Осторожнее,сказал Егорьев, стряхнув кашу с лежавшей на столе карты и пряча карту в планшет.
Прошу прощения,извинился Кутейкин, рукавом вытирая стол.А я к вам по делу.
По какому же?поинтересовался Егорьев.
Да вы покамест каши откушайте.Старшина пододвинул котелок к лейтенанту.
Спасибо,поблагодарил Егорьев, но, замявшись, признался:Да у меня ложки нет, я потом.
Хе,усмехнулся Кутейкин.Тоже мне проблема!
И, вытащив из-за голенища сапога ложку, протянул ее лейтенанту:
Нате вот, пожалуйста.
Егорьев взял ложку и принялся есть.
Проголодались вы, однако, товарищ лейтенант,заметил Кутейкин, глядя, как Егорьев уплетает пшенку за обе щеки.
Да,подтвердил Егорьев.Со вчерашнего дня ничего не ел.
Дождавшись конца завтрака лейтенанта, Кутейкин приступил к делу.
Так я, значит, насчет некоторого положения вещей в нашей обороне, так сказать,начал он.Имеется предложение кое-что изменить.
Какое предложение?осведомился Егорьев, вытирая рот носовым платком.
Да вот,охотно пояснил старшина,бронебойщики не на месте.
В каком смысле?не понял Егорьев.
В самом прямом,принялся объяснять старшина.Товарищ лейтенант, упокой Господи его душу, велели супротив обрыва им разместиться, а им там не место!
Почему?Егорьев с удивлением посмотрел на старшину.
Потому что направление это не танкоопасное, а вот пехоту, ежели что, задержать будет нечем. Туда пулемет надо ставить. Он там и был, так что это самое что ни на есть для пулемета место. Разумеете?
Я так вам ответить ничего не могу, не знаю, про какое место речь идет,развел руками Егорьев.Надо пойти и посмотреть.
Пойдемте.Кутейкин поднялся из-за стола и направился к выходу.
Егорьев последовал вслед за старшиной. Через несколько минут они были в обществе Золина и Лучинкова.
Вот.Старшина обвел руками все вокруг позиции бронебойщиков.То самое место. Извольте оглядеться и принять решение.
Егорьев поглядел на окружающих его солдат. Старшина стоял с выжидательным видом, Золин с Лучинковым смотрели испытующе-настороженно, ожидая «решения». Егорьев осмотрелся по сторонам, потом решительно объявил:
Нужен бинокль.
Все переглянулись! Первым нашелся старшина.
Рядовой Лучинков,распорядился он,отправляйтесь к сержанту Дрозду и возьмите у него от моего имени
От моего имени,поправил старшину Егорьев.
Правильно!тряхнул головой Кутейкин и продолжал:Возьмите от имени товарища лейтенанта бинокль. Ясно?
Так точно!утвердительно кивнул Лучинков.
Тогда идите и исполняйте,резюмировал Кутейкин.
Лучинков отправился за биноклем в землянку отделения. Минут через пять он вернулся, однако, вопреки указаниям, без названного оптического прибора.
В чем дело?спросил старшина.Где бинокль?
Этот жмот не дает,отвечал Лучинков.
Ты сказал, от чьего имени просят?накинулся на него старшина.
Сказал.
А он?
А он сказал, что пусть тот, кто просит, сам и приходит.
И больше ничего не сказал?
Еще послал меня
Понятно,оборвал Лучинкова старшина.
Слушайте,вмешался в разговор Егорьев.Мне этот балаган надоел. Я сейчас сам пойду за биноклем, и вашему сержанту не поздоровится. Засел там
Вот-вот, жмот,вставил Лучинков.
Кутейкин уничтожающе посмотрел на Лучинкова, и тот, съежившись под этим взглядом, поспешил прикусить язык. Потом, обернувшись к Егорьеву, старшина заверил:
Сейчас все уладим. Я мигом!
И поторопился в землянку. Меньше чем через две минуты Егорьев уже рассматривал в бинокль близлежащую местность. Перед ним было поле, берег реки, высота. Егорьев медленно водил биноклем, разглядывая все это. Затем, вернув бинокль старшине, решительно заявил:
Да, позицию будем менять.
