Здорово, кашлянул он, заслонясь рукой, и скинул шубу, нет ли, родненький, сухарика; второй день ничего не жевал.
Карев ласково обвёл его взглядом и снял шапку.
Мы с тобой, дедушка, куропатку зажарим
Ощипал, выпотрошил и принёс беремя дров.
Печка-согревушка засопела березняком, и огоньки запрыгали, свивая бересту в свиной высушенный пузырь».
У автораудивительный словарный запас, свежайшая образность, слух на живую речь.
Он мог бы писать отличную прозу.
* * *
Есенин не спешил сообщить новым, младым и взрослым, петроградским товарищам о своей отсрочке: боялся сглазить.
Городецкий, не растерявший очарованности «весенним братиком», пишет ему в начале июня:
«Сердце моё Сергун
Много о тебе думаю и радуюсь, в тёмные дни свои, что ты еси. Ради Бога, не убейся о немцев, храни тебя твой Иисус! <> Всё мне кажется, что я на тебя не нагляделся и стихов твоих не наслушался Будь здоров, весел и певуч, не забывай про меня. Целую тебя нежно. Не влюблён я в тебя, а люблю здорово».
Чувственная подоплёка появления Есенина в петроградской средетема для очень аккуратной и бережной разработки. Скажем одно: неслыханное и нечаянное его тепло разбередило во многих сложнейший клубок ощущений.
Он, видимо, скоро понял, что способен влюбить в себя не только женщинс этим как раз пока было сложнее, но и мужчин, и, будто не понимая, что происходит, отчасти даже пользовался этим: пусть эпистолярно целуют, сколько пожелается, был бы толк.
«Петроградские ведомости» от 11 июня дали характерную публикацию:
«Петроград был недавно обрадован милым, неожиданным явлением. С целью лично ознакомиться с нашими художественными течениями и их представителями из Рязанской губ[ернии] приехал 19-летний крестьянин-поэт С. Есенин. Отдельные кружки поэтов приглашали юношу нарасхват; он спокойно и сдержанно слушал стихи модернистов, чутко выделяя лучшее в них, но не увлекаясь никакими футуристическими зигзагами. Стихи его очаровывают прежде всего своей непосредственностью Вот поистине новые слова, новые темы, новые картины!..
И как недалеко надо ходить за ними! В каждой губернии целое изобилие своих местных выражений, несравненно более точных, красочных и метких, чем пошлые вычурные словообразования Игоря Северянина, Маяковского и их присных. У Есенина много стихов, и все они на те же родные поэту темы, и все онибезупречно легки и музыкальны».
Есенин скоро догадается, что пригляд к немуто по-настоящему заботливый, то словно приторныйбудет недолгим: только пока он кажется беззащитным.
Второй раз в Петроград стоило являться уже не простачком наивным, а с победительной задумкой.
Основной сюжет той порыназревающие отношения Есенина и Клюева.
Клюеву, вроде бы покорившему во время оно те же петербургские салоны, всё равно пришлось вернуться в свою Олонецкую губерниютам он и завяз. Есенин оказывался как нельзя кстати: дельно выйдет, если вернуться в столицу не одному, а в парес пареньком, о котором толки пошли по всей литературной России, юным именем которого иные критики бьют сразу всю поэтическую молодёжь.
При всём том, что ещё летом в письме одному литературному знакомцу Клюев сообщал: «Какие простые неискусные песенки Есенина в июньской книжке (речь шла о Ежемесячном журнале. 3. П.), в них робость художника перед самим собой и детская ребячья скупость на игрушки-слова, которые обладателю кажутся очень серьёзной вещью».
Клюев явно нервничал: не отвечает Сергей, на признания в любви не отзывается, ласковую протянутую руку не принимает. Такого хочется наказать, заранее, пугаясь его отказа, объявить никуда не годнымчтобы от обиды не было так больно.
Самому Есенину тем же пером Клюев пишет совершенно иное:
«Голубь мой белый, ты в первой открытке собирался о многом со мной поговорить и уже во втором письме пишешь через строчку и вкратце, на мои вопросы не отвечаешь вовсе Ведь ты знаешь, что мы с тобой козлы в литературном огороде, и только по милости нас терпят в нём, и что в этом огороде есть немало ядовитых колючих кактусов, избегать которых нам с тобой необходимо для здравия как духовного, так и телесного».
