Затем старик извлек из лубяного мешка загадочный сверток. Внутри него оказался красивый плетеный короб, а в нем, обернутый тряпками и паклей, лежал большой, тщательно вылепленный глиняный горшок.
Геронимо повертел его в своих морщинистых руках, осмотрел со всех сторон, потом сунул в него голову и крикнул.
Хотя мне с самого начала было ясно, что последует, я невольно вздрогнул. Невероятно! Я мог бы поклясться, что это самка ягуара подала голос в метре от меня. Ее рычание похоже на зов самца, но оно не такое суровое и басистое, так что привычное ухо отличит его. Особенно в пору гона.
Еще полчаса мы просидели совершенно тихо.
Потом Геронимо снова крикнул. На этот раз мы услышали ответ. Из болотного леса у Эль-Франсес донеслось далекое, но достаточно отчетливое рычание.
И опять тишина. Минуты ползли невыразимо медленно.
Близился вечер, но жара еще не спала. К счастью, мы сидели в тени, да и то пот катил с меня градом. Я не смел пошевельнуться, чтобы протереть глаза. О сигарете не могло быть и речи.
В следующий миг я забыл и про пот, и про табак: снова раздался призывный голос ягуара, теперь уже ближе, гораздо ближе.
Геронимо не ответил. Он сидел, словно деревянный идол, и слушал.
Несколько минут безмолвияи опять негромкое рычание, почти бормотание.
Старик кашлянул в горшок, но куда тише, чем в первый раз.
Ответ последовал почти сразу. В нем было волнение, нетерпение. Потом надолго воцарилась тишина. Прошло минут пятнадцать, двадцать. Наконец индеец рыкнул. Звонче, резче, как бы с вызовом.
Ягуар отозвался через несколько секунд, да так громко и пылко, что я непроизвольно взвел курок. Слава богу, что механизм был хорошо смазан и я по привычке придержал спусковой крючок. Если бы ружье щелкнуло, Геронимо никогда в жизни мне бы этого не простил.
Последний раз ягуар подал голос из того самого кустарника, который был с наветренной стороны. Неужели выйдет? Покажется, прежде чем стемнеет? Тени, что ни минута, все длиннее и длиннее
Пятнистый снова рыкнул. Геронимо ответил коротким бормотанием.
Я не уловил миг, когда ягуар вышел из зарослей. Увидел его, когда он уже был на прогалине между кустарником и рощицей. Судя по всему, он хотел обогнуть наше укрытие, а затем по запаху подойти к самке, которая его звала.
Силамогучая, буйная сила в мощной шее, массивной голове, широких лопатках. Сила и мощьвот первое впечатление. А шел он легко, будто влекомый ветром. Шел спокойно, уверенно. Голову опустил, точно искал след.
Блестящая мушка смотрит на пятнистую шкуру. Семьдесят шагов шестьдесят Ближе не подойдет, и как раз бок подставил. Не помню сам, как я нажал спуск.
Большой кот высоко подпрыгнул, пораженный оболочечной пулей. Потом круто свернул и понесся вскачь мимо нашего укрытия.
С тридцати шагов я выпустил в него самодельную свинцовую пулю, которой был заряжен левый ствол. Ягуар с ходу перекувырнулся, упал на бок и замер.
Я мгновенно открыл затвор, перезарядил и приготовился. Но противник лежал неподвижно. Тогда я вышел из рощи, остановился в пятнадцати шагах от ягуара и прицелился. Старик бросил в него ком глины.
Никакой реакции. Ее и не могло быть. Первая пуля пронзила нижнюю часть сердца. Вторая размозжила шейный позвонок.
Свой последний рывок «эль тигре» сделал уже вслепую, смертельно раненный. Второй выстрел, можно сказать, только сбил его с ног. Выходит, я зря истратил одну пулю? Нет, ведь даже в последнем прыжке крупная кошка шутя может разорвать в клочья двуногого врага. Старого ягуара не считайте мертвым, пока вы не потянули его за хвост. Да и то еще неизвестно
У наших ног добыча весом в восемьдесят килограммов. Через полчаса стемнеет, а до деревни десять километров. Что делать? Идти за помощью?
Геронимо улыбнулся и подбородком указал на две коренастые фигуры, которые спешили через прогалину к нашему укрытию. Два молодых тучина, племянники старика, подошли и принялись связывать лапы ягуара лыком махагуа. Ребята заранее припасли крепкую жердь, чтобы нести добычу.
