Но зато непередаваемые ощущения испытываешь, плавая с ластами в ночное время. Обычно я заплывал на километр от берега, ложился на спину и без конца смотрел на черное небо, усыпанное ярчайшими звездами, которые здесь кажутся очень близкими. Для того чтобы. удержаться на поверхности воды, достаточно делать ногами едва заметные движения. Тишина Необъятный, сверкающий космос расстилается над тобой Все мелочные житейские вопросы отлетают прочь, ничто не нарушает уединения и самого фантастического полета мысли.
Я часто думал о том, что же было на Иссык-Куле пятьсотдве тысячи лет назад, старался представить себе далекое прошлое. И вот, в одну из ночей, когда я близко подплыл к отмели с остатками стены на дне, воображение нарисовало мне такую картину
В тревоге провел ночь Хафизи Абрумастер шахматной игры при дворе Тимура. Он до утра не сомкнул глаз, а с рассветом вышел из дворца, чтобы освежиться и собраться с мыслями. Еще накануне вечером прискакал гонец и сообщил, что великий эмир находится в дне пути от Малого жилища. Сейчас Хафизи стоял спиной к дворцунебольшому изящному строению, поднимавшему ажурные стены словно из самого озера; зодчий воздвиг дворец на уединенном плоском продолговатом островке.
В самом дворце чувствовалось оживление: то и дело из него выбегали рабы; они чистили посуду, выносили тяжелые ковры для проветривания, повара с окровавленными ножами разделывали туши лошадей и баранов. Между островом и берегом беспрерывно сновал плот, доставлявший дрова, съестные припасы и ворохи ароматических трав, которыми устилали подход к дворцу.
Хафизи зябко поежилсяшелковый халат плохо защищал его от осенней утренней свежестии принялся энергично расхаживать вдоль южной стены дворца. Он перестал обращать внимание на суету придворной челяди и углубился в свои мысли.
Почти два года назад в Самарканде великий Тимур призвал к себе Хафизи. Он ясно представил себе, как тогда Повелитель Трех Сторон Света, сидя на небольшом шелковом матраце, подал Хафизи знак приблизиться, а всем придворным велел выйти. Когда они остались вдвоем, Тимур сказал:
Я призвал тебя, Хафизи Абру, ибо велико мое уважение к тебе. Я ценю твое искусство игры в шахматы. Но более всего дорога мне твоя прямота и правдивость: ты никогда не поддавался мне, играя со мной в шахматы, никогда не проигрывал преднамеренно.
Ты видишь меня, продолжал Тимур, в расцвете моего царственного могущества и увядания плоти. Да, да! быстро добавил он, заметив, что на лице Хафизи появилось выражение протеста. Не льсти, Хафизи. Всегда оставайся честным. Я встречаю теперь шестьдесят девятую весну и знаю, что великий аллах, да славится имя его во всех концах мира, скоро призовет меня.
Тимур замолк и некоторое время любовался огромным рубином на своем перстне.
Слыхал я, что, кроме игры в шахматы, ты занимаешься сочинительством и обладаешь простым, доходчивым слогомвот почему мой выбор пал на тебя. Надлежит тебе составить книгу о моих деяниях. После меня на земле останется великое государство, управлять которым будут мои дети, внуки и правнуки. Описание моих деяний да послужит им образцом, как управлять государством и каким должен быть государь. Понял ли ты меня, Хафизи? И если понял, говори.
Великий Тимур, да продлит аллах дни твои! Я действительно немного сочиняю в часы досуга, но знания мои скудны, а годы не успели одарить мудростью. Мне известно, что многие ученые уже составили твое жизнеописание. Мудрый муж и отважный воин Насираддин Омар изложил историю твоего похода в Индию. Над описанием твоих великих ратных подвигов трудились Гийасаддин Али, умудренный аллахом, и сам прославленный Низамаддин Шами, именуемый Дамасским. Смею ли я помыслить, что мой труд будет стоить сотой доли трудов названных ученых мужей?
