Смотри, какой сердитый! Кум-мирошник або сатана в боции.
Часовому не полагается разговаривать с посторонними.
Так чего ж ты со мной разговариваешь, чудило?
Я с тобой не разговариваю. Это ты до меня чипляешься.
Нет, ты.
Нет, ты.
Вот-вот, сказал Гаврик. Все равно, как той турок и той хохол поспорили, чей бог лучше: наш или ваш.
А як они поспорили? Я не разумею.
Долго рассказывать.
Ничего. Мы почекаемо.
Тогда слухайте, сказал Гаврик и сел на ступеньки у ног часовых. Сидят турок и хохол на приз-бочке и спорят, чей бог лучше: наш или ваш? Турок говорит: наш. Хохолнаш. В это время ударил гром. Тогда турок каже: бачь, це наш бог бьет вашего. А хохол ему отвечает: так нашему богу и надо, нехай с дурнем не связывается.
Так и отрезал? захохотал второй гайдамак своим подземным басом.:- Так и отрезал, подтвердил Гаврик.
Ну, с тем и до свиданьичка, сказал первый гайдамак, сидеть на посту посторонним не разрешается. Вставай отсюда.
Гаврик с видимой неохотой встал и отошел на шаг.
Слушайте, братишки, что я вам скажу, вкрадчиво начал Гаврик, во избежание лишнего кровопролития предлагаю вам добровольно сдать посты, как мы об этом еще вчера договорились.
Мы не знаем, кто с кем договаривался.
Наши представители с вашими представителями.
Какие-такие ваши представители?
Представители военно-революционного комитета.
Мы таких не знаем. У нас своя Центральная Рада.
Вот именно, сказал Гаврик. Рада. Она рада, только мы не рады.
По какому случаю?
По такому случаю, что за вашей Центральной Радой все останется, как при Николае: земля помещикам, а вам дуля с маслом.
А при вашем революционном комитете что будет?
У нас, товарищи громадяне, строго сказал Гаврик, вся власть Советам, землякрестьянам, фабрикирабочим, долой войну, немедленный мир, а помещиков и капиталистовв Черное море.
Гаврик чувствовал себя удивительно легко, свободно, уверенно.
Душа его горела. В эту минуту, казалось, для него нет на свете ничего невозможного. Он чувствовал себя как бы хозяином не только этой Пироговской улицы вместе со штабом и часовыми у входа, но также и всей этой сказочной лунной ночи над Куликовым полем, угольно-черной, лилейно-белой, этого морозно-перламутрового небосвода, движущегося над головой, наконец, всего мира, который как бы заново рождался на его глазах.
Вместе с тем все казалось удивительно простым, легко исполнимым. Это чувство чистой человеческой правды незаметно передалось часовым, и они уже перестали смотреть на Гаврика и на матросов как на врагов, пришедших сюда сделать им зло. Какие же это враги? Свои люди.
Ну так как же, товарищи гайдамаки, договорились?
Но в это время послышался шум и фырканье, вдоль мостовой легла прыгающая полоса автомобильных фонарей, заиграл рожок, и к подъезду подкатила серая штабная машина.
Часовые встрепенулись, вытянулись и коротким полудвижением отвели в сторону штыки винтовок, сделав «по-ефрейторски на караул».
Из машины выскочил генерал в высокой гайдамацкой папахе и, стуча кавалерийской саблей по ступеням, на которых только что сидел Гаврик, вошел в тяжелые дубовые двери, как бы сами собой открывшиеся перед ним на своем медном, цилиндрическом пневматическом запоре.
За ним последовала генеральская свита, наполнив прямую улицу бряцаньем шпор.
Свет автомобильных фонарей описал полукруг, озарив по очереди ряд уличных деревьев, дубовые бочки у ворот завода искусственных минеральных вод Калинкина, плантацию садоводства Веркмейстера с рядами согнутых штамбовых роз в соломенных футлярах; потом он уперся в глухие железные ворота штаба, которые бесшумно отворились, пропустив во двор машину, потом затворились, и на улице снова сделалось тихо.
Но чувство чистой человеческой правды уже было разрушено.
Ну, так как же, товарищи? спросил Гаврик. Часовые промолчали. Когда же Гаврик снова сделал попытку подойти поближе, они, как на пружине, вскинули винтовки.
Стой, будем стрелять!
Да что мы с ними на самом деле цацкаемся! с досадой сказал тот самый матрос, который советовал действовать «нахалом».
