Со стороны можно было подумать, что эти взрослые, вооруженные, измученные войной люди, фронтовые солдаты, играют с Гавриком, как дети, в какую-то игру вроде считалки: кто быстрей ответит, тот и выиграл.
Но в этом не было ничего удивительного. Слишком ясен и давно уже для всех в душе был решен вопрос, который теперь решался: вопрос о войне и мире, о земле, о революции, о судьбе России и Украины.
Ну, где ваш караул? спросил унтер-офицер.
Тут, за углом, поспешно ответил Гаврик, опасаясь, как бы караульный начальник не раздумал сдавать посты.
Вызывай.
Стрелять неохота. Я лучше обратно тем же ходом через забори приведу свой отряд прямо на Пироговскую к главному подъезду. А ты выходи туда со своим разводящим, и будем честь по чести сменяться. Договорились?
Договорились.
Правильно. Разве может быть такой случай, чтобы два солдата между собой не пришли к соглашению? А генерал пускай как себе хочет.
С этими словами Гаврик легкой походкой вышел во двор, перемахнул через стену и сразу очутился в руках матроса с «Синопа», который вместе с Мариной и двумя красногвардейцами уже давно поджидали его в черной тени стены на пустыре, тревожно прислушиваясь к каждому звуку и уже начиная не на шутку беспокоиться.
Едва Гаврик, крепко стукнувшись в промерзшую землю подкованными каблуками своих бутсов, присел, поправил съехавшую набок фуражку и вытер рукавом лоб, как Марина рванулась было к нему, но сейчас же усилием воли удержалась на месте.
Гаврик близко от себя увидел ее неподвижное, белое, ярко освещенное луной лицо с капельками пота на лбу, темные, неподвижные глаза, сжатый рот.
Ну ты с напряжением выговорила она, с трудом выжимая улыбку на замерзших губах. А мы уже думали
Так не думайте то, что вы думали. Шутишь!
Он сказал это «шутишь» с таким непередаваемым черноморским шиком«шютишь», с такой легкостью, с такой уверенностью, как будто бы в эту волшебную лунную ночь для него не существовало ни опасности, ни самой смерти.
Он обнял Марину за плечи и прижал к себе.
Что, мое серденько? ласково спросил он, заглядывая ей в глаза.
Она отстранилась, но, прежде чем отстраниться, успела на миг легонько прижаться к нему и шепнуть:
Дурак, разве так можно рисковать?
В это время в Ботанической церкви пробило одиннадцать, и этот ночной звонтаинственный, серебристый, как бы принесенный ледяным ветром из страны детства, казалось, на некоторое время поколебал лунный свет над пустыней Куликова поля, над вокзалом, откуда доносилось пыхтение маневренного паровоза.
Остальное произошло так же легко и просто, как все, что делалось в эту ночь.
Когда караульный начальник гайдамаков вместе с разводящим вышли на крыльцо главного подъезда, отряд Гаврика, кое-как выстроившись, стоял уже перед штабом.
Караулы сменились быстро, весело, деловито, без лишних формальностей.
Скоро вместо гайдамаков на крыльце уже стояли два красногвардейца с красными повязками на рукавах.
У ворот, куда раньше въехал серый автомобиль, Черноиваненко поставил дополнительно двух матросов.
Затем отряд вместе со сменившимся караулом гайдамаков вошел в здание штаба. В коридоре у двери дежурного генерала был тихо поставлен еще один усиленный караулдва матроса и красногвардеец, после чего все отправились через двор в караульное помещение, где была сдана, и принята, и подписана старым и новым караульными начальниками постовая ведомость.
Новым караульным начальником Гаврик назначил того самого матроса, который раньше все время нервничал и требовал действовать «нахалом».
Теперь будешь служить, как положено по уставу, без анархии, сказал ему Черноиваненко, весело играя глазами.
26 ВЗЯТИЕ ШТАБА
Арест генерала Заря-Заряницкого произошел также весьма мирно.
Что здесь за шум? сердито спросил Заря-Заряницкий, выходя в коридор из помещения дежурного генерала, где вместе со своей свитой составлял шифрованное телеграфное донесение Центральной Раде в Киев, требуя немедленной присылки подкреплений. В противном случае он не ручался за последствия. А при наличии подкреплений ручался в два дня справиться с большевиками и тем самым навсегда покончить с Советами и Румчеродом.
