсурдному хохмачеству» замечательно послужит его искусству, бесподобным шедеврам в жанре эксцентрической комедии, где без всяческой алогичности как раз и нельзя обойтись.
Однако во втором семестре первого курса (1950 год) Леониду какое-то время было совсем не до смеха. Иван Фролов вспоминал:
«После первого полугодия студент Гайдай был отчислен за профнепригодность. И, как ни странно, причиной такого решения явилась его профессиональная подготовленность. «Гайдайсложившийся актер, со своими взглядами и понятиями, со своими чисто актерскими штампами, говорили педагоги. А перевоспитывать в искусстве труднее, чем воспитывать заново».
Леня начал ходить по начальству: говорил с педагогами, с деканом, с директором института Доказывал, писал заявления, чтобы ему предоставили дополнительную возможность проявить себя. И его настойчивость увенчалась успехом. Испытательный срок ему решили продлить.
Во втором полугодии наши занятия по режиссуре вопреки ожиданиям опять начались с писанины. Но на сей раз перед нами стояла несколько иная, более интересная задачасочинить одноактные драматические сценки, которые впоследствии мы должны были поставить на площадке.
По мере готовности сценки выносились на курсовое обсуждение, на котором студенты учились анализировать произведения искусства и убедительно высказывать свое мнение.
Перед Гайдаем стояла трудная задача: надо было доказать свое право продолжать занятия.
Для постановки он готовил сценку «Ушканьи острова»о рыбаках Байкала, борющихся за увеличение улова рыбы. Сейчас нетрудно представить, что можно было в то время выжать из этой проблемы.
Я знал, что на Байкале есть Ушканьи острова, вспоминал Гайдай. Остальное домыслил»{31}.
И домыслил, судя по всему, удачно, потому что на курсе его оставили.
А тут еще с их курсом стал работать именно такой авторитетный преподаватель, который никак не мог остаться недоволен спецификой студента Гайдая:
«Уже в процессе постановки написанных сцен на площадке на курс пришел долгожданный руководитель, известный комедийный режиссер народный артист СССР Григорий Васильевич Александров. На одном из первых же занятий он заявил нам, что нашу мастерскую решено считать комедийной и что он будет воспитывать из нас режиссеров-комедиографов.
Комедийный профиль не обязателен для всех студентов, говорил шеф. Мы будем учитывать индивидуальные склонности каждого из вас. В принципе комедийное мастерство не что-то особенное, непохожее на другие виды режиссерской деятельности. Основное отличие состоит в том, что работать над комедией труднее, чем над другими жанрами. Разжалобить легче, чем рассмешить. Это аксиома. Один американский психолог попытался определить усилия, необходимые для возбуждения различных эмоций. И что же оказалось? Чтобы заставить человека прослезиться, достаточно воздействовать на 30 процентов его нервных клеток. Рассмешить же человека можно лишь в том случае, если воздействовать на всю нервную систему Каждый профессиональный комедиограф в состоянии сделать хорошую драму или мелодраму. Примеров этому немало. Взять хотя бы мой фильм «Встреча на Эльбе» Но не всякий режиссер драмы способен поставить приличную комедию»{32}.
Григорий Александров прожил 80 лет, но почти все главные достижения своей жизни он осуществил в возрасте примерно с тридцати до сорокас середины 1930-х до середины 1940-х годов. В это суровое время Александрову, как никакому другому деятелю советского киноискусства, удавалось заражать зрителей оптимизмом, смехом, радостью и просто хорошим настроением.