Рванувшись вперед, он припал на колено и поднял над головой ручную гранату.
Гаврик едва успел схватить его за руку.
Алеша, ша! Пока еще я здесь командую. Ну, громадяне, не хотитекак хотите, сказал он с ангельской, миролюбивой улыбкой, обращаясь к часовым. Вам же хуже. Пока вы здесь охраняете генеральскую контрреволюцию, там, на селе, без вас всю землю поделят. Бывайте здоровы! За мной, братишки!
Он сделал знак рукой и не спеша, вразвалочку, с самым невинным видом пошел назад и завернул за угол. Здесь он преобразилсякуда девалось его наигранное добродушие, миролюбивая ленца.
Чуете? спросил он отрывисто матросов.
А чего?
А то, что раз генерал Заря-Заряницкий приехал ночью в пустой штаб со всей своей шайкой, то это не случайно. Я не знаю, что у них на уме. Может, они хотят нас опередить и перейти в наступление. Стало быть, первым делом надо лишить штаб связи. Это дело возьмет на себя товарищ с «Ростислава». Будь ласков, Гриша, обратился Гаврик к одному из матросов, полезай на столб и перекуси им все телефонные и телеграфные провода. А ты, дядя Данило, приведи сюда отряд и размести людей поблизости на случай, если придется гайдамацкий караул заменить нашим. Лично я постараюсь зайти в штаб с черного хода и поговорить с караульными, может быть, они согласятся не валять дурака и добровольно сдадут нам посты. В случае, если я с ними не договорюсь, даю три выстрела из нагана, и тогда идете всем отрядом на штурм.
В ту же минуту, не теряя времени, Черноиваненко-младший кошачьим шагом обошел угловой дом и очутился позади штаба.
Это был тот самый дом на углу Куликова поля и Канатной, в котором когда-то жил Петька Бачей, и тот самый пустырь, где когда-то застрелился часовой и куда выходили окна, откуда добрые штабные солдаты бросали Гаврику в подставленную рубаху куски черного хлеба и вчерашнюю гречневую кашу.
Давненько это было, но Гаврику казалось, что вчера.
25 ПРО КОТА И ВОЛКА
Гаврик стал на камень и заглянул в полузамерзшее окно караульного помещения. Как всегда, на подоконнике сушились солдатские луженые бачки, ложки и кружки.
Даже куски житного солдатского хлеба с каштановой корочкой показались Гаврику теми же самыми, что лежали здесь когда-то давно, в детстве.
Теперь Гаврик увидел висячую электрическую лампочку слабого накала и среди махорочного дымашинели и папахи часовых, отдыхающих перед столом.
Проще всего было влезть в окошко, но на нем была железная решетка.
Тогда Гаврик решил перемахнуть через каменную ограду.
Недолго думая он разбежался, прыгнул, повис на руках, подтянулся и очутился верхом на высокой стене.
Отсюда он увидел весь штабной двор с гимнастическими приборами, деревянным грибом для постового, гаражом, небольшим строением типографии, офицерскими цветниками, погребом и домиком караульного помещения.
Всюду было пустынно. Ни одной живой души. Царила холодная луна.
«Ничего себе вояки!» неодобрительно подумал Гаврик, потуже затянул пояс и лихо сбил на затылок кожаную фуражку.
Прежде чем спрыгнуть на низкую крышу погреба, оказавшуюся под ним, он посмотрел на улицу и увидел телефонный столб с сидящим на нем на фоне лунного неба матросом, который рубил тесаком провода.
«Гоп ля!» произнес про себя Гаврик и спрыгнул на дерновую крышу погреба.
Затем завизжала дверь на блоке, и Черноиваненко-младший вошел в караульное помещение.
На него никто не обратил внимания, потому что как раз в это время молодой чернобровый и черноусый красавец унтер-офицер в белой домашней бараньей папахе, сбитой набок, с шашкой между колен, сидя на нарах, рассказывал сказку и, по-видимому, дошел до самого интересного места.
Тоди вовк наився добре, вылез из-под стола, сил посреди комнаты и каже: хочу спивать!
И правильно сделал, сказал Гаврик, присаживаясь на нары. Здравствуйте, товарищи караульные!