На лицах Лучинкова и Золина заиграла довольная улыбка.
Вот это дело,одобрил Золин.
Куда прикажете их переставлять?деловито осведомился Кутейкин, указывая рукой на бронебойщиков.
Егорьев вытащил из планшета карту и, присев на одно колено, положил планшет с развернутой на нем картой на другое, ткнул пальцем левее высоты, в место стыка их обороны с позициями второго взвода.
Вот,сказал он.На мой взгляд, самое подходящее место! И сектор обстрела больше. Как вы думаете, старшина?
Кутейкин изучающе посмотрел на карту, потом высказал свое мнение:
Придумано неплохо! Только пулемет надо поставить сюда.Старшина кивком головы указал на окоп бронебойщиков.И прикажите Желобову, чтобы с немцами не по делу не переругивался!
Желобов сейчас в оружейке пулемет чинит,напомнил Лучинков.
А что вы так о немцах заботитесь?с усмешкой спросил Егорьев старшину.
А то,с неудовольствием отвечал Кутейкин.Немца это бесит. Так он постреляет-постреляет и успокоится. А ежели ему отвечать начнешь, так у них по всей линии переполох подымется сразу.
Противника надо беспокоить, старшина,поучительно произнес Егорьев.Только лишь в этом случае он будет чувствовать нашу силу.
Опять двадцать пять!хлопнул себя рукой по бедру старшина.Я что, за немца волнуюсь? Я за своих же, за нас с вами, в конце концов, волнуюсь. Вот сколько у немца пулеметов? Взять хотя бы ту же высоту. Вы знаете, лейтенант?
Отмечено два,ответил Егорьев.
Отмечено два!качая головой, сказал Кутейкин.Да я уже насчитал четыре. А вы говоритедва.
Тут Лучинков, стоявший рядом, имел неосторожность выронить из рук винтовку. Кутейкин повернулся в его сторону. Лучинков, поспешно подняв оружие, выпрямился во весь рост и, приставив винтовку к ноге, испуганно смотрел на старшину, ожидая нагоняя. Однако Кутейкин сказать что-либо не успел. Со стороны немцев раздалась пулеметная очередь. Пули засвистели над головами, ударяясь о бруствер, взбивали фонтанчики земли. Все четверо, как по команде, бросились на дно окопа. Пролежали так минуты две, но противник больше не стрелял.
Засекли, сволочи,сказал Кутейкин, усаживаясь на корточки.
Да мы тоже хороши,отвечал ему Егорьев, поправляя на голове каску.Собрались тут, будто на блины!
Федор!подозвал старшина Золина.Бери ружье и перебазируйся на левый фланг. «Хуторским» скажи, чтоб сюда топали. Будут здесь, пока Желобов пулемет не починит!
А сержант?спросил Золин.
Дрозду я сам скажу.
Золин посмотрел на Егорьева.
Выполняйте,ответил тот.
Пошли.Золин махнул рукой Лучинкову и, взяв ПТР, пригибаясь, направился по траншее в сторону позиций второго взвода. Лучинков последовал за ним.
Вот видите, лейтенант,возвратился Кутейкин к прерванному выходкой немцев разговору.Пулеметов у них четыре. А вот только что вам пример, если им не отвечать, они успокаиваются быстрее.
Совсем не отвечать нельзя,все равно повторил Егорьев.Мы что сюда, воевать или под немецкую дудку плясать прибыли?
Вы вчерашнюю историю забыли?Кутейкин в упор посмотрел на лейтенанта.Пастухов, вон, отвечал
Егорьев, потупя взор, не произнес в ответ ни слова.
Ладно.Кутейкин поднялся.Вы меня извините, лейтенант, я, может быть, в несколько нравоучительном тоне разговариваю, но ей-богу, я как лучше хочу.
Да все правильно.Егорьев, усмехнувшись, покачал головой.Вы правы. Вон и Синченко с Глыбой идут.
Действительно, по траншее к окопу подходили «хуторские».
Я пойду,сказал Егорьев.Вы уж тут сами их расставьте.
