В ту же минуту Петя увидел чью-то зимнюю солдатскую гимнастерку, матерчатые погоны на крепких плечах и знакомое лицо с наморщенным веснушчатым носом, рыжеватыми бровями и такими же усиками.
Это был Гаврик.
Пусти, босяк! закричал Петя дрыгаясь.
От такового слышу, прошипел Гаврик, еще сильнее наваливаясь на Петю.
Засушишь!
Мала куча! раздался грубый голос Павлика. Женька! Вперед! В атаку! Дави их, гадов!
Наших бьют!
И сверху на барахтавшихся приятелей с воплями и сиплым смехом упали Женька и Павлик.
Пустите, эфиопы! глухо стонал Петя где-то в самом низу кучи.
Жми его, я его знаю! кричал Гаврик.
Ты! Нижний чин Серая порция Ты как смеешь сидеть верхом на офицере? кряхтел и отплевывался Петя, стараясь вылезти из кучи.
Видали мы таких офицеров.
Я раненый.
Видали мы таких раненых.
Стать как полагается!
А раньше! Кончилось ваше времечко!
Не скажи, брат
При этом Петя ухитрился схватить Гаврика за ногу в рыжем солдатском башмаке и зеленых вязаных обмотках.
Гаврик крякнул, но не удержался и отлетел в сторону.
Не на шутку озлившись, Петя без особого труда расшвырял мальчишек и теперь сидел посреди сарайчика в бязевой рубахе и подштанниках с тесемками, с вихром на макушке, потный, разгоряченный битвой.
Петя великодушно протянул поверженному противнику руку:
Дай пять, будет десять, и поднял Гаврика с земли.
Смотри, какой стал сильный. Прямо Лурих второй, Эстляндия, сказал Гаврик, поправляя распустившиеся обмотки. Лурих второй был знаменитый борец. А ну, покажись, какой ты есть офицер.
Гляди.
Шик!
Ты откуда взялся? Прямо из Петрограда? Давно?
Три дня назад.
Где же ты пропадал?
По делам всяким. Мы устроились в гостинице «Пассаж».
А я, как видишь, тут, у вас, на Ближних Мельницах.
Судьба играет человеком, она изменчива всегда: то вознесет его высоко, то в бездну кинет без следа.
Они стояли друг против друга, не скрывая радости и любопытства. Ни Петя, ни Гаврик не нашли друг в друге особых перемен, хотя эти перемены были налицо.
Так всегда бывает с друзьями детства. Лишь в первый миг поразит какая-нибудь новая, незнакомая чертапробивающиеся усики, другая прическа, чужая интонация, повадка
Но глаза, а в особенности та вечная, никогда не изменяющаяся у человека световая точка в зрачке, единственное, неповторимое выражение лица, манера морщить нос, запах коживсе это прежнее, хорошо знакомое, вечное, как их взаимная приязнь и дружба на всю жизнь.
Они еще не сказали друг другу ни одного толкового слова, а уже между ними установилось то глубокое, безошибочное понимание, которое связывает лишь людей, съевших вместе, как говорится, пуд соли. Они молчали, многозначительно улыбаясь, и время от времени поглаживали друг друга по спине.
А где же Марина? спросил наконец Петя.
Тут, ответил Гаврик, показывая большим пальцем на дверь.
Когда в два счета, по-военному, одевшись, Петя шагнул из сарайчика во двор и вдруг увидел Марину в финской шапочке, с наганом, в первый миг она показалась ему совсем неузнаваемой, даже чужой.
Здравствуй, сказала она, с открытым любопытством рассматривая Петю, и протянула ему руку.
Здравствуй, ответил Петя.
Их рукопожатие было крепким, но вместе с тем осторожным.
Они оба смутились. Петя продолжал с удивлением ее разглядывать.
Не удивляйтесь. Это я, сказала Марина, переходя на «вы». Не узнали?
Он действительно ее не узнавал.
Но вот она как-то слегка набок повернула голову, нахмурилась, и в тот же миг Петя узнал прежнюю Марину.
Сердце его вздрогнуло.
Вы получили мою открытку? спросила она.
Да, ответил Петя.
Почему-то я очень хотела вас видеть.
Я тоже.
Вы были ранены. Но, надеюсь
Да, да. Кость не задета. Но теперь это уже не имеет значения.
Почему?
Мир!