«Нам с тобой»! «Как духовного, так и телесного»! Боялся, как бы не увели Серёжу, не заразили чем.
«Я не верю в ласки поэтов-книжников, наставлял Клюев Есенина, и пелегать их тебе не советую. Верь мне».
«Пелегать»это лелеять.
Никого не слушай, кроме меня, вот что говорил Клюев. И правдивые ласкитолько мои.
Клюев сообщал молодому собрату и по-своему точные и разумные вещииначе с чего бы прозорливый, не по годам внимательный Есенин всё-таки принял его дружбу?
«помню, пишет Клюев, как жена Городецкого в одном собрании, где на все лады хвалили меня, выждав затишье в разговоре, вздохнула, закатила глаза и потом изрекла: Да, хорошо быть крестьянином. Подумай, товарищ, не заключается ли в этой фразе всё, что мы должны с тобой возненавидеть и чем обижаться кровно. Видите лине важен дух твой, бессмертное в тебе, а интересно лишь то, что ты, холуй и хам-смердяков, заговорил членораздельно».
Здесь Клюев бил в точку, заодно походя отодвигая Городецкого.
«Я дивлюсь тому, нашёптывал Клюев, какими законами руководствовались редакторы, приняв из 60-ти твоих стихотворений 51-но. Это дурная примета, и выразить, вскрыть такую механику можно лишь фабричной поговоркой За горло, и кровь сосать, а высосав заняться тщательным анализом оставшейся сухой шкурки»
Есенин, при всей эйфории от случившихся удач, чувствовал: к этим словам стоит прислушаться.
В финале письма Клюев опять не сдержался: «Целую тебя, кормилец, прямо в усики твои милые».
Есенину предстояло смириться с этими, чёрт их возьми, «усиками»в силу обидной верности слов про вдруг заговорившего «холуя».
Сказанное Клюевым подействует на Есенина до такой степени, что он напишет дерзкое письмо самому близкому своему товарищу Лёне Каннегисеру и выскажет всё, что думает о петроградской среде.
Тот ответит: «очень нехорошо прибегать к огульным характеристикам; хоть это создаёт значительную экономию мысли и времени, но правда-то как страдает!»
Однако Есенина было уже не переубедить, тем более что он свою правду знал назубок и огульность его имела под собой огромную почву. Там, где для Лёни была необычайная сложность петроградской жизни, у Есенина имелась своя сложность жизни народной. Но эту сложность в среде Леонида знали мало, думали о ней сплошь и рядом поверхностно, куда больше упиваясь собственным распадом.
Жизни народной иные господа касались, как палкой касаются зацветшего пруда:
О, кувшинка вздрогнула; о, лягушка прыгнула; о, рясочка какая красивая, прямо золотаядавай соберём её и дома поставим в кувшин!
Есенин это понемногу, не без клюевской помощи, разглядити никогда не простит такого отношения к простому русскому человеку.
* * *
9 сентября 1915 года были опубликованы высочайшие манифест о созыве государственного ополчения 2-го разряда и указ о призыве на военную службу ратников ополчения 2-го разряда с 1916 до 1912 года включительно.
Сестра Катя вспоминала: «Дома у нас настала настоящая тревога Дошла очередь и до нашего Сергея».
На этот раз его близорукость, реальная или мнимая, значения уже не имела.
Требовалось поспешитьи на литературной стезе, и не только: может, в Петрограде найдётся добрый человек, который позволит этой напасти избежать.
11 сентября, через два дня после выхода манифеста, Есенин пишет Клюеву: «скоро выезжаю в Петроград, до встречи». (А от «усиков»отобьёмся.)
Дождался прихода очередного гонорара, чтобы сразу по приезде не голодать; просмотрел то, что успел написать за лето; чемодан затянул верёвкой и 29 сентябряв дорогу.
В чемодане лежал, аккуратно сложенный, костюм-тройка: в пастушка Есенин по-прежнему даже не собирался рядиться.
Ехал через Москву, заранее запланировав визит к Любови Столице (на самом делеЕршовой). Крупная дама с розой в декольте, хорошая поэтесса в русском стиле, к тому же дочь богатого купца, могла позволить себе содержать салонтам уже бывал Клюев. Есенин направлялся покорять столицу, так отчего же не взять сразу обе?
Угостила коньякомон ей нравился, этот мальчик. Спустя несколько лет Есенин после коньяка взял бы и поцеловал собеседницу, но пока ещё так не умел. Она подписала ему свою книжку «Русь»: «Новому другукоторый, быть может, будет дороже старых». Обнадёжилаон и обнадёжился.