И вот мы гордо шествуем к деревне. Возле последней рощицы Геронимо словно растаял во тьме.
Два молодых индейца донесли ягуара до первых домов деревни. Тотчас на улицу высыпали негры, которым не терпелось посмотреть на разбойника и помочь носильщикам. Получилось настоящее праздничное шествие.
Когда мы после многократных остановок под гул голосов наконец добрались до места, молодых тучинов тоже уже не было.
Дней через десять я приехал верхом к хижине Геронимо, чтобы передать ему награду. Старушка сияла и потчевала меня своим ужасным итуа. Даже Геронимо широко улыбнулся при виде денег. И спросил меня, не иродам ли я ему несколько патронов.
У моего старшего брата есть ружье? удивленно спросил я.
Старик молча кивнул.
Почему же мой старший брат сам не застрелил большого имама, который резал скот?
Старик подавил улыбку.
Кто их знает, этих вороватых бледнолицых, захотят ли они платить старому бедному тучину, сказал он. Другое дело энгвера. Да и пули денег стоят.
Коротко и ясно. Спасибо еще, не назвал меня бледнолицым.
Воды текут в Ориноко
С аэродрома Техо под Боготой взлетает старый, видавший виды транспортный самолет колумбийских ВВС. Делает круг-другой над плато, набирая высоту, и летит через перевал на восток.
Научная экспедиция в Макаренские горы, организованная Государственным университетом, наконец-то в пути.
Гряда Кордильера Макарена высится к востоку от самой восточной из трех горных цепей колумбийских Анд, среди лабиринта истоков реки Гуавьяре. Рядом со своей соседкой, Восточной Кордильерой, она выглядит неказистой. Длинаоколо ста тридцати километров, ширина на северепятьдесят километров, на югенеполных сорок. Самые большие вершины (они находятся в северной части) достигают всего двух с половиной тысяч метров; Богота лежит выше. И все же они кажутся высокими рядом с подступающими с юга равнинами, средняя высота которыхоколо пятисот метров.
Можно подумать, что Кордильера Макаренаотрог самого длинного в мире хребта, могучих Анд.
Но это не так. В сравнении с Макаренскими горами Анды совсем молоды, этакие третичные выскочки, по-юношески лихо вздымающие свои снежные пики к тропическому небу. Они начали складываться в эоцене или палеоцене, всего шестьдесятсемьдесят миллионов лет назад, когда динозавры, крылатые ящеры и пресноводные целаканты давно упокоились, млекопитающие стали брать верх, а рептилии и рыбы приобрели совсем современный вид.
В Восточной Кордильере, выше озера Тота в департаменте Бояка, я сидел как-то на обломках кораллового рифа юрского периода. Барометр показывал высоту 3850 метров над уровнем моря. Морские отложения мелового периода можно найти и на большей высоте, скажем на холодных парамос Чисаки; там, судя по барометру, 4220 метров.
Кордильера Макарена куда старше Анд. Это часть доандского хребта, который некогда простирался от Ми-нас-Жераис (Южная Бразилия) через Гвианское нагорье до третьего или четвертого градуса северной широты, а то и еще дальше. Третья параллель сечет северную часть Макаренских гор. Там древнейшие формации относятся к ордовику, периоду, от которого до нас дошли первые ископаемые остатки наших рыбьих предков, живших не меньше четырехсот миллионов лет назад.
Только на самой южной окраине гряды можно встретить следы юры и меламорские отложения с окаменевшими элопидами, сельдями группы, которая и поныне обитает в тропических морях.
До конца мелового периода хребет Южной Америки тянулся вдоль восточного, а не западного, как теперь, края материка. Лишь после того как образовались Анды и могучие реки с их восточных склонов принялись прогрызать себе путь к Атлантике, древний, выветренный доандский хребет постепенно распался на куски.
Рорайма, Дуида и Ауян-Тепуи в Венесуэлеостанцы этой древнейшей горной цепи. Такой же останец Кордильера Макарена. Возможно, есть еще останцы в необозримых просторах Амазонки, скажем между истоками Апапорис.
Со склонов Кордильеры Макарены реки текут в Гуавьяре, а Гуавьяре, пройдя почти тысячу километров, вливается в Ориноко.
Анды остались позади. Мы летим над лесом и маленькими речушкамипритоками Мета. Внизу мелькают пригорки, водораздел бассейнов Мета и Гуавьяре, а впереди уже голубеют вершины.