Все это было изложено вполне убедительно, в воинственнолаконичном штабном стиле, но имело тот существенный недостаток, что в это время Центральной Рады в Киеве уже не существовало, о чем генерал Заря-Заряницкий ввиду плохой связи не имел понятия.
Что здесь происходит? спросил он и вдруг отшатнулся, увидев на пороге кабинета вместо гайдамаков матроса и красногвардейца, приставивших штыки к его груди.
В тот же миг в кабинет вошел своей валкой черноморской походочкой Гаврик Черноиваненко с солдатским наганом в руке.
Руки вверх! крикнул он. Именем военно-революционного комитета вы арестованы!
Но так как генерал и офицеры от неожиданности замешкались, то Гаврик, переложив револьвер из правой руки в левую, выхватил из-за пояса гранату-лимонку, отскочил назад за дверь и размахнулся ею. Генерал и офицеры поспешно подняли руки.
Оружие на стол! скомандовал Гаврик.
Позвольте, кто вы такой? спросил генерал, сердито подергивая щекой, но все же не опуская толстых рук, которые слегка дрожали.
Я кому говорю: оружие на стол! заревел Гаврик, в упор уставившись на Заря-Заряницкого ненавидящими глазами. Или хочешь, чтобы я тебя отправил в штаб Духонина и разнес в клочья всю вашу лавочку?Теперь можете убираться на все четыре стороны, пока шкура цела, сказал он после того, как все офицерские револьверы, шашки и кортики были положены на массивный письменный стол с алюмициевым календарем скобелевского комитета и никелированным шрапнельным стаканом, откуда торчали разноцветные карандаши. Василь, выведи этих вояк на Пироговскую и дай им коленом под зад.
Разрешите хотя бы протелефонировать в Румчерод, сказал адъютант генерала, глядя на Черноиваненко сладкими, миндальными глазами и стараясь быть как можно более корректным.
Телефонный провод перерезан, сухо ответил Гаврик. Штаб окружен. В Румчероде большевики. Власть в городе находится в руках Советов.
В таком случае, сказал генерал, разрешите хотя бы воспользоваться штабным автомобилем.
Хватит! Покатались! Теперь будете ездить на одиннадцатом номере!.. Постойте! сказал Гаврик, что-то вспомнив. Садитесь за стол. Берите бумагу. Пишите, что отныне вы отказываетесь от всяческой политической деятельности и вооруженной борьбы против Советской власти и Народного секретариата Украинской республики. Он остановился и немного подумал. А иначе расстреляем на месте, как собаку.
Толстое лицо Заря-Заряницкого налилось кровью. Под серебряным ежиком волос стала просвечивать багровая кожа. Щеки затряслись. Казалось, его тут же хватит кондрашка.
Они смотрели друг на другасолдат и генерал, и такая неистовая ненависть светилась в их глазах, что им самим становилось страшно.
Генерал понял, что от этого напористого молодого солдатабольшевика с рыжеватым пушком под носом и твердо отставленной ногой в желтом, подкованном башмаке и вязаных зимних обмотках пощады не будет.
Не глядя на Черноиваненко, генерал подошел к столу, придвинул большой блокнот фирмы «Отто Кирхнер» и стоя написал требуемую бумагу.
Год, число и подпись, сказал Гаврик.
Прежде чем подписаться, Заря-Заряницкий помедлил, но затем всетаки подписался и так рванул пером по бумаге, что во все стороны брызнули чернила.
Гаврик стоял рядом, скосив глаза на покрытую кляксами бумагу, и лицо его с небольшими веснушечками вокруг носа было неподвижно, как каменное. Только чуть дрожал уголок рта.
А теперь катись! сказал он, складывая в полевую сумку бумажки, написанные офицерами. И чтоб мы вас здесь больше не видели! Гэть!
Виноват, звякнув шпорами, вкрадчиво проговорил армянинадъютант. После восьми часов вечера движение по городу запрещено под страхом расстрела. Как прикажете быть?
А мне какое дело?! жестко ответил Черноиваненко.
Это с вашей стороны неблагородно, скорее жалобно, чем грозно сказал Заря-Заряницкий. Так настоящие военные не поступают даже со своими врагами, тем более, что мы дали расписки. У меня семья: жена и четыре дочери Голос его задрожал.