Какой мир?
Который вы привезли из Смольного.
А!
Смущение не только не проходило, но даже усиливалось.
Я вам, кажется, писала, что мы собираемся сюда. Вот мы приехали, сказала она после небольшого молчания. Вы рады? Вы, конечно, поняли из моей открытки, что Черноиваненкомой муж.
Теперь она снова из знакомой девочки превратилась в незнакомую молодую женщину.
Она смотрела на него с преувеличенной независимостью.
Петя догадался, что она смущена, так как опасается с его стороны ухаживания. Может быть, она думает, что он до сих пор в нее влюблен? Петя грустно улыбнулся.
Она по-своему истолковала его улыбку.
Вам странно?
Что?
Что мы с Гавриком теперь вместе?
Ничуть.
Но ему действительно было странно. Он еще не знал, что это всегда сначала кажется странным.
«Нас венчали не в церкви, не в венцах, не с свечами! вдруг запела она небольшим, но каким-то свободным, даже слегка вызывающим голосом. Нам не пели ни гимнов, ни обрядов венчальных». Она красиво тряхнула каштановыми кудрями и снова превратилась в ту Марину, которая некогда сидела с Петей у костра. Ну, а вы? Что вы? спросила она с оживлением.
В этом вопросе заключалось все.
Петя понял. Ему стало не по себе. Что он мог ответить?
Ничего. Живу, ответил он с неловкой улыбкой.
Но все же? настойчиво сказала Марина. Вы с кем?
Он понял, что она спрашивает о его политических убеждениях.
Ответить было очень трудно. Вернее, даже невозможно.
Что ты, Марочка, с места в карьер пристала к человеку? нежно сказал Гаврик. Не видишь, что он еще не совсем проснулся. Дай ему очухаться. Держись, Петя! Ты ее еще не знаешь. Хлебнешь горя.
Хорошо, не буду, послушно сказала Марина. Об этом потом. В кого влюблен? спросила она Петю, резко изменив тон.
Почему ты думаешь, что я непременно в кого-нибудь влюблен?
Они снова незаметно перешли на «ты».
Я тебя знаю. Ты всегда в кого-нибудь влюблен. Скажешь, нет?
Допустим.
Ага, сознался!
Сознаюсь. Влюблен.
Что? Серьезно страдаешь? оживился Гаврик.
Не страдаю, но
Петя посмотрел на Марину и громко вздохнул, даже слегка повернул глаза вверх.
Вздохнул он исключительно для того, чтобы слегка подразнить Гаврика.
К его крайнему удивлению, Гаврик так и взвился.
Ты это брось, старик, сказал он тяжело и медленно. А то знаешь Лучше не трожь! У него совершенно неожиданно неприятно оскалился рот и по-волчьи засветились глаза.
Чудак, я же пошутил! сказал Петя, слегка даже струхнув.
Ну и я пошутил, сказал Гаврик.
Он у меня просто зверь, заметила Марина не без гордости. Ты его лучше не дразни.
Ладно, проехало, добродушно сказал Гаврик. Ему уже было неловко за свою глупую вспышку.
Одначе, Петька, сказал он решительно, давай условимся так: ты вздыхай перед своей, а перед моей я сам буду вздыхать. Ну, не серчай. Это я потому, что сильно-таки ее люблю. Понимаешь, какое дело! Ты со мной согласна, любушка? обратился он к Марине, слегка обнимая ее за плечи.
Она ничего не ответила, но одобрительно улыбнулась ему открыто, жаркой улыбкой.
А ты ревнючий, засмеялся Петя.
Значит, любит, сказала Марина. Гаврик оживился.
Понимаешь, Петя, какое дело: мы сюда торопились как на пожар, боялись, что попадем к шапочному разбору, а у вас тут, в нашей знаменитой Одессе-маме, даже не чухаются.
Ты насчет чего?
Насчет того самого. Пора, братишка, брать власть в свои руки. В Петрограде, как ты знаешь, все прошло как по маслу. Почта, телеграф, телефон, Зимнийчетыре сбоку, и ваших нет.
Гаврик говорил не без некоторого удовольствия, щегольнув новой поговоркой, которую сам только недавно услышал на станции Раздельная от одного морячка-дезертира из Дунайской военной флотилии.