Кутейкин выразил свое согласие кивком головы. Егорьев, перекинув ремешок планшета через плечо, направился к блиндажу.
10
Синченко и Глыба были встречены на месте своей новой дислокации стоящим посреди траншеи старшиной Кутейкиным. Старшина оценивающе рассматривал новоприбывших. Синченко своей огромной фигурой занимал один почти всю ширину траншеи, отрытой в полный профиль. На нем была побелевшая от солнца и пота гимнастерка с закатанными до локтей рукавами. Из-за потрескавшегося, заношенного солдатского ремня торчала заткнутая за него пилотка. Когда-то темно-зеленые, а сейчас, как и гимнастерка, белесые, брюки были выпачканы глиной и присохшими к ним сухими травинками. За голенищем сапога можно было увидеть немецкую гранату на длинной ручке. По растрескавшемуся от жары лицу Синченко стекали с взлохмаченной шевелюры многочисленные струйки пота, которые он стирал время от времени ладонью левой руки, в правой держа винтовку. Всякий раз, глядя на Синченко, старшина удивлялся, как могут быть у человека так широко расставлены глаза. Хотя и черты лица его были такие же крупные, как и вся его фигура, Кутейкин почему-то всегда улавливал это несоответствие с глазами. Старшина представлял себе, какой же обзор должен быть у Синченко. И сейчас, снова натолкнувшись на эту мысль, он усмехнулся. Потом отметил про себя, чисто с точки зрения ротного старшины, что Синченко все-таки порядочный разгильдяй и совершенно не следит за своим внешним видом. Зная, что Синченко в армии с тридцать девятого года, Кутейкин всегда удивлялся ему и никогда не мог понять до конца. Впрочем, может, именно тот факт, что его срочная служба продлилась так долго, и стал основой манеры его поведения. И хотя был Синченко человек бывалый, в движениях его чувствовалась некая неловкость, и, как казалось старшине, одежда на размер меньше стесняла его. Несмотря на то что сам он был человеком среднего роста и, как говорится, «расположенным к полноте», Кутейкин все время ощущал себя каким-то маленьким в обществе Синченко, и проявлялось это даже скорее не внешне, а внутренне, в глазах самого старшины. И отношение его к Синченко было несколько иным, чем к остальным солдатам взвода. Нельзя сказать, что старшина прямо-таки смотрел ему в рот, нет, не такой человек был Кутейкин. Но, говоря откровенно, Синченко нравился ему, и то, что он, так же как и старшина, воюет с первых дней, вызывало у Кутейкина уважение к нему. В разговоре с ним старшина терял свою если не самоуверенность, то чувство некоторого превосходства, чувство, которое испытывает солдат, прошедший через очень многое и теперь беседующий с впервые попавшим на фронт. Синченко же был не впервые попавший на фронт, и это обстоятельство играло главную роль в его отношениях со старшиной. Общность случившегося с ними сближала этих людей, служила поводом для уважения взаимного. Они в отдельности знали не только свою цену, но и цену друг друга, что и являлось, быть может, основной причиной их взаимопонимания. Будучи человеком прямым и резким, Синченко высказывал людям напрямую все, что он о них думает, не заботясь о последствиях для самого себя. Он очень четко знал, что представляет собой каждый. Кутейкин видел это, но, имея в глубине души то же качество, не пытался останавливать Синченко. И именно лишь благодаря своему характеру Синченко так до сих пор и не получил еще ни сержантских треугольников, ни орденов, ни медалей.
Кутейкин смотрел на этого человека, а он, в свою очередь, смотрел на старшину своим прямым, даже несколько вызывающим взором и ждал. Старшина перевел взгляд на Глыбу. Того почти не было видно за фигурой Синченко. Поймав этот взгляд, Глыба выдвинулся из-за спины своего друга и встал перед ним. Он был невысок, черноволос, худощав, но лицо было волевое, и из-под черной пряди, спадающей на лоб, смотрели умные, упрямые глаза. И, несмотря на их внешнее различие, было в лицах Синченко и Глыбы что-то общее. Старшина не мог сказать что, но такое ощущение не покидало его никогда.