Скромность украшает молодость, одобрительно кивнул Тимур. Он задумался и, обращаясь словно к себе, произнес:Творение Гийасаддина Али, при этом Тимур поморщился, да и Низамаддина Шами годятся для прославления моего имени, но для наставления моих потомков в делах государственных они подобны пустому золотому сосуду. Золотой сосуд красив и драгоценен, он сверкает под солнцем и ослепляет своим блеском. И все же он создан не ради того, чтобы им любовались, а ради того, чтобы из него пили. Свой смысл золотой сосуд обретает лишь тогда, когда он содержит в себе нечто полезное, когда из него пьют бодрящее вино или прохладный кумыс. Мне нужно сочинение, которое правдиво повествовало бы о деяниях Тимура, написанное языком вполне ясным, где блеск витиеватого слога не затмевал бы смысла. Понял ли ты меня, Хафизи? Говори.
Понял, великий государь!
Скажи же, что нужно тебе для твоего труда, и я велю исполнить все твои желания.
Великий государь! Для столь благородного труда человеку нужно лишь одно: уединение от суеты мира.
Брови Тимура сдвинулись. Он раздумывал некоторое время, а затем сказал:
Во многих днях пути от Самарканда на восток в горах лежит озеро, носящее мое имя, Тимур-ту-Нор. На озере этом есть остров, а на нем я повелел воздвигнуть Малое жилище. Я сделал это для собственного уединения. В дни отдыха и раздумий я проводил там время. И нет в моей стране места более прекрасного и столь располагающего к хорошим мыслям. Согласен ли ты последовать туда?
О великий Тимур!
Тогда собирайся в дорогу.
Во дворце на острове Хафизи отвели просторное помещение из двух комнат. Небольшие оконца одной из них выходили на юг. Когда Хафизи, сидя над рукописью, задумывался, он подолгу глядел на озеро, то спокойное, бирюзовое, походившее на дремлющего могучего зверя, то вздымающее огромные волны, которые с грохотом обрушивались на стены дворца, отчего он сотрясался до основания. Эта слепая мощь стихийных сил природы то восхищала Хафизи своим неукротимым могуществом, то ужасала необузданной жаждой разрушения. И по мере того как он вчитывался в рукописи своих предшественников, пересматривал собственные записи и перебирал в памяти деяния Тимура, свидетелем которых Хафизи был сам, Тимур-ленгЖелезный хромецвырастал перед ним во весь свой исполинский рост таким же необузданным и загадочным, как Тимур-ту-НорЖелезное озеро.
Хафизи Абру был человек вдохновенный, талантливый, увлекающийся, но вместе с тем ему известны были строгие законы построения литературного произведения. Жизненный путь Тимура подсказывал одни приемы письма, но законы литературы ограничивали полет мысли художника. Хафизи приходил в отчаяние от этих, постоянно преследовавших его противоречий. Однако он понял через некоторое время, что суть дела лежит прежде всего в невероятной противоречивости характера самого Тимура и его поступков. И тогда он смело отбросил все литературные каноны и, по суткам не выходя из комнаты, стал красочно описывать один за другим все факты из жизни Железного хромца. Когда же факты эти были последовательно изложены, для самого Хафизи они приобрели стройную систему, которая, как показалось летописцу, очень напоминала пестрое шахматное поле с черными и белыми квадратами.
Вот Тимур в походе на Турцию проявляет полководческий гений: блестящим обходным маневром он вводит в заблуждение турецкого хана Баязеда, захватывает весь его обоз и добивается выдающейся победы.
«Слава Тимуру!»мысленно восклицает Хафизи.
А вот Тимур, поучая свои войска, говорит, что доблесть солдата, своего или вражеского, он почитает в равной степени и всегда готов наградить и того и другого.
«Как мудро и великодушно!»думает Хафизи.
И тут же он читает, как разгромив племя Белых татар, которые доблестно сражались за свою независимость, Тимур повелевает всем пленным отрубить головы и сложить из них чудовищную пирамиду. Мало того, он приказывает истреблять Белых татар, где бы их ни встретили, не щадить ни женщин, ни детей, ни стариков, и в короткое время уничтожает почти весь шестисоттысячный народ.
Ужас охватывает Хафизи.
Во время войны против Тохтамыша эмиры направили Тимуру несколько письменных предложений, в которых они предавали своего князя. Тимур пришел в негодование и сказал: «Они предлагают мне выгодное делопредают в мои руки моего врага, но я проклинаю предателей!»и не воспользовался этими предложениями.