Здесь совсем другая ситуация, многозначительно сказал Петя, немного задетый слишком лихим тоном Гаврика и не желая ударить перед ним лицом в грязь, для чего даже употребил в дело слово «ситуация».
А именно? сразу же насторожился Гаврик.
В Румчероде засели хотя и социалисты, но в общем умные люди и патриоты
Ты что, соображаешь, что говоришь?
А что?
Это какие-такие патриоты сидят, по-твоему, в Румчероде? Меныпевистско-эсеровская сволочь, примазавшаяся к революции? Так, что ли? Постой Слова Гаврика вдруг стали медленными, тяжелыми. Постой, милейший. Да ты, собственно, сам кто такой? Может быть, ты сам из их шайки? А то еще хужекадет? Тогда я тебя поздравляю. А я было тебя посчитал за своего. Отвечай, не крути.
У Гаврика неприятно сузились глаза.
Петя уже был не рад, что, не подумав, повторил слова генеральши. Он понимал, что, желая не ударить лицом в грязь перед Гавриком, а особенно перед Мариной, сморозил глупость, и теперь виновато смотрел на них, пытаясь улыбкой загладить неловкость.
Но они не принимали его улыбки: смотрели на него в упор холодно, недоверчиво.
Я не понимаю, чего вам от меня надо? Я ведь это не свои слова сказал. Другие так говорят. За что купил, за то и продаю.
А ты чужую, контрреволюционную пропаганду не распространяй. Имей на плечах собственный котелок. А если хочешь знать, какая у вас тут «ситуация», сказал Гаврик спокойно, но ядовито подчеркнув слово «ситуация», то я тебе могу сказать в двух словах. В Румчероде действительно есть еще кой-какая дрянь, но это ненадолго. Мы ее оттуда с божьей помощью попрем. Главное же заключается в том, что революционные рабочие, матросы и солдаты Одессы показали всем, что они знают, чего хотят и что делают. Верно, Марина?
Она подумала и коротко кивнула головой.
Они показали, продолжал Гаврик, что попусту бряцать оружием считают ниже своего революционного сознания, но когда нужно будет, то найдется сила, которая станет на защиту своих грозных лозунгов. У нас в Одессе найдется кому отстоять революцию и ее органыСоветы.
Марина одобрительно улыбнулась.
Петя с удивлением и даже с некоторой завистью смотрел на Гаврика, который так свободно и речисто, как по-писаному, развивал свои мысли.
Изредка он косо рубил перед собой кулакомжест, без которого не обходился ни один оратор-большевик того времени.
Стало быть, на сегодня картинка такая: Румчерод, Украинская Рада и Революционный комитет смотрят друг на друга и подсчитывают силы. Общее настроение чрезвычайно благоприятно для большевиков. Ты меня понял?
Вполне.
Так вот. В этом и заключается весь гвоздь.
А ты говоришь, ситуация, прибавила Марина и дружелюбно улыбнулась.
Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
24 ЛУННАЯ НОЧЬ
В ночь на 14 января небольшой отряд красногвардейцев и матросов, посланный военно-революционным комитетом занять штаб военного округа, где находилось командование войск контрреволюционной Центральной Рады, прошел от Торговой улицы через весь город и остановился возле Куликова поля в тени Павловского здания. Отрядом руководил Гаврик Черноиваненко, или, как его теперь называли, Черноиваненко-младший.
Здесь Гаврику был с детства знаком каждый камешек, каждая ямка под стеной. Прежде чем двинуться дальше, он решил сделать короткую остановку, для того чтобы осмотреться и сообразить, как действовать дальше.
С ним была и Марина. Кроме маленькой кавалерийской винтовки, надетой через плечо, у нее на боку висела санитарная сумка.
Последнее время Марина и Гаврик совсем почти не разлучались. К этому все привыкли, и теперь никто не удивлялся, что Марина идет вместе с Гавриком в бой.
Впрочем, боя не предвиделось. Гайдамацкие караулы, сагитированные накануне большевиками, обещали не оказывать сопротивления и добровольно сдать посты Красной гвардии.
Но все же надо было сохранять осторожность.
Гаврику было известно, что военно-революционный комитет, кроме его отряда, послал также и другие с тем, чтобы захватить остальные важнейшие стратегические пункты: телефонную станцию, вокзал, почту, банки и прочие учрежденияпо плану, разработанному накануне так называемым «комитетом пятнадцати», или же, иначе говоря, ревкомом.
