Второе, «Греция» («Возьми свой меч. Будь Сербии сестрою. / Напомни миру сгибнувшую Трою»), появилось в шестом номере журнала «Огниво» за тот же год. Есенин призывает Грецию вступить в войну против Германии, что она позже и сделает.
Наконец, третье, «Польша», опубликованное там же и тогда же: «Над Польшей облако кровавое повисло»
Если эти «геополитические» стихи и нужны для чего-то, то только для бельгийских, греческих и польских изданий Есенина; самого его они ни в коей мере не характеризуют.
Самое же главное высказывание Есенина на тему войны«маленькая поэма» «Русь», созданная в феврале 1915 года.
Он её успел прочитать нескольким московским знакомым накануне отъезда в Петроград:
Повестили под окнами сотские
Ополченцам идти на войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину.
Собиралися мирные пахари
Без печали, без жалоб, без слёз,
Клали в сумочки пышки на сахаре
И пихали на кряжистый воз.
По селу до высокой околицы
Провожал их огулом народ.
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вот опора в годину невзгод
Мы видим здесь лишь огромную человеческую печаль о том, что зло приходит в тишайший деревенский мир, и вместе с темвеликий стоицизм русского мужика, готового на всё «без печали, без жалоб, без слёз».
Народ, по Есенину, основа всего сущего. Не «герой», не «царь», а мужик.
Припаду к лапоточкам берестяным,
Мир вам грабли, коса и соха!
Я гадаю по взорам невестиным
На войне о судьбе жениха.
Помирился я с мыслями слабыми,
Хоть бы стать мне кустом у воды.
Я хочу верить в лучшее с бабами,
Тепля свечку вечерней звезды
Есенин даже не скрывает своей растерянности перед железом и насильственной, невесть кем принесённой смертью: лучше с бабами, лучше «кустом у воды»лишь бы не это.
В 1790 году предок Есенина Никита Кверденёв смог откупиться от рекрутской повинности. Пришло время и ему придумывать что-то в этом роде.
* * *
29 апреля Есенин возвращается из Петрограда в Москву. Понял, что надо нести только своё слово, а с чужих голосов не петь; и что у него есть то, чего они не имеют: рязанское поле; и что необходимо ещё и другое: навык, хватка.
Надо уметь то, что умеют они, но только лучше: рифма, размер, ассонанс, любой выверт, нырок, прыжоквсему надо выучиться.
Осознав это, Есенин отныне получил шанс не только с «городскими» устроить успешные гонки, но и оставить позади всех посконных и домотканых. Крестьянские его предшественники зачастую не желали ничему учиться: они ж от землиим не положено уметь по-городскому, их должны за мужицкий дух возлюбить и прославить.
Есенин догадался: не должны.
Чернявский напишет: «Серёжа этой весной прошёл среди нас огромными и фантастическими лёгкими шагами по воздуху, как бывает во сне; прошёл, найдя немало неприятелей (первые десятки из будущих сотен!) и, может быть, ни одного друга; весь ещё в туманности наших иллюзий: золотоголовый крестьянский мальчик, с печатью непонятного обаяния, всем чужой и каждому близкий».
Если бы Есенин не явился обратно с новой кипой ещё более крепких, сияющих, чарующих стихов, вспомнили бы его? Разве что кто-нибудь, один из мимолётных знакомцев, потягиваясь со скуки, спросил сквозь зевоту:
А этот, который выткался на озере и матерные частушки орал, куда подевался?
Говорят, то ли утонул, то ли спился.
Да нет, ничего такого. Корову себе завёл и доит её
Что, вот прямо рукой доит, сам? Хм
Заехав к Анне и сынукажется, в последний раз она запомнила его любящим и ласковым, Сергей укатил в Константиново повидаться с роднёй накануне призыва.
В Константинове тогда случился падёж скотаящур. Крестьяне лечили коров заговорами и мазали им языки дёгтем. Скотина всё равно дохла.
2 мая из своей Олонецкой губернии Есенину ответил Клюев: «Мне многое почувствовалось в твоих словахпродолжи их, милый, и прими меня в сердце своё».
