Пойдем вот по этой тропе. Она круто взбегает на ближнюю к поселку невысокую сопку.
Ветер привычно посвистывает в густой траве. Бегут и бегут облака. Временами проглядывает солнце.
В стороне справа остается старое, заброшенное кладбище. Покосившиеся деревянные кресты, расколотые, заросшие мхом каменные плиты. Никто из островитян уж и не помнит ничего о тех, чей жизненный путь закончился здесь, кого привели сюда, на этот островок, либо постылая царская служба, либо пагубная страсть к наживе.
С сопки открывается необозримый простор океана, с лиловыми облаками, плывущими над ним, с полоской зеленоватой лазури над горизонтом.
Хорошо идти и идти навстречу ветру!..
Но вот тропа приводит на острый гребень. Невольно замедляешь шаги. Справакрутая осыпь в ущелье, заваленное внизу громадными обломками скал. Слевапочти отвесный обрыв к воде. Высотаметров сто, может, больше. Океан подходит к самому берегу. Тяжело дыша, он лижет и лижет серую грудь скалы. Под ногами у меня кружатся чайки.
Почти отвесный обрыв к океану; высотаметров сто, может, больше (остров Медный)
Хватитдальше идти страшновато. Начинает казаться, что ветер задувает сильнее, налетает порывами, будто хочет столкнуть с узкого гребня
* * *
От самого поселка за мной неотступно шел песец. Только теперь, когда я уселся на гребне, он куда-то пропал. Он нисколько не таился: обернусьотбежит с тропы в траву, остановлюсьостановится и он. Остановится и смотрит на меня.
Вид у него жалкий: песцы в это время линяют. Свалявшаяся шерстьне голубая, а просто грязнаявисит клочьями. Хвосткак старый веник.
Его планы, его намерения не были мне понятны. Зачем он шел за мной? Что задумал? Быть может, рассчитывал, что я внезапно умру или просто лягу и засну в траве? Тогда он позавтракал бы моим носом и ушами, как это любили делать песцы с мертвыми, по свидетельству Стеллера, одного из спутников Беринга
Почему-то этот, похожий на лису небольшой зверек с торчащими ушками, белесыми нагловатыми глазами не вызывал во мне того интереса, а главное той душевной симпатии, которые дикие животные вызывают в человеке. Должно быть, потому, что я знал о дурной славе песцов, что они жадны, нахальны, злы. Должно быть, потому, что я вспомнил рассказ Стеллера о том, как песцы забирались днем и ночью в землянки, тащили все, что им попадалось, даже такие бесполезные для них вещи, как ножи и палки. Они сталкивали тяжелые, в несколько пудов, камни с бочек, наполненных провиантом. Когда в теплое время люди спали на воздухе, песцы стаскивали с них шапки, одеяла из бобровых шкур, вытаскивали вещи из-под головы. Пока мертвому готовили могилу, песцы объедали у трупа нос и пальцы на ногах и руках, а от больных цингой их с трудом можно было отогнать.
Вокруг поселка Преображенское шныряет довольно много диких песцов. Они подходят к самым домам, тащат все, что плохо лежит
* * *
В один из дней пробирался я вдоль берега, перелезал с одного камня на другой. И вдруг оказался на берегу маленькой бухточки.
Над головойвысоченные, похожие на серые башни скалы. В трещинах, на неприметных снизу выступахкустики травы.
Тучи птицкайры, бакланывились над скалами. Там их гнезда. Ни на минуту не смолкавшие птичьи крики сливались в странный, жалобно звенящий плач.
Со стороны океана бухточку прикрывали камни, ребристые, угловатые. Черные и того серо-зеленого цвета, который характерен для скал острова Медного: он похож на цвет окислившейся меди.
Ласковые волны набегали на песок. Всюду валялись обломки досок, бревна. У самой водыпохожий на спрута комель какого-то дерева с корнями, добела обглоданными океаном.
Где, когда я мог видеть это? Конечно, не мог, и все-таки видел, видел!
И вдруг понял: это же бухта моей отроческой мечты! Да разве только моей?.. Сколько поколений школьников уносилось в мечтах на берег такой же бухточки!.. О ней рассказывали и Дефо, и Жюль Верн, и Стивенсон, и прочие властители отроческих дум. Ведь именно в такой бухте мог упасть на колени любой из героев старых бессмертных романов, чудом спасшийся после кораблекрушения. Он падал на колени, чтобы возблагодарить небо за чудесное спасение. Потом он сложит вот здесь, на песке, первый свой костер из сухого плавника, просушит на нем одежду и начнет одинокую жизнь, преисполненный непреклонной волей все преодолеть, победитьи жить!..