Несмотря на всю ненависть и презрение, которые вызывал этот бывший царский генерал, известный своей грубостью и зверским отношением к нижним чинам, человек, который однажды уже побывал в руках разъяренных солдат и лишь чудом спасся на Румынском фронте от самосуда, Гаврик все же почувствовал какую-то странную неловкость и ничего не мог с собой поделать.
Проклиная себя за слюнтяйство, Гаврик подошел к столу и на том же самом блокноте «Отто Кирхнер» написал своим собственным химическим карандашиком, предварительно его послюнив: «Пропустите эту обезоруженную сволочь по домам. Уполномоченный военно-революционного комитета солдат Черноиваненко 2-й».
Возьмите, только не плачьте! с презрением сказал он, протягивая пропуск генералу. Но имейте в виду, если нарветесь на солдат вашего бывшего корпуса, то уже никакой пропуск не поможет, и от вас останутся только одни родственники.
Выпроводив на улицу остатки командования местных вооруженных сил бывшей Центральной Рады, проверив свои караулы, Черноиваненко приказал исправить связь и, как только провода были снова соединены, позвонил по городскому телефону в штаб военнореволюционного комитета.
Центральная ответила, что номер занят.
Барышня, сказал Гаврик, подождите. Не выключайтесь. Один вопрос.
Он торопился, так как хорошо знал скверную привычку одесских телефонисток выключаться, не дослушав до конца.
Говорите, произнесла телефонистка.
Кто на Центральной? спросил Гаврик.
Не понимаю вас, высокомерно ответила телефонистка подчеркнуто бодрым, ночным голосом.
Кем занята Центральная?
А вам не все равно? после некоторого молчания сказала телефонистка еще более высокомерно.
Значит, не все равно, если я спрашиваю!
Я не понимаю, что вы от меня хотите? немного помолчав, спросила телефонистка.
Я хочу знать, в чьих руках находится Центральная телефонная! отчеканил Гаврик, теряя терпение.
Ох, если бы вы знали, как вы мне все надоели! со вздохом простонала телефонистка и, прежде чем окончила фразу, выключилась.
Гаврик стукнул по вилке.
Ну, вы еще здесь? г- послышался голос телефонистки.
Я вас спрашиваю: в чьих руках Центральная?
Какое это имеет для вас значение? сказала телефонистка.
Слушайте, барышня! заорал Гаврик, потрясая наганом. Я уполномоченный военно-революционного комитета.
Телефонистка оживилась.
Так почему же вы говорите из штаба военного округа? спросила она с интересом. Там же только что были гайдамаки и генерал Заря-Заряницкий.
Были, да все вышли!
Что вы говорите! воскликнула «барышня» и выключилась.
Гаврик стал терпеливо стучать по вилке.
Перестаньте стучать! раздался голос телефонистки. Я не понимаю, почему вы нервничаете.
В чьих руках Центральная? спросил Гаврик.
Ну, в ваших, в ваших! На посту стоят какие-то матросы с «Алмаза». И что из этого? Теперь вам легче?
Спасибо! сказал Гаврик.
Не за что, ответила телефонистка. Мы вне политики. Наше делосоединять абонентов, а вы себе как хотите.
Чудачка, воскликнул Гаврик, в городе же гражданская война!
Это нас не касается.
Подождите. Не выключайтесь. Дайте штаб Красной гвардии.
Это где: особняк Руссовой, Торговая, четыре? Да.
А ваш штаб разве еще там?
До сих пор был там.
А я слышала, что он собирается переходить в Воронцовский дворец.
Давайте.
Это для меня новость. Даю.
И Гаврик тотчас услышал знакомый, охрипший от бессонной ночи голос:
У аппарата дежурный член временного военно-революционного комитета Жуков.
Здравствуйте, Родион Иванович. Это я, Черноиваненкомладший.
Ну, как у тебя там дела?
Только что заняли штаб.
Потери есть?
Нет. Все обошлось тихо и благородно.
Ну, так могу тебя поздравить с полной победой Советской власти в городе Одессе, сказал Родион Жуков. Вокзал занят полчаса назад. Почта, телеграф, телефон то же самое. В банках наша охрана. В данный момент в типографии «Одесских новостей» набирается наше обращение к населению города. Чуешь?
Чую, Родион Иванович! воскликнул Гаврик.
Транспорт у тебя есть?