Рассказчик остановился. Караульные посмотрели на Гаврика. Впрочем, без особого удивления. Время было такое, что воинской дисциплины придерживались немногие; все привыкли к тому, что в казармах и караульных помещениях постоянно находятся солдаты из других частей или даже посторонние, вольныекакие-нибудь представители, делегаты, уполномоченные.
Достаточно было Гаврику мельком взглянуть на караульных солдат, чтобы сразу понять обстановку.
Караул как караул. Солдаты как солдаты. Фронтовики, побывавшие, видать, в разных переделках, на разных участках: и на Стоходе, и под Сморгонью, и в Августовских лесах, и в Добрудже.
Многие, судя по нашивкам на рукавах, по два, по три раза раненные, контуженные, отравленные газами. Люди, смертельно уставшие от войны и продолжающие тянуть военную лямку скорее по привычке добросовестно служить, чем по каким-нибудь другим причинам, а сказать проще, неизвестно за каким чертом!
Были они нижними чинами в царской армии, потом гражданамисолдатами Керенского, а теперь нашили им на старые, сплющенные пехотные мерлушковые папахи красные висюлькишлыки, и они уже считаются вооруженными силами Центральной Рады, гайдамаками, а что она за Радабис ее знает!
И вот теперь вместо того, чтобы делить у себя в деревне землю, спать на грубке с бабой, они сидят в караульном помещении, курят махорку «Тройка» и слушают сказку про вовка, который пришел лютой зимой к своему другу коту Ваське, худой, голодный, жалкий, и попросил, чтобы кот Васька во имя старой дружбы накормил его ради Христа чем-нибудь. Кот Васька пожалел своего друга, впустил его в хату и спрятал под стол. «Придут до хозяина гости, станут пировать, говорит, тогда я буду тебе бросать со стола что попадетсякосточку, кусочек сальца, хвист ковбаски, грудочку кашки, вот ты и накушаешься. Только ты смотри, вовк, сиди под столом смирно и за ради бога не рыпайся, потому что я тебя добре знаю: пока ты голодный, ты тихий, а как накушаешься, так сразу вылезешь из-под стола и начнешь спиваты. Не дай тебе боже! Потому что тогда ни тебе, ни мне не сносить своей шкуры». Вовк поклялся страшной клятвой, что будет сидеть под столом смирно и тихо, давал святой истинный крест. И не удержался. Как только наелся, сейчас же вылез из-под стола, сел посреди хаты, посмотрел на гостей и сказал: «Хочу спиваты».
Это уже конец сказки, спросил Гаврик, или же с тем вовком еще будет какое-нибудь дело?
Не. Еще не совсем конец. Еще его будут убивать вместе с его дружком котом Васькой, ответил рассказчик красавец унтерофицер. А ты что за человек и как сюда попал?
Я уполномоченный, сказал Гаврик.
Так я и сгадал. До нашего берега что ни прибьет, то либо уполномоченный, либо делегат. От кого уполномоченный: от самокатчиков? спросил унтер-офицер, косясь на кожаную фуражку Гаврика.
Не угадал. От военно-революционного комитета, солдат Черноиваненко. А вы кто?
Караульный начальник от 2-го гайдамацкого куреня.
Так вот, вы мне, товарищ, как раз и нужны.
Об чем речь? строго спросил караульный начальник и застегнул воротник шинели на крючки.
Слухай здесь, сразу переходя на дружеский тон, доверительно, даже с некоторой нежностью в голосе сказал Черноиваненко. Вчера наши представители сговорились с вашими представителями, что вы добровольно и мирно сдаете нам свои посты, а мы сегодня приходим со своим караулом, а ваши хлопцы не хотят сменяться. Тебя как звать?
Василий.
Так что же это, Вася, получается? Льете воду на мельницу помещиков и капиталистов? За кого вы стоите?
Мы стоим за народ, за крестьянство, за Центральную Раду.
Чудак человек, какая же она, твоя Рада? Народ? И где она находится? Ее давно уже сбросили! воскликнул Гаврик. Теперь, с конца декабря, есть Украинское советское правительство, и никакого другого. Так называемый Народный секретариат. Слыхал?
Ну, слыхал. Какая разница?
Разница та, что Центральная Радаэто власть помещиков и капиталистов, а Народный секретариат- власть Советов рабочих, крестьянских, солдатских и матросских депутатов.
Очень может быть.
Так в чем дело? Давай, Василий, обойдемся без кровопролития. А то получается нехорошо: мы в октябре совершили в Петрограде переворот, взяли Зимний, все государственные учреждения, арестовали Временное правительство, вышибли Керенского и всего потеряли ровным счетом десять человек с обеих сторон.