Обо всем этом подумал Кутейкин в течение какой-то минуты, пока солдаты стояли перед ним, ожидая, когда он заговорит первым. И старшина, не став более затягивать паузу, сказал, обращаясь к Синченко:
Ну что, Иван, здесь теперь будете!
Синченко огляделся по сторонам, потом ответил:
А нам чегонам ничего.
Вот и хорошо,сказал Кутейкин.Занимайте эти два окопа,он указал рукой на покинутую бронебойщиками позицию и еще один окоп, отрытый рядом,и порядок!
Синченко кивнул. Кутейкину разговаривать больше было не о чем, и он, предоставив «хуторским» возможность обустраиваться на новом месте самим, ушел в землянку. «Хуторские» принялись обустраиваться. Перво-наперво Синченко саперной лопаткой сделал углубление в бруствере окопа и, положив туда винтовку, той же лопаткой принялся выдалбливать в стенках ниши для гранат. Хотя граната у него была всего лишь одна, Синченко заботливо соорудил по три ниши с каждой стороны. Глыба тем временем подобным образом орудовал в своем окопе. Вскоре все рационализаторские усовершенствования были завершены. Синченко улегся на дно окопа и, вытянув ноги, тем самым перегородив полтраншеи, надвинул пилотку на глаза. Глыба сел рядом с ним, прислонившись спиной к стенке прохода.
Слышь, Иван, чего делать-то будем?обратился он к своему другу.
А чего делать,усмехнулся Синченко, передвинув пилотку на затылок.Сиди, пока не сменят, а там и обед близко.
Оно, конечно, верно,согласился Глыба, потом, поглядев на синее, без облачка небо, сказал:Жарко.
Дапротянул Синченко.
Не стреляют.Глыба приподнялся и, поглядев в сторону немцев, снова сел на прежнее место.
Сейчас не будут стрелять,с видом знатока заявил Синченко.У них после обеда смена постов. А обед в два. Так вот, когда новые заступают, так раза три-четыре стрельнут для острастки. Немцу тоже делать нечего А сейчас не будут.Синченко, прищурясь, посмотрел на солнце.Сейчас еще только часов двенадцать.
Немцы народ точный, это я где-то слышал,заметил Глыба.
Пунктуальный,поправил его Синченко.Я с одним лично был знаком.
Да ну?!подивился ГлыбаРасскажи!
А чего рассказывать-то.
Расскажи, Иван,настаивал Глыба.
Синченко повременил для приличия немного и начал:
Дело было в самом начале войны. Вернее, даже еще раньше. Бог знает, почему запомнилось, но знаю, что тогда четверг был, значитСинченко стал загибать пальцы на руке, шепча про себя дни недели.Ну правильно, как раз девятнадцатое число было, июнь месяц. Служил я тогда в Западном особом военном округе.Синченко грустно усмехнулся.Все считал, сколько до конца службы осталось. Радовался, что большая половина позади Ну, это я так, к слову.
Ну-ну,промолвил Глыба, показывая тем самым, что он внимательно слушает.
В общем, сбили мы тогда самолет, немецкий. Они к нам через границу туда-сюда шныряли, обнаглели до предела. А нам приказ на провокации не отвечать. И вотпопался один, нахальный такой, все над нашим расположением кружил. Ну, товарищ из взвода нашего и говорит: я, мол, сейчас пугну его. И бац из винтовки. Почти не целился. Только самолет тот пропеллером «тырк», «тырк»и на поле спланировал, сел, значит. Мы айда туда. Немец уже около самолета стоит, осматривает чего-то. Подбегаем, он на насноль внимания. Потом ругаться по-своему начал. Тычет пальцем в мотор, а там дырка, и масло течет.Синченко усмехнулся.А у нас во взводе был один такойСинченко выразительно покачал сжатым кулаком.Ах, говорит, такую-то мать, гнида фашистская. В общем, привели немца в штаб батальона с разбитой мордой. Наши командиры как увидали, прямо в ужас. Вы же, говорят, международный конфликт вызвать можете. И давай перед немцем извиняться. Переводчика вызвали, объясняют летчику этому, что, мол, чистая случайность, бойцы несознательные И к нам: кто, спрашивают, стрелял? Ну а как узнали, так и тому, кто стрелял, и тому, кто немцу по мордам съездил, руки за спинуи на губу. И все при летчике этом. Он стоит, ухмыляется. Нагло так, самоуверенно. Потом через переводчика говорит: «Немедленно сообщите в такую-то часть открытым текстом о моем местопребывании». Что дальше былоне знаю, но видел я только и как пистолет ему вернули, и документы, и обедом в офицерской столовой накормили, и самолет на полевой аэродром сволокли. Наши технари на аэродроме ему самолет починили, и он в тот же день прямо со взлетной полосы «вжихь» А через три дня аэродром вдребезги разнесли вместе с обслугой сердобольной. Но пунктуальный был, все на часы поглядывал: «Мне во столько-то надо быть»
Почему«был»?спросил Глыба.Может, и сейчас летает где-нибудь.