К Изрядновой и к сыну не зашёлсразу в Петроград: некогда, некогда.
Вкус коньяка на губах.
С вокзала, 2 октября, сразу к Городецкому; остановился у него.
Чуть ли не на следующий день туда заявился и Клюев. Знаковая встреча!
Городецкий тогда активно не дружил с Мережковскими, и основные опасения его были направлены в ту сторону: как бы они Есенина не сманили в свой круг.
Опасность же подкралась с другой стороны.
Городецкий потом очень точно подметит, что Клюев в Есенина «впился».
Клюев был на восемь лет старше Есенина, но вёл себя, будто прожил втрое больше. Волосы подстрижены «под скобку». Говорил вкрадчивым баском. Глаза внимательные и холодные. Лицо, сужающееся к подбородку, как куриное яйцо: вроде линия мягкая, а ощущение странное. Из-за выражения глаз и формы головы возникала ассоциация ещё и с рыбой: выплыл из-за куста и глядит. Моржовые усы дополняли образ.
Синяя рубаха, смазные сапоги, на груди серебряный крест. Длинная, до колен, кофта в крапинку. Подпоясан шёлковым поясом с кистями.
Увидев, наконец, своего «белого голубя», Клюев чуть не задохнулся: реальность превосходила любые ожидания. Долгожданный «братик» оказался хотя и без усиков, но прехорошенький, с лёгкой походкой, синеглазый. Разве что немного бледненький. Клюеву сразу захотелось его накормить.
Мемуаристы все как один вспоминают, что Есенин с Клюевым были в ту осень неразлучны.
Уже 6 октября они в гостях у журналиста Александра Измайлова, в компании с переводчиком Фёдором Фидлером.
Последний записывает: «Клюев очень любит Есенина: склонив его голову к себе на плечо, он ласково поглаживал его по волосам». Пропал паренёк?
7 октября они у поэта и художника Владимира Юнгера.
И так всю следующую неделю: встречи, знакомства.
Настрой Есенина прост: Клюевумище и талант ошеломительный; а то, что всё время норовит за ухом почесать, ничего, они все тут друг о друга чешутся.
Затокакие люди, какие разговоры!
Печаль Клюева в том, что ночевать Есенин всё равно возвращается к Городецкому.
Влияние Клюева и Городецкого тогда было ещё вполне сопоставимым. Выбора между ними Есенин не делал: а зачем? Крутился, как мог, между двумя в той или в иной степени очарованными им мужчинами.
Клюев знакомил с лучшими людьми Петрограда и давал умнейшие советы по литературному делу.
Городецкий надеялся возглавить неонародничество в русской культуре и Есенина видел одним из сотоварищей. Есенин был вовсе не прочь, тем более что Сергей Митрофановичдаром что как поэт был слабее Клюеваи влияние имел большее, и знакомства самые широкие, к тому же обещал помочь с призывной историей.
10 октября на квартире Городецкого прошло первое собрание общества «Страда». Спустя неделю общество учредили официально. В почётные члены, для веса, избрали Фёдора Шаляпина, Илью Репина, Константина Бальмонта и Владимира Короленко.
Председателем общества стал беллетрист Иероним Ясинский. Ему и по возрасту положено было главенствовать: родившийся в 1850 году, он был самым старшим в их компании. Товарищем председателясам Городецкий. Казначеем назначили гипнотизёра и оккультиста Григория Клочкова.
Есенин и Клюев должностей не получили, им полагалось слагать и петь.
21 октября Николая и Сергея, наконец, принял Блок.
Характерно, что в другой раз приехавшего из своего далёка Александра Ширяевца он в дом не пустил: передал через горничную подписанную книгуи всё. Ширяевец ужасно обиделся. Но что толку обижаться на Блока? С таким же успехом можно обидеться на Адмиралтейский шпиль.
О чём говорили, неизвестно. Блок записал в дневнике: «Н. А. Клюевв 4 часа с Есениным (до 9-ти). Хорошо». По записи видно, что Клюев в этой паре главный для Блока; одного Есенина он и в этот раз не принял бы.
Есенин похвастается в письме Любови Столице: «Вчера мило гуторил с Блоком» (видны и гордость, и самоирония). Заодно признаетсяи тоже не без иронии: «Одолеваем ухаживаньем Клюева». Последняя фраза в письме: «Жду так же, как и ждал, Вас до моего рождения».