Долго лежал я на песке, мысленно беседуя с давнишними своими друзьями, преданность и любовь к которым сохранил на всю жизнь: с Робертом Грантом, разыскивающим своего отца, с Джимом Гокинсом, узнавшим окладе, зарытом капитаном Флинтом на Острове Сокровищ
Какая тишина кругом! Ее только усиливают крики птиц, слабый плеск волн
Между прибрежными камнямиозерца прозрачной, как хрусталь, зеленоватой, с аквамариновым оттенком воды. И каждое озерцосвоего рода чудо.
Под водою колышутся густые заросли золотисто-коричневых водорослей, похожих на пальмовые леса в миниатюре. Серебряной стрелкой мелькнула и спряталась в них рыбешка. Дно этих маленьких водоемов разукрашено фантастическими узорами всех цветовкак драгоценный персидский ковер. Оно и белое, и фиолетовое от мелких, накрепко прилепившихся к камню ракушек. Оно и ярко-розовое, и зеленое, и синее, и желтоене знаю уж и отчего, должно быть, от каких-то подводных лишайников. Камни под водой покрыты сотнями, тысячами, миллионами морских ежей, распушивших зеленые колючки. Их известковые остовы, похожие на большие пуговицы белого и розовато-сиреневого цвета, покрывают весь берег, хрустят под ногой, как яичная скорлупа.
Синяя толстая морская звезда с шестью лучами лежит на атласно-розовом дне водоема. Словно нарочно выбрала место, где будет выглядеть красивее всего. А рядом с ней маленькая огненно-красная пятиконечная звездочкану, прямо бери и прикалывай к красноармейской пилотке!..
Рак-отшельник выставил из витой раковины паучьи волосатые лапы. Плавно колышется медуза с синей каймой. Красная, как спелый помидор, актиния расцвела в зеленой воде сказочным цветком; ее щупальца-тычинки медленно шевелятся, ждут добычи
Было бы время, часами можно лежать на камне возле такого водоема и смотреть, смотреть
ВЕЧЕРОМ
Вечереет. Сумерки здесь долгие-долгие! Медленно гаснет палевая заря над океаном. Неподвижен караван золотистых облачков.
К ночи простимся с островом Медным, возле которого корабль стоит четвертые сутки.
Сизый, как голубиное крыло, сумеречный океан спокоен. Нет громадных волн, с которых ветер срывает пену и брызги. Но и в мирном колыхании океана чувствуется сила и мощь громадного пространства ничем не скованной воды.
Возьмите бинокль, смотрите на линию горизонта, говорит помощник командира. Он протягивает мне морской бинокль, тяжелый, как гиря. Правее, еще правее! Теперь чуточку вниз. Видите?
Вижу темный предмет, похожий на лодку.
Это же наш вельбот!
Наш вельботвот он! Простым глазом видно. Это кашалот.
Наверное, каждый пережил бы сильнейшее волнение, если бы увидел на воле дикого слона или, скажем, носорога. А чем, собственно, кашалот хуже? Огромный, зубастый морской зверь! Боясь пошевелиться, словно могу спугнуть его, смотрю, как он нежится на волнах в этот тихий теплый вечер. Эх, если бы поближе подплыть!..
* * *
Мы ловили с кормы камбалу. За какой-нибудь час натаскали десятка полтора плоских крупных рыбин с белым атласным брюхом, с коричневой бугристой спиной. Я ахал, восхищался уловом, а матросы бранились: «Разве это улов?..»
И верно: подошел моторный вельбот до бортов полный отличной рыбы. Командир шхуны и несколько матросов ходили «на часок» к банке, километров за пять-шесть от стоянки корабля.
Ловили «судачков». Так моряки называют терпугакрупную красивую рыбу тигровой раскраски, в желтых и черных полосах. Улов подняли на корабль, грудой свалили на корме. Да, вот это улов! Больше всего полосатых терпугов. Есть камбала. Есть темно-красные, пучеглазые, страшноватые на вид, похожие на бескрылых драконов морские окуни. И еще много противных, слюняво-скользких, оливкового цвета «морских огурцов». Наловили их с помощью «кошки», которой водили по дну.