«Какое благородство!»восхищается Хафизи.
И снова он перечитывает случай, когда в Турции Тимур клятвенно пообещал не пролить ни капли крови защитников одной крепости, если они добровольно сдадутся. Стойкие защитники поверили ему, открыли ворота крепости и вышли из нее. Получив с них дань, Тимур повторил, что свое слово сдержит, не прольет ни капли крови побежденных, и велел живьем закопать их в землю.
Хафизи содрогается от возмущения, губы его шепчут непроизвольно: «Вероломство, позор!»
Тонкий ценитель искусства, обладавший редким художественным вкусом, по велению которого в Самарканде и окрестных городах воздвигались прекрасные здания, подобные кружевам из камня, в походах против непокорных ему народов превращал города в дымящиеся развалины, а плодородные землив пустыни. В начале всякого похода он повторял свою излюбленную фразу: «Я повею на них ветром разрушения!» И действительно, обрушивался на несчастных, как ураган. Он действовал с большим успехом, чем землетрясения, наводнения или мор.
Своими познаниями по истории Тимур привел в изумление величайшего из мусульманских историковИбн Халдуна. Повествования о доблестях исторических и легендарных героев он цепко сохранял в памяти до мельчайших подробностей. Кроме своего родноготюркскогоязыка, он свободно говорил на языке персов. Он особо чтил ученых, любил беседовать с ними, слушать чтение всяких научных сочинений, поощрял астрономов и был неграмотным.
Он презирал астрологов, не верил в их предсказания, сказав однажды: «Счастье и несчастье человека зависит не от положения звезд, а от воли того, кто создал и звезды и человека». Он казался ревностным поборником ислама, но законы, которые сам диктовал, ставил превыше всякой религии. А презираемых им астрологов, факиров и шаманов умело использовал в качестве лазутчиков и доносчиков и в своем государстве и в сопредельных странах.
В его кровавых расправах с ни в чем не повинными людьми, кроме холодного политического расчетазапугать покоренные народы, подавить их волю к сопротивлению массовыми казнями, проявлялась болезненная утонченная жестокость. Это обстоятельство больше всего мучило Хафизи. Он искренне восхищался Железным хромцом и пытался оправдать всякое его деяние. «Возможно, любовь подвергать людей утонченным пыткам вызвана в нем тем, что сам он всю жизнь переносил мучительные физические страдания, вызванные тяжелой раной, полученной еще в молодости?»размышлял Хафизи, и сам понимал, что последнее обстоятельство все же не может служить оправданием зверств великому человеку.
И кумир начал рушиться. Из полубога Тимур превращался для Хафизи в человека, и на страницах рукописи вырастал уже другой Тимурсо всеми его огромными достоинствами и еще большими недостатками.
Перечитав свой труд, Хафизи понял из него, что у Тимура, казалось, было две определенные цели: завоевать мир, безраздельно властвовать над ним и остаться великим и неповторимым в памяти потомков. Но в действительности Тимур никогда не знал, чего он хочет достичь, хотя и был одержим ненасытной жаждой деятельности и вечно стремился к чему-то.
Все, что в состоянии свершить одна сила, один человек, он свершил. Но Тимур был бесконечно одинок, ибо все, что он делал, он делал для себя и во имя себя; он удовлетворял лишь свое ненасытное и бесплодное честолюбие, и потому подвиги его оказались более разрушающими, чем созидающими.
И Хафизи знал, что именно так и поймет Тимур его сочинение. От острого проницательного ума не скроется то, что нигде явно не было высказано, но сквозило в каждой строке летописи.
Вот почему так тревожился Хафизи. Навлечь на себя гнев Тимуразначило навсегда потерять его расположение, а возможно, и свою голову. Может быть, не читать рукопись? Избежать этого под каким-нибудь благовидным предлогом? Будь Хафизи старше лет на двадцать, он именно так и поступил бы. Но Хафизи подходил лишь к концу третьего десятилетия своей жизни, дерзновение молодости еще не было сковано благоразумием зрелости, и, в конце концов, именно сам Тимур повелел писать только правду. Хафизи решился читать Тимуру свое сочинение.
Он в последний раз посмотрел на озеро и отправился во дворец, чтобы приготовиться к встрече великого эмира.