А ты считал?
Считал. Если хочешь знать, я сам брал Зимний. У меня мандат подписан лично товарищем Лениным.
А ну покажь.
Гаврик быстропомня, что надо ковать железо, пока горячо, расстегнул шинель, вынул из кармана гимнастерки потершуюся на сгибах бумагу, бережно ее развернул и приблизил к глазам караульного начальника беглую, разборчивую подпись синим канцелярским карандашом: В. Ульянов (Ленин).
Верно. Очень может быть, что и так, сказал караульный начальник, после чего бумажка пошла по рукам и когда возвратилась обратно, то Черноиваненко уже не сомневался, что бой выигран.
Ну, так как же? спросил он. Давайте по-товарищески, побратски произведем смену караулов. Или, может быть, подеремся? Вы за Центральную Раду и за царского генерала Щербачева, палача и контрреволюционера, а мы за власть Советов и за Ленина? Так или не так?
Что скажешь, караул? уклончиво ответил Василий, которому уже самому смертельно надоело воевать и хотелось домой, в Вознесенский уезд. Как, хлопцы, будем сменяться чи не будем? спросил он караульных.
Почему же не смениться? Можно и смениться, послышались рассудительные голоса. Только надо знать, какие будут со стороны революционного комитета условия.
Условия такие, поспешил ответить Гаврик, чувствуя, что победа уже в кармане, немедленная демобилизацияраз; увольнение в запасдва; железнодорожный литер до станции назначениятри; все виды денежного, вещевого довольствия, также приварок и прочее, что полагается, за два месяца вперед на рукичетыре.
Это подходяще, послышались голоса.
Стало быть, решение принимается?
Постой, подумав, сказал караульный начальник, по-хозяйски сведя над переносицей свои красивые, бархатные брови. Ты не это не то самое Как насчет оружия?
Оружие сдадите под расписку военно-революционному комитету для передачи частям рабочей Красной гвардии, быстро ответил Гаврик и еще не договорил до конца, как понял, что совершил грубуйг ошибку.
Э, ни! сказал караульный начальник. Це не той Це выходит еще хуже, чем с тем котом Васькой, который послухал вовка и пустил его в хату.
Сдавать оружие мы не согласны, послышались голоса караульных.
Нема дурных возвращаться на село без оружия!
Винтовки не сдадим!
Да и шашки не сдадим!
Довольно равнодушные до сих пор лица караульных вдруг оживились, глаза сердито заблестели, папахи упрямо полезли на лоб.
Бачь якой! У самого на поясе наган, а мы сдавай оружие!
Це, громадяне, провокация!
Без оружия земли не поделишь!
Не согласны. Видели мы таких быстрых!
Цього не буде!
Давай лучше мы тебя самого будем разоружать. А ну, снимай наган!
И уже несколько бурых мужицких рук с желтыми ногтями потянулись к Гаврику.
Но! сердито сказал он, подходя к окну. Рукам волю не давать. А то я сейчас три раза пуляю в белый свет, как в копейку, и ваших нет!
Он решительно вынул из кобуры револьвер.
Смотри, якой вин моторный, не без некоторого даже удовольствия сказал красавец караульный начальник, любуясь Черноиваненко-младшим. Маленький, а злой! Ты нас своим револьвером не пугай. Мы добре пуганые. Ты один, а нас, бачь, сколько. Мы тебе в два счета задницу набьем и выкинем за ворота.
Еще неизвестно, кто кому набьет. Вот сейчас дам сигнал своему отряду А ну, отойдите от двери!
Постой, сказал унтер-офицер. Ты чего все время дергаешься, как будто у тебя в шило? Мы тебе по-товарищески говорим, как представителю, что без оружия нам идти до дому нема никакого расчета. Можешь это понять?
Могу.
Гаврик спрятал наган в кобуру.
Вы бы так и сказали, а то сразу начинаете хватать человека руками. Я к такому обращению не привык. Не хотите сдать оружиекак хотите. Оставляйте его у себя.
Вот это другой разговор!
А чем вы поручитесь?
Святой истинный крест, с чувством сказал Гаврик и проворно перекрестился.
А как мы в бога не веруем?
Тогда могу дать расписку.
Пиши.
Так по рукам?
Если оружие оставляете, то по рукам.