Зоологи, ботаники, геологи привстают и смотрят на хаос пиков и скал, отвесных обрывов и глубоких ущелий. Что там скрывается?..
В северной части гряды уже работали ученые, особенно потрудились орнитологи. И конечно, герпетолог Фред Медем. Где он только не побывал? Десять лет на притоках Ориноко и Амазонкиэто лишь одна страница его послужного списка.
Зато южная половина не изучена натуралистами. К ней мы теперь и подлетаем.
Под нами невысокие плоские возвышенностимесетасо своей необычной растительностью, уже побуревшей от засухи.
Самолет снижается. Видно широкую реку, лес на береговых террасах, дальшельянос: скудные луга, жухлая трава на каменистой почве. Несколько коров. Несколько домишек.
Самолет делает вираж и садится в высокую серо-желтую траву. Сама природа приготовила здесь посадочную площадку.
Это ближайшее к Кордильере Макарене поселение. Капитан Томпсон, бывший офицер военно-воздушных сил США, устроил тут постоянный лагерь: пять-шесть хижин под крышами из пальмовых листьев. На берегу реки лежали алюминиевые лодки с подвесными моторами. Томпсон зарабатывает, в частности, тем, что принимает постояльцев и возит охотничьи экспедиции вверх или вниз по реке, чаще вниз. Все, что нужно прилетающим гостям, доставляет самолет.
Чуть выше по Гуаяберо живут две семьи поселенцев и горстка индейцев тинигуа, последние из своего племени.
В самих Макаренских горах никто не живет. Тысячи квадратных километров гор и лесов почти не тронуты человеком.
Объясняется это очень просто. Здешние дебрисплошной очаг особого вида желтой лихорадки, переносимой дневными комарами. Бациллоносителями служат, видимо, один или несколько видов обезьян, которые сами обладают иммунитетом: паукообразные, ревуны, саймири, капуцины, Callicebus. Только потешные ночные обезьянки Aotus восприимчивы к инфекции.
День они проводят высоко на дереве, обычно в дупле, куда комары не добираются. Но если поймать ночную обезьянку и держать ее в лагере, она недели через две умрет от болезни, которая по всем признакам отвечает Желтой лихорадке у человека.
Это давно известно, да мы и сами видели подобные примеры во время экспедиции. Нам-то, конечно, сделали прививки.
На следующий же день по прибытии мы отправились на моторной лодке вверх по реке искать место для базы. Облюбовав уступ в пятидесяти шагах от берега, мы начали строить хижины. Сразу за лагерем вздымались кручи Кордильеры Макарены. Ручей обеспечивал нас чистой водой.
Стены обрывов изобиловали пещерами и карнизами. Некий исчезнувший народ оставил на камне множество рисунков и символов. Большинство изображений было выполнено красной краской, остальныечерной.
Что это за народ, установить нельзя. Сборщики каучука, миссионеры, торговцы и прочие эксплуататоры начисто искоренили местную культуру. Ни тинигуа, ни гуаяверы, ни пуинаве, ни пиапоко не могли нам ничего сказать о наскальных изображениях. Может быть, не хотели?..
Вслед за нами из Боготы прибыл некий благочестивый «этнограф», чтобы изучить роспись и выяснить ее происхождение. Фред, нижеподписавшийся и еще несколько еретиков надеялись, что он откроет следы пропавших колен Израиля. Но «этнограф» не оправдал наших надежд; впрочем, в газетах Боготы он сообщил, что наряду с древними индейскими зарисовками черепах, оленей и прочей съедобной фауны им найдены какие-то непонятные закорючки, а также древнееврейские и китайские письмена!
Еще выше по реке на скалах у порога мы увидели высеченные изображения; преобладали фигуры животных.
А как же наша работа? Нам, точнее, кое-кому из нас не терпелось начать сбор материала и наблюдения. К сожалению, сперва нужно было завершить организационную часть.
Когда два десятка ученых собираются в экспедицию в почти необитаемые края, казалось бы, естественно послать вперед людей, чтобы они подготовили базовый лагерь, раздобыли лодки, наладили снабжение продовольствием и так далее. Мы с Фредом, исходя из пятнадцатилетнего опыта работы в девственных лесах, требовали, чтобы так и было. Но что могут сделать двое против целого взвода кабинетных ученых, твердящих, что все это лишние расходы?