На что они?
Хо-хо!.. Пальчики оближете, когда попробуете соус из них! С томатом, с перчиком, с жареным лучком! Меня один японец научил готовить.
И командир, присев на корточки, вооружается острым как бритва ножом. В кастрюлю с водой летит только хрящевидная оболочка отвратных на вид «огурцов».
Темнеет. Гаснет заря.
Неземная, надзвездная, тишина легла на мирно и спокойно дышащий океан.
Прохладный воздух так чист, дышится так легко, что просто грешно закурить папиросу.
Пахнет озоном, как после электрического разряда, водорослями, солью. И еще чем-то, пожалуй, так свежо и остро пахнет зимой мороженая рыба.
А потом океан начинает светиться. Он светится от малейшего прикосновения к его поверхности. Даже брошенная за борт спичка вызывает мгновенную призрачно-голубую вспышку. Когда же я, привязав к веревке гайку, бросаю ее за борт и начинаю дергать, в глубине разгорается голубое, зыбкое, струящееся пламя.
Пытаешься представить себе, какое это, вероятно, необыкновенное зрелище: темные глубины океана, исчерченные в разных направлениях голубыми фосфорическими линиями, их оставляет за собой каждая проплывшая рыба. А если проплывает кит? Это жеголубой пожар!..
Вот по такому свечению ищут косяки промысловой рыбы, скучно говорит подошедший боцман. Селедку, например
Не хочется сейчас слушать ни о какой селедке: так все кругом прекрасно, таинственно!..
Тихо колышется океан.
ТЕНЬ КОМАНДОРА
Остров Берингапо крайней мере оттуда, откуда мы увидели его, не выглядит так романтически сурово, как Медный. Нет обрывистых скал, нагромождений каменных глыб на берегу.
Полукруглая тихая бухта. Белые дюны. Невысокие сопки с плоскими, словно срезанными вершинами За ними, в отдалении, другиете уже синие. А за синимидымчато-голубые, сливающиеся с серым облачным небом.
На берегу бухтыпоселок, значительно больший, чем на Медном. Центр Алеутского района Камчатской областисело Никольское.
* * *
Подошли мы к острову не с той стороны, с которой его увидел с борта пакетбота «Св. Петр» Витус Беринг. И все же, глядя на дюны и сопки, невозможно отрешиться от мысли, что примерно так же смотрел на этот остров с океана больной и несчастный капитан-командор.
Смотреть-то смотрел, но, конечно, совсем не так В этом острове он видел спасение от неминуемой гибели корабля и всей команды, не зная, что лично для него это всего лишь небольшая отсрочка близкого конца. Он с трудом вышел на палубу из своей душной нечистой каюты. Зябко кутаясь в потертый меховой плащ, широко расставив короткие толстые ноги, смотрел он в подзорную трубу на неведомую землю. На его давно небритом, щекастом лице смертельная усталость и равнодушие сменились выражением тревожного ожидания. Что это за земля, он не знал.
Но все-таки в ней было спасение.
Можно по-разному оценивать деятельность и заслуги Витуса Беринга, человека, не доведшего в полной мере до конца порученного ему дела; человека, говорят, доброго, но слабого, нерешительного, заплатившего за свою нерешительность собственной жизнью и жизнью русских матросов; мореплавателя, чьим именем названы огромное море, пролив, отделяющий Азию от Америки, и остров, ставший его могилой.
Но трудно не испытывать душевного волнения, вспоминая о последнем этапе его скитаний по северным морям, приведших к этому острову.
16 июля 1741 года, после полуторамесячного плавания от берегов Камчатки на восток, Беринг и его спутники впервые увидели землю: величественная горная вершина, покрытая снегом и льдом, поднялась над океаном. Это была одна из высочайших гор Северной Америки, ныне известная под названием горы Св. Ильи.
Беринга поздравляли. Он равнодушно отмалчивался. И только позднее сказал двум участникам экспедицииполковнику Плениснеру и натуралисту Стеллеру: «Мы не знаем, где мы, как далеко от дома и что нас вообще ожидает впереди»
Сколько в этих словах тоски, обреченности, усталости старого скитальца по суровым морям, взявшего на свои плечи непосильную ему задачу, вероятно, понимавшего это и, быть может, предчувствовавшего свой недалекий конец!..
Обратный путь Беринга от берегов Америкисплошное бедствие.