Совсем недавно другой крестьянский поэт, Александр Ширяевец, рискнул в письме Клюеву пожаловаться на одиночество, на что получил ответ совсем неожиданный. «В феврале, писал Клюев своему корреспонденту, которого в глаза не видел, был в С. П. Б. Клычков, поэт из Тверской губернии, из мужиков, читал там в литературном интимном театре под названием Бродячая собака свои хрустальные песни, так его высмеяли за то, что он при чтении якобы выставил брюхо, хотя ни у одной петербургской сволочи нет такого прекрасного тела, как у Клычкова. Это высокий, с сокольими очами юноша, с алыми степными губами, с белой сахарной кожей» И дальше этот олонецкий усатый морж решает в письме безо всяких обиняков рыбку подцепитьа вдруг выйдет толк: «Для меня очень интересна твоя любовь и неудовлетворённость ею. Но я слыхал, что в ваших краях сарты прекрасно обходятся без преподавательниц из гимназий, употребляя для любви мальчиков, которых нарочно держат в чайных и духанах для гостей. Что бы тебе попробоватьпо-сартски, авось бы и прилюбилось. Только обязательно напиши мне о результатах».
Ширяевец озадачен, о чём немедленно сообщает Клюеву в письме, а тот спокойно отвечает: «Встречался я с Клычковым, и всегда мы с ним целовались и дома, и на улице Увидел бы я тебя, то разве бы удержался от поцелуев?»
Есенин на следующее клюевское письмо долго не отзывался.
Клюев писал ему: «Что же ты, родимый, не отвечаешь на мои письма?.. Я очень люблю тебя, Серёжа, заочно, потому что слышу твою душу в твоих писанияхв них жизнь, невольно идущая. Мир тебе и любовь, милый».
Есенин и сам был ласковый до сентиментальности, но этот слишком уж мягко стелил.
Сообщил ли кто Есенину про наклонности Клюева или ещё нет, но особенного выбора у него не было.
Литературная Москва выглядела, как пруд стоячий, а в Петрограде пути всё равно вели либо в салон Ивнева с ехидными томными юношами, либо к Городецкому, который задумал тогда общество «Краса», чтоб вести издательскую и концертную деятельность с новокрестьянскими или не чуждыми народничества литераторами.
Влияния Городецкого Клюев опасался особенно сильно, отчего в письме просил Серёжу дословно пересказать, что именно говорил ему Сергей Митрофанович.
Клюеву надо было добычу у Городецкого перехватить.
Ни Городецкий, ни Клюев ещё не знали, с кем дело имеют.
* * *
Войну, именуемую ныне Первой мировой, тогда называли Второй отечественнойсчитая первой войну 1812 года и находясь в убеждении, что вторая завершится так же. Как единственный сын в семье Есенин до какого-то момента имел льготу первого разряда, согласно которой мог быть призван только в местное ополчение; таких, как он, именовали «ратниками государственного ополчения второго разряда». Однако эту льготу государство предполагало снять.
Смотр на призывном участке в Рязани назначен был на 20 мая, после чего Есенин мог сразу уехать на фронт.
Написал Бальзамовойпозвал к себе на проводы.
Накануне отъезда в Рязань Есенин с другими рекрутами, как полагается, напился и ходил по деревне с ливенской гармонью, пел песни. Отстав от приятелей, угодил на незнакомых мужиков, повздорил с ними, подрался: ливенку ему разорвали и разбили голову. Вернулся к своим и подговорил рекрутов выловить бивших его мужиков
Так и сделали.
Наутро оглядывал себяпохмельного, битогои думал: «Это я только что в петроградских салонах стихи читал? Или кто-то другой?»
В положенный день явился в Рязанское уездное по воинской повинности присутствие и прошёл медкомиссию.
Здесь-то и выяснилось, что он близорукий.
Сверстники его отправились на фронт, а он, пусть и временно, домой.
В деревне подслеповатый человек именовался «поникой». Той весной Есенин само слово «поника» повторял не без удовольствия, будто его этим недугом наградили.
Если недуг всё-таки был.
Никаких сведений о есенинском зрении не сохранилось. Очков он точно не носил и даже не примерял. В мемуарах не описывается ни одного случая, когда Есенин что-то не разглядел или обознался при встрече со знакомым.
Можно предположить, что справка о близорукости была получена за мзду, но никаких доказательств этому нет.
Бальзамова в Рязань не явилась, но Есенин всё равно чувствовал себя радостно и обнадёженно.