Томящийся Клюев предлагал снять квартиру на двоих или хотя бы номерок на часок. Есенин поначалу делал вид, что не понимает, в чём дело, а понемногу начал вести себя и вовсе неожиданно.
В те же дни в очередной раз отправились с Клюевым в гостина этот раз к певице Надежде Плевицкой. Клюева она знала, любила, даже однажды сапоги ему подарила взамен стоптанных.
Есенин, при знакомстве показавшийся Плевицкой скромным и застенчивым, вдруг переменился и начал откровенно над Клюевым трунить, едва ли не унижая его. Клюев в ответ на жёсткие есенинские шутки вдавил голову в плечи и опустил глаза, не в силах утихомирить своего «голубя».
Есенин будто бы показал Плевицкой: если вы думаете, что я с Николаем Лексеичем сплю в одной кровати, это не так, уверяю.
* * *
Близился первый вечер общества «Страда».
Есенину заказали фрак.
Когда он его примерил, выяснилось, что всё это выглядит ужасно. Детское лицо, сложение худощавое, почти мальчишеское, и фрак Не то.
И здесь, наконец, озарило сразу и Клюева, и Городецкого: надо нарядиться а-ля рюс!
(Спустя пару лет Городецкий будет утверждать, что не имел к этому маскараду ни малейшего отношения, и всё свалит на Клюева.)
Шёлковую голубую рубашку! кричит Клюев. Будет как шёлковый, мой голубь-то!Нет, лучше белую! возражает Городецкий. Будет как белый шёлковый голубь!Шаровары емуплисовые! Сапожки емуостроносые! Цветные, на каблучках!
Ну-ка, Серёжа!
Нарядился. Эти двое взглянули и ахнули: мечта!
И рязанский, и пейзанский.
Клюев достал румяна (у него были) и нарумянил Серёжу. Был бледненькийстал как яблочко наливное.
Золотой поясок ему повязал, а на поясокгребешок.
Городецкий сходил за балалайкойвот тебе, балалаечка, весенний братик. Или всё-таки гармошка? Сходил ещё раз и принёс гармонь.
Они так им восхищались, так любовались, так расталкивали друг друга, чтобы поправить на нём то воротничок, то поясок, что Есенин им доверился: так и вправду лучше.
Даром, что парней в таких нарядах он в Константинове не встречал никогда. Разве что на открытках видел.
Есенин навязал городу свои стихи; город в ответ навязал ему свой театр.
Городецким руководило чувство нисколько не народное, но исключительно эстрадное.
Что до Клюева, то здесь к другому знахарю надо идти: он наряжал Серёжу, как куклу, сообразно своим грёзам. Фрак его пугалв нём Серёжа походил на чёртика, а в белой рубашечке и сапожкахтакой, что хотелось спрятать за пазуху, унести домой, на стол поставить и любоваться.
Афиши развесили по всему городу, на афишахесенинская фамилия. Такое с ним было впервые. Что же, получается, весь город ходит, и все теперь знают, как его зовут? Невозможно.
В воскресенье, гласила афиша, 25 октября 1915 года в концертном зале Тенишевского училища состоится вечер «Краса». Фамилия Городецкого шла первой. Вторым значился Алексей Ремизов. ТретьимЕсенин. Клюева поставили четвёртым.
Следомтри крестьянских поэта: Сергей Клычков, Павел Радимов, Александр Ширяевец, которых, по причине отсутствия в Петрограде, даже не приглашали; их стихи должна была читать жена Городецкого с подходящей этому вечеру фамилией Бел-Конь-Любомирская.
Отдельно на афише отмечалось: «Рязанские и заонежские страдания, частушки, прибаски, веленки и страдания (под ливенку)»; эта часть концерта в основном также была возложена на Есенина.
По сути, он стал главной интригой вечера.
Побуждения Городецкого, суетившегося в те дни по поводу публикаций стихов Есенина в периодике и одновременно об издании его дебютного сборника «Радуница», были самыми благими: он не сомневался, что если, на его вкус, очаровательно всё, что Сергей ни делает, и когда стихи читает, и когда частушки под гармошку поёт, значит, и на всех остальных это должно воздействовать точно так же.
Городецкий уже видел Есенина артистом, с которым они едут по городам и весям, собирая публику и прибыли.