Пакетбот не переставая трепали жесточайшие бури. Старый штурман Эзельберг, проплававший пятьдесят лет по всем морям и океанам, признавался, что не видел таких штормов. Кораблем невозможно было управлятьего носило по прихоти волн. Жесточайшая качка выматывала силы даже у крепких, закаленных моряков. Половина команды была больна цингой, люди умирали каждый день.
«Не подумайте, пишет Стеллер, что я преувеличиваю наши бедствия: поверьте, что самое красноречивое перо не в состоянии было бы передать весь ужас, пережитый нами» Это пишет отважный человек, который, по словам академика Л. С. Берга, «не останавливался ни перед какими трудностями и вел жизнь самую простую. Всякое платье и всякий сапог были ему впору. Всегда он был весел»
Беринг тоже болел цингой, лежал. Судном управляли штурманышвед Свен Ваксель и Софрон Хитров.
Ваксель рассказывает: «В нашей команде оказалось теперь столько больных, что у меня не оставалось почти никого, кто мог бы помочь в управлении судном. Паруса к этому времени износились до такой степени, что я всякий раз опасался, как бы их не унесло порывом ветра Матросов, которые должны были держать вахту у штурвала, приводили туда другие больные товарищи, из числа тех, которые были способны еще немного двигаться И при всем том стояла поздняя осень, октябрьноябрь, с сильными бурями, длинными темными ночами, со снегом, крупой и дождем»
Утром 4 ноября показалась земля.
«Невозможно описать, пишет Стеллер, как велика была радость всех, когда увидели землю. Умирающие выползали наверх, чтобы увидеть ее собственными глазами»
Поднялся и больной капитан-командор. Землю приняли за Камчатку, даже узнавали окрестности Авачинской бухты. Всем хотелось верить, что это именно так.
Корабль был в отчаянном положении. Снасти порвались, парусами управлять было нельзя. Из всей команды могли работать десять человек.
Отдали якорь, начали развертывать канат, но он порвался. Каждую минуту волны могли бросить пакетбот на утес, угрожающе торчавший из воды. Они с такой яростью били пакетбот, что он дрожал, стонал. Отдали второй якорьи снова порвался канат. И тут произошло чудо. С ревом налетел громадный вал. Он мог бы в щепы разбить пакетбот, но подхватил его и перебросил через утес. «Св. Петр» оказался в спокойной воде.
Беринга на носилках доставили на берег. Он понимал, что земля, приютившая их, не Камчатка. Но команде об этом не сказал: не хотел лишать измученных людей ложной надежды.
Умер он ночью 8 декабря 1741 года. Умер в песчаной ямеземлянке, вырытой для него и покрытой сверху парусиной.
«Можно сказать, что еще при жизни он погребен был, говорится в «Ежемесячных сочинениях» за 1758 г., ибо в яме, в которой он больной лежал, песок, осыпаясь, заваливал ему ноги, коего он огребать не велел, говоря, что ему оттого тепло, а, впрочем, он согреться не мог. И так песку навалилось на него по пояс, а как он скончался, то надлежало его из песку вырывать, чтобы тело пристойным образом предать земле»
После смерти Беринга командование принял Свен Ваксель. Оставшиеся в живых 46 человек жили на острове девять месяцев в вырытых в песке ямах, покрытых парусиной, в «могилках», по образному выражению Стеллера. Жили трудноголодно, холодно. Питались мясом котиков, тюленей, сивучей, ели, как писал Ваксель, «непотребную и натуре человеческой противную пищу».
По словам Софрона Хитрова, «ветры бывают на сем острове так жестоко сильные, что с великою нуждсю человеку на ногах устоять возможно. И можно сказать, что мы от декабря месяца до самого марта от тех жестоких ветров и снежной сверху и с гор пурги редко видали красной или чистой день»
В первых числах мая из остатков «Св. Петра» стали строить новое судно. Оно было готово к началу августа. 13 августа вышли в море, дав покинутому острову имя капитана-командора Беринга. Через четыре дня увидели землюКамчатку.
* * *
Могила Беринга точно не известна. Много позднее Российско-Американская компания поставила на предполагаемом месте могилы, в юго-восточной части острова, деревянный крест, он был заменен впоследствии стальным. Через полтораста лет со дня смерти командора экипаж шхуны «Алеут» в ограде церкви в Никольском поставил железный крест. Он стоит и сейчас, огражденный тяжелой якорной цепью.