Он решает взяться за прозу. Разом напишет два рассказа«У белой воды», «Бобыль и дружок»и начнёт повесть «Яр». Всё казалось возможным: если стихи получились, отчего бы и прозе не состояться?
Тогда многие мастера, за исключением Блока, писали и стихи, и прозу: Мережковский и Гиппиус, Сологуб, Брюсов, Белый, Бунин, Горький. Рюрик Ивневи тот к прозе примерялся.
Есенин зовёт в гости своего нового товарища Леонида Каннегисера. Марина Цветаева видела их вместе в Петрограде и залюбовалась обоими до временной потери дыхания: «Неразрывные, неразливные друзья. В их лице, в столь разительно-разных лицах их сошлись, слились две расы, два класса, два мира Лёнина чёрная головная гладь, есенинская сплошная кудря, курча, есенинские васильки, Лёнины карие миндалины».
Леонид, сын состоятельного инженера-судостроителя Самуила Каннегисера и врача Розы Сакер, был на год младше Есенина.
Учился на экономическом отделении Политехнического института и писал стихиэгофутуристического толка, лёгкие и остроумные.
Поэтический круг общения его был совершенно определённый: Михаил Кузмин, Рюрик Ивнев и вся их прелестная компания. Имелся у Лёни брат Лёва, не скрывавший, что он гомосексуалист.
Однако сам Леонид придерживался традиционных взглядов на отношения полов и на тот момент переживал бурный роман с актрисой Ольгой Гильдебрандт.
В отличие от, скажем, Георгия Иванова он увидел в Есенине не обучившегося стихосложению полотёра, а ту самую Русь, в которую был влюблён всем сердцем.
В Константинове его приняли душевно.
К сыну приехал городской товарищзначит, Сергей не выдумал, что в далёком Петрограде он был встречен с интересом: воспитанный, красивый, ухоженный Леонид тому порукой.
Обошли вдвоём все константиновские окрестности.
Были в Иоанно-Богословском мужском монастыре XIII века, в десяти километрах от Константинова.
Однажды ночью случился пожар; забрались на колокольню, смотрели на соседнее селобыло красиво.
Переговорили о многом; в числе прочего Каннегисер рассуждал о есенинском пантеизме, о котором сам Есенин и не догадывался.
Отбыл Леонид 12 июня.
Вскоре писал Сергею: «Через какую деревню или село я теперь бы ни проходил (я бываю за городом) я всегда вспоминаю Константиново, и не было ещё ни разу, чтобы оно побледнело перед каким-либо другим местом. Наверное знаю, что запомню его навсегда. Я люблю его».
«Что твоя милая матушка? будет спрашивать Каннегисер в письмах. Очень ей от меня кланяйся. А твои милые сестрёнки? Я к ним очень привязался»
Есенин, безусловно, очарованный встречей, посвятит другу стихотворение «Весна на радость не похожа»:
У голубого водопоя
На шишкопёрой лебеде
Мы поклялись, что будем двое
И не расстанемся нигде
В стихотворении этом при желании можно обнаружить почти эротический подтекст: «Твоя обветренная кожа / Лучила гречневый пушок»; но здесь, конечно же, слились воедино и искренняя, человеческая нежность к негаданному товарищу, и, может быть, неосознанные предчувствия, что жить тому осталось два года и погибнет он страшно.
По тому, что пишет теперь Есенин, видно, что он прошёл какой-то немыслимый путь: два года назадграфоман, год томуеле учился ходить, на ощупь угадывая что-то своё, и вдругначал сочинять одно за другим абсолютно классические, без оговорок, стихи, наполненные неизъяснимой музыкой.
Посвящение Каннегисеру он, однако, при публикации снимет.
Есенин совсем не желал, чтобы его числили по тому же разряду, что и многих товарищей Лёни.
Да и стихотворение получилось как бы не совсем о нём: лирический герой провожает друга до его избы, а не до поезда или до парадного:
И долго, долго в дрёме зыбкой
Я оторвать не мог лица,
Когда ты с ласковой улыбкой
Махал мне шапкою с крыльца.
Петроградские циники и шутники начали бы спрашивать: а чего это Лёня переехал в избу? а всегда ли Есенин его провожает? а не обижают ли Лёню другие деревенские ребята? а научился ли Лёня пасти коз и стричь овец? И всё такое прочее.