Вокруг все было тихо, то есть где-то на окраинах, в районах казарм и складов, конечно, изредка постреливали из винтовок или пускали осветительные ракеты, но это было обычное явление: развлекались часовые, коротая длинную зимнюю ночь.
Хотя среди немолодых рабочих-красногвардейцев и усатых матросов с «Синопа» и «Ростислава» Гаврик и Марина были самыми младшими по возрасту, все относились к ним с уважением. Все знали, что они приехали из Петрограда, из Смольного, от самого Ленина, брали Зимний, присутствовали на Втором съезде Советов, то есть были товарищами, причастными к той великой социалистической революции, которая недавно совершилась, но еще до сих пор не успела произойти в Одессе. Гаврик и Марина казались как бы ее вестниками, выходцами из нового, небывалого мира, где вся власть уже принадлежит Советам, где действовало первое в мире рабочекрестьянское правительствоСовет народных комиссаровво главе с самим Лениным и откуда во все стороны летели по радио, потрясая мир, первые декреты нового государства.
Кроме Петрограда, Советская власть уже была установлена в Москве, Туле, Орле, Смоленске, Могилеве, Минске, Харькове, Ростове, Воронеже, Екатеринославе и в десятках других городов бывшей Российской империи. Это было поистине триумфальное шествие Советской власти. Теперь наступила очередь Одессы.
Ночь была морозная, бесснежная. Острый ветер посвистывал в телефонной проволоке. Маленькая, очень яркая луна стояла в глубине головокружительно высокого неба, мозаично обложенного белыми облачками, которые как бы двигались всем своим перламутровым полем вокруг ее неподвижной точки. Черные тени акаций так отчетливо лежали под ногами на добела освещенном асфальте, как будто бы каждая ветка с прошлогодними сухими стручками, каждый самый маленький сучок были нарисованы углем.
Сделав отряду знак не трогаться с места, Гаврик, осторожно ступая, дошел до ракушнякового забора родильного приюта, заглянул за угол и сразу же наткнулся носом на ствол маузера, блестящий от масла, слегка потертый, отливающий каленой синевой при лунном свете. Гаврик увидел голую матросскую шею, полосатый треугольник тельняшки, карий глаз, соколиные брови и концы георгиевской ленты с золотыми якорями.
Руки вверх!
Не может быть, ответил Гаврик, сморщив нос.
А, это ты, Черноиваненко! Виноват, обознался, сказал матрос, пряча пистолет.
Смотрите, какой он нервный! засмеялся Гаврик.
Приходится.
Ну, что тут у вас слышно? Сопротивляться будут?
А кто их знает!
Вчера договорились, что не будут.
То было вчера, а сегодня ихнее командование, видать, что-то почувствовало и назначило караул от другой части.
С часовым не балакали?
Зачем? Балакали, сказал, выдвигаясь из тени в лунный свет, другой матрос в солдатской шинели, на бескозырке которого на георгиевской ленте легко можно было прочесть яркую золотую надпись «Ростислав».
Это был патруль, высланный вперед, для того чтобы разведать обстановку.
А где отряд? спросил Гаврика первый матрос.
Рядом. За углом.
А ничего не было слыхать. Аккуратно подошли.
Спрашиваешь!
Так что же: будем брать штаб нахалом или как?
Зачем же нахалом? Черноиваненко-младший задумался, отставив ногу и глядя на пустынное, пепельно-черное Куликово поле и на Афонское подворье, которое в лунном свете казалось сделанным из воска.
Идем еще раз посмотрим.
Они дошли до следующего угла, повернули на Пироговскую и остановились возле белого здания штаба, ярко освещенного луной.
У подъезда стояли парные часовые в новых папахах с красными шлычками, из чего можно было заключить, что караул несет один из надежных гайдамацких куреней.
Здравствуйте, товарищи украинцы! сказал Гаврик, но так как часовые не ответили, то он по своему обыкновению наклонил голову, как будто собирался бодаться.
Какого куреня? спросил он, немного помолчав.
А ты кто такой, что нас пытаешь? сварливо сказал один из часовых и поднял винтовку. А ну, гать видселя!
Стрелять будешь? прищурился Гаврик.
А хотя бы, сказал другой гайдамак таким густым, ленивым голосом, как будто бы слова глухо исходили из глубокого погреба.