И вот теперь мы теряли драгоценное время. Засуха начинается в этих местах в конце декабря и длится до второй половины марта, потом реки разливаются от бурных ливней, и исследование, тем более рыб, становится невозможным.
Трудности существуют для того, чтобы их преодолевать. Потратив несколько дней, я подобрал себе помощника, нанял пирогу и купил у индейцев фариньи. Фаринья напоминает муку крупного помола, делают ее из высушенных корней юка брава, ядовитого маниока. Я запасся также солью, сахаром, кофе и бульонными кубиками; это далось мне ценой долгих переговоров с руководством экспедиции. Рыболовная снасть, дробовик и боеприпасы у меня были свои.
И вот мымой помощник Энрике и ясадимся в пирогу. Главноеуехать подальше от лагеря и начать работу.
Сперва мы шли на веслах, не слишком утомляясь, но вскоре попали в стремнину, и пришлось взяться за шесты. От неопытного человека это требует известного напряжения сил. Один из нас шагал по каменистому берегу, перекинув через плечо веревку, к которой была привязана лодка, второй стоял в пироге и отталкивался шестом.
Энрике не был мастером этого дела, но недостаток умения возмещал рвением. Пирога нам попалась тяжелая, неуклюжая, неладно скроенная, зато устойчивая, а это особенно важно, когда шестовик неопытен.
Километр за километром мы пробивались вверх по Гуаяберо. Шли не очень быстро, но мы ведь не торопились, предпочитали обстоятельно, без спешки изучать животный мир.
Нам встречалось очень много цапель и бакланов; несколько раз мы видели гусей рода Neochen, которые прежде мне не попадались. Один гусь подпустил меня на расстояние выстрела. Вот и обед есть!
Под вечер мы свернули и пошли вверх по реке Лосаденебольшому притоку Гуаяберо. Потянулись песчаные берега, которые кончались у порога; ниже его был плес с чистой тихой водой, из которой торчали стволы и ветви снесенных разливом деревьев.
Мы вытащили пирогу на берег, закрепили ее и разбили лагерь. Это было достаточно просто. Между кустами гуаявы мы подвесили гамаки и противомоскитные сетки, срубили две рогатки и перекладину, собрали валежниквот и все.
С гуся сняли кожу и обработали ее бораксом (потом орнитолог сделает остальное); съедобные части попали в котелок.
Энрике принялся стряпать обед и варить кофе, а я взял накидку и пошел проверить, есть ли в Лосаде интересные рыбы.
Впервые забросить сеть в новую реку, о жителях которой практически ничего не известно, есть ли что-нибудь более волнующее?
Рыбы бассейна Ориноко мало изучены. Эйгенманн, Мийерс и другие описали ихтиофауну Мета, Шульцрек Венесуэлы; они нашли много неизвестных видов. Что касается Гуавьяре, то, может быть, о здешних рыбах что-нибудь и было написано, но я, сколько ни копался в литературе, ничего не нашел. Между тем опыт говорил мне: если даже две реки принадлежат к одному и тому же бассейну, рыбы одной из них (особенно мелкие) не всегда идентичны обитателям другой.
Неоднородность фауны верхнего и нижнего течения большой южноамериканской реки давно стала аксиомой даже для самых отъявленных скептиков из натуралистов.
Ниже порога кишела всякая мелюзга. Каждый раз, как я забрасывал свой ажурный «колокол» и вытаскивал его на песок, в ячее искрилась чешуя. Это были хара-циновые, непохожие на тех, которых я ловил в Магдалене и Сину. Многие виды я знал только по литературе или выцветшим экспонатам в музейных коллекциях: Tetragonopterus, Prisella, Moenkhausia, Exodon, Chtlodus.
Я десятками отправлял рыбок в бидон со спиртом. Хотелось собрать по пятнадцатьдвадцать штук каждого вида, чтобы точно определить их и установить пределы отклонений. Попадались и совсем новые виды. Новые для меня; известны ли они науке, будет видно потом. Семейство Characidae, например, включает около тысячи видов, и определить в поле всех его представителей трудновато. Для этого нужны библиотека и микроскоп.
Когда Энрике крикнул, что обед готов, я с трудом оторвался от лова, хотя завтракал еще на рассвете, да и то наскоро.
Гусь был отличный, суп тоже, не говоря уже о кофе и сигарете. Едва солнце зашло и вездесущие песчаные мухи немного угомонились, я снова занялся ловом, теперь уже с помощью Энрике. Он отлично управлялся с накидкой, чем очень меня порадовал.