Нет.Синченко засмеялся.Долетался Под Минском попали мы в окружение,снова стал рассказывать он.Выбирались, было нас человек пятнадцать. И вот идем как-то лесом. Вдругполяна впереди, и самолет на поляне. Мы сначала испугались, думали, аэродром. Потом смотримнет, один самолет, и в округе вроде никого. Подошли мы к самолету, оружие на изготовку. Самолет немецкий. И веришь ли, тот самый летчик. Только от самоуверенности его и следа не осталось. Увидел насбледный, руки трясутся, глазами, как волк затравленный, водит и все повторяет: «Гнадете, гнадете». Потом вдруг меня увидел, аж просиял весь. «Геноссе, комрад, товарищ,кричит.Зи вайсе мир». Узнал, значит, меня. Я его, конечно, тоже узнал, раньше еще. Все на меня смотрятоткуда у меня немцы знакомые? Ну а фриц решил, наверное, что ему теперь ничто не угрожает. Говорит что-то, никому ничего не понятно, но все слушают. Потом начал нас просить о чем-то. Видит, нам не ясно, он давай жестами объяснять. Ну, мы поняли, что он просит самолет свой развернуть. Опять у него самолет, видать, из строя вышел. Мы молчим. Фриц уразумел, что никто ему помогать не собирается, тоже стоит, молчит. И вдруг выстрел. Немец за живот схватился, рот раскрыл, на нас смотрит и моргает, быстро-быстро. Еще выстрел. Мы повернулисьглядим, лейтенант наш с пистолетом стоит. И всю обойму в немца всадил. Потом подошел к немутот лежит, не шелохнется,посмотрел, к нам оборачивается и говорит: «Вы что, забыли али не видели, чего они натворить успели. Геноссе Эх вы». И плюнул на него. Опосля распорядился: «Поджигайте самолет». Так мое знакомство с тем летчиком и кончилось. Ну а мы вышли потом, вот, воюю, но про немца того вспоминаю все же иногда.
Он замолчал.
Дапротянул Глыба, покачав головой.Всякое бывает.
Интересная история,раздался рядом насмешливый голос сержанта Дрозда.
Синченко и Глыба повернули головы: Дрозд стоял в траншее, скривив губы, смотрел на них. Он слышал весь разговор и теперь, злорадно усмехаясь, принялся отчитывать «хуторских».
Это так вы исполняете свои обязанности! Следите за передним краем противника, несете охранение. Молодцы, молодцы,повторил он и вдруг перешел на крик:Да вы даже не считаете нужным находиться на своем боевом посту и вставать при появлении старшего по званию!
В боевой обстановке при появлении старшего по званию можно и не вставать,спокойно заметил Сниченко.
Что нам, голову под пули подставлять?добавил Глыба.
Но на своем боевом посту вы находиться обязаны!не желая ни в чем уступать, сказал Дрозд.
Мы и так на своем боевом посту.Синченко снял пилотку с головы и вытер ею лицо.И не надо к нам придираться, сержант.
Вы у меня дождетесь, Синченко,злобно бросил сержант и направился к землянке.
Др-р-розд,растягивая букву «р», с пренебрежением сказал Синченко.
Что?с ледяной холодностью, повернувшись назад, спросил сержант.
Я говорю, ваша фамилия Дрозд,объяснил Синченко, усмехаясь.