Тимур прибыл раньше, чем его ожидали, вскоре после полудня. Его сопровождала небольшая свита и всего тысяча отборных воинов, которые расположились лагерем на берегу. Сам Тимур с немногочисленными, наиболее близкими сановниками и молодой, девятой по счету, женой Я угу ягойцарицей сердца, на которой он женился немногим более года назад, переправился на плоту во дворец. Он не велел себя тревожить и тотчас лег отдохнуть после дороги.
К вечеру на озере разыгралась страшная буря. Задул западный ветерулан. С бешеной скоростью он несся из Уланского ущелья на восток, гоня низкие взлохмаченные тучи. Но в. то же время с юга в этот стремительный поток воздуха ударил другой ветеркочкорка, Обе стихии словно обнялись, сплелись, создавая завихрения, подымая беспорядочные волны, вздымая гигантские смерчи.
Таким же беспорядочным волнением была наполнена душа Хафизи. Он не отрываясь смотрел из окна своей комнаты и видел, как далеко, на южном берегу, возникают и движутся чудовищные черные столбы смерчей. Ветер завывал на разные ладыон гудел не ровным, могучим напряжением, а отрывисто: начинал с низкой ноты, затем эта нота постепенно повышалась и оканчивалась пронзительным взвизгиванием.
Хафизи очнулся от смятенных мыслей после того, как до его плеча кто-то дотронулся. Перед ним стоял дворецкий.
Великий эмир оказывает тебе честь и приглашает на свой скромный ужин.
Хафизи поклонился:
Как здоровье великого эмира, да ниспошлет аллах ему свое благословение?
Плотью эмир подобен юноше: он прибыл в Малое жилище с юной женой, ответил опытный льстец. Мудрость же великого государя превыше человеческой мудрости от сотворения мира до конца его.
Хафизи последовал за дворецким в большой зал. Хотя летописец прожил по соседству с этим залом почти два го* да, но не осмеливался в него входить. Теперь он рассматривал помещение с любопытством.
Пол и стены зала были покрыты изразцами с простым, но благородным геометрическим орнаментом. У стен стояло несколько серебряных позолоченных столов. На столах сверкали золотые и серебряные сосуды различной формы и назначения, фарфоровые вазы занимали самое почетное местокитайский фарфор в те времена ценился не ниже золота. Китайские вазы были украшены тончайшими рисунками, изображавшими сказочных драконов; золотые кувшины и кубки по краям отделаны небольшими рубинами. На других столах стояли золотые пиалы, инкрустированные жемчужинами.
Снизу на две трети высоты стены зала покрывали занавеси из розового шелка, отделанные у пола позолоченными медальонами и изумрудами. От потолка на одну треть высоты стены свешивались красиво драпированные куски шелковой ткани нежно-бирюзового цвета, украшенные по краю так же, как и занавеси, с добавлением разноцветных шелковых кистей, которые слегка раскачивались от порывов ветра, проникавшего в зал через окна.
На стене против главного входа очерчивалась дверь в виде стрельчатой арки, которая вела во внутренние покои. Дверь почти скрывалась занавеской. Перед ней на тонких серебряных цепочках висело множество золотых бляшек.
Внезапно занавеска колыхнулась, из-за нее бесшумно появился подросток раб. Он раздвинул цепочки с золотыми бляшкамипослышался легкий, мелодичный звон, и в зал, прихрамывая, вошел сам великий эмир. Хафизи упал ниц.
Встань, Хафизи Абру! услышал он над собой негромкий властный голос. Рад видеть тебя в добром здоровье.
Хафизи поднялся. Теперь он смог посмотреть на Повелителя Трех Сторон Света.
Тимур совсем не изменился за те два года, которые Хафизи провел на острове. Перед молодым летописцем стоял человек высокого для монгола роста, с широкими округлыми плечами и богатырской грудью. Правая рука его была скрючена в локте, указательный палец, искривленный и несгибающийся, торчал вперед, словно предупреждал: опасайся гнева Тимура! Левое плечо Железного хромца значительно возвышалось над правым, но это не отражалось на гордой посадке головы. Ни на мускулистой открытой шее, ни во всей атлетической фигуре не было заметно и намека на тучность, мощная мускулатура Тимура отличалась сухостью форм.