Ни к чему.
Созвучно с приведённым выше ещё одно есенинское стихотворение того времени:
Ещё не высох дождь вчерашний
В траве зелёная вода!
Тоскуют брошенные пашни
И вянет, вянет лебеда.
Брожу по улицам и лужам,
Осенний день пуглив и дик.
И в каждом встретившемся муже
Хочу постичь твой милый лик.
Ты всё загадочней и краше
Глядишь в неясные края.
О, для тебя лишь счастье наше
И дружба верная моя.
И если смерть по Божьей воле
Смежит глаза твои рукой,
Клянусь, что тенью в чистом поле
Пойду за смертью и тобой.
Датируются оба стихотворения по первой публикации1916 годом, но есть основания предположить, что сочинились тогда же, в 1915-м; они написаны одним размером.
Да и не было тогда у Есенина другого товарища, которому он мог бы посвятить подобные строки. Зато и здесь слышится предчувствие трагической судьбы Каннегисера.
Леонид по возвращении из деревни тоже напишет посвящение: «С светлым другом, с милым братом / Волгу в лодке переплыть», хотя на самом деле переплывали они Оку.
Напоследокстрочка из письма Есенина Чернявскому с отчётом о пребывании Лёни: «Водил я его и на улицу. Девки ему очень по душе. Полюбилось так, что ещё хочет приехать».
От их дружбы останется одна совместная фотография.
После того, что случится с Каннегисером, в течение многих десятилетий при всех последующих публикациях этого фото Есенин будет на нём один, отрезанный от плеча товарища, которым так любовался.
* * *
Ещё в Константинове Есенин показал наброски своей повести Леониду. Тот очень хвалил и, захотев как-то помочь другу, рассказал о его прозаических задумках своей влиятельной знакомой Софье Исааковне Чацкиной, издательнице журнала «Северные записки».
Она заинтересовалась и попросила прислать вещь, когда будет готова.
«Яр», написанный за 18 дней в августе 1915-го, был опубликован в «Северных записках» за 1916 год в трёх номерах подряд.
Реакция критики была весьма умеренной.
Яков Перович: «Повесть Яр не хуже, не лучше многих повестей из крестьянской жизни, которым предстоит недолгое существование. Читаешь её без раздражения, но и без любопытства даже».
Александр Измайлов: «Это просто старая школа народной повести, изводящей кропотливо выписанными мелочами, давно осуждёнными в Потехине или Златовратском».
Как прозаик Есенин начал слишком рано, в двадцать, и сразу оступился: реакция оказалась не такой, как ему хотелось, и потому проза была немедленно заброшена. Чего он точно не хотелтак это быть «не хуже, не лучше многих». Есенин ценил быструю удачу, а с прозой надо долго возиться, не будучи к тому же уверенным в результате.
Вместе с тем три его юношеские прозаические вещи всё-таки оставляют возможность пожалеть, что прозы у Есенина больше не случилось.
«У белой воды»вполне крепкий, почти эротического толка рассказ, более чем характерный для начала века; нельзя сказать, что по уровню Есенин сильно уступает многим своим современникам, иногда работавшим в том же жанре, скажем, молодому Алексею Николаевичу Толстому, Сергееву-Ценскому или той же Зинаиде Гиппиус.
Спокойное прозаическое дыханиередкость для совсем молодого человека; но Есенину никто о том не сообщил, никто не обнадёжил, а зря.
«Бобыль и Дружок»грустная детская быль, не менее достойно сделанная сообразно канону.
В повести «Яр» чувствуется переизбыток этнографических реалий, по большей части языковых; но сама стилистика повествования, нарочито образная, с рваным дыханием, говорит о Есенине не как о наследнике Алексея Потехина и Николая Златовратского, а скорее как о предшественнике постреволюционной литературыБориса Пильняка и Всеволода Иванова.
« Здорово, дедунь, крикнул он, входя за порог и крестясь на иконы.
Афонюшка слез с печи, лицо его было сведено морщинами, как будто кто затянул на нём швы. Белая лунёвая бородка клином лезла за пазуху, а через расстёгнутый ворот на обсеянном гнидами гайтане болтался крест.