А как же: номер одиннадцать! сказал Гаврик, но тут же вспомнил про штабной автомобиль. Стойте! закричал он в трубку. Брешу. Совсем забыл. Имеется шикарная штабная машина.
Утром мы собираем пленум Совета. Треба экстренно оповестить все организации и предприятия. Возьмешь на себя привокзальный район: Ближние Мельницы, Чумку, Сахалинчик, железнодорожные мастерские. Если хочешь, можешь тем же часом заскочить на вокзал. Там довольно успешно действует твой братан. Ну, до свидания, орудуй. Извини, я занят.
Черноиваненко отправился в гараж. Дежурный штабной шофер блаженно храпел прямо в машине, высунув наружу ноги в желтых английских крагах и положив под чубатую голову гайдамацкую папаху с красным шлыком. Он не имел ни малейшего представления о том, что произошло в штабе и в городе.
А ну, хлопче, за работу! сказал Гаврик и потряс его за плечо. Вставай, проклятьем заклейменный! Заводи свою шарманку.
Что? В чем дело? пробормотал спросонья шофер, глядя кислыми глазами на Гаврика. Какого биса? Это машина генерала Заря-Заряницкого, и я ее подаю только по приказанию дежурного по штабу.
А теперь будешь подавать по приказанию уполномоченного военно-революционного комитета. Или же исполкома Румчерода, если это тебе больше нравится. Будем голосовать или принимается так? спросил Гаврик, поигрывая наганом.
Немного погодя, скользнув фарами по Пироговской улице, длинный штабной автомобиль с брезентовым верхом, откинутым, как у экипажа, выехал из ворот, где матросы уже устанавливали новенькие пулеметы «Максим», найденные в штабном складе.
Мариночка, серденько мое, тебя там на генеральском месте не сильно трясет? ласково спросил Гаврик, обернувшись назад.
Он на всякий случай сел рядом с шофером и держал в руке оружие.
Марина промолчала, и Гаврик увидел ее улыбающееся лицо и белки глаз, сильно освещенные луной, которая теперь казалась еще ярче.
Рядом с Мариной сидел старый рабочий-красногвардеец. Судя по тому, что он все время вертелся на скользких кожаных подушках, можно было заключить, что он едет в автомобиле первый раз в жизни.
А на крыле машины лежал матрос в бушлате, выставив вперед винтовку.
Это была чудесная, ни с чем не сравнимая ночь победы. Над самой головой невероятно ярко, обложенная мозаикой облаков, горела луна. Помертвевший город был весь как бы освещен сверху синим бенгальским огнем.
Крепчайший норд-ост разыгрался вовсю. Он стремительно лился на город из степных просторов, из-за Жеваховой горы и лиманов. Он летел через Пересыпь и Молдаванку, сгибая в дуги молодые тополя Дюковского сада, шатая старые акации. Он уже не свистел, а гремел, звеня в трамвайных проводах, срывая вывески и валя с ног ночные патрули, притулившиеся в парадных подворотнях.
У вокзала горели костры. Багровый дым валил вдоль привокзального сквера, обнесенного узорчатой чугунной решеткой.
Искры летели с такой силой, что насквозь пронизывали дрожащие туи. Дымное пламя отражалось в черных окнах здания судебных установлений.
Гипсовая статуя Фемиды с завязанными глазами, мечом и покачнувшимися весами стояла вся розовая от зарева.
На ступеньках главного входа в залы первого и второго классов были установлены пулеметы. Угрюмо блестели цинковые ящики с патронами.
Здорово, ребята! закричал Гаврик, выскакивая из автомобиля. Наша взяла! Да здравствует Советская власть! Ура!
Шагая через две ступеньки среди солдат, матросов и рабочих, половина которых состояла из людей, хорошо знакомых ему с детства, он быстро прошел мимо пассажирских и багажных касс, мимо весов, тележек, больших почтовых ящиков, билетных автоматов.
Марина со своей санитарной сумкой и небольшой кавалерийской винтовкой за плечом с трудом поспевала за ним.
У всех входов и выходов, у дверей начальника станции Одессаглавная и военного коменданта на часах уже стояли красногвардейцы с повязками на рукавах, а гайдамаки в вольно расстегнутых шинелях и бараньих свитках сидели в буфете первого класса и вместе со своими победителями весьма мирно закусывали житным хлебом и мясными консервами, полученными от красногвардейцев из расчета одна банка на троих.