К утру Тарасовы были в Усть-Каменогорске. Нине опять досталось больше других. Дочь оказалась больна не на шутку. Корь! Михаил сменял Нину на часть ночи, а все остальное время она неотрывно находилась около маленькой кроватки.
Поехали мы с тобой сюда, Миша, чтобы мне из слез и сиделок не выходить!
Ничего. Поправится!
Тебе все ничего.
О совместном выезде на полевые работы нечего было и думать. Это приводило Нину в отчаяние. Отпускать Михаила от себя после болезни ей казалось просто невозможным.
На одном из первых пароходов, уходивших вверх по Иртышу, отправили Коровина. Через несколько дней от него пришла телеграмма, в которой сообщалось, что партия приступила к работе. Можно было двигаться и остальным.
Тарасов выезжал ночью. До последнего гудка он стоял рядом с Ниной на пристани, предоставив устраиваться в каюте своим спутникам. Даже пароход осматривал только утром.
Представьте себе небольшой «двухэтажный» речной колесный пароходик, какие теперь почти не встречаются на наших реках. Внизу, на уровне палубы, располагались каюты третьего класса. Второй этаж отводится каютам второго и первого классов; промежуток между носовой и кормовой надстройками был заполнен «палубным» грузомтюками, ящиками и просто кучами разного добра, «не подлежащего упаковке».
Над всеми звуками господствовали размеренный гул машины и шлепанье лопастей колес. Они не прекращались и ночью, когда затихало все остальное. После каждого удара колес пароход вздрагивал. Недаром такие суда в народе называли «шлепоходами».
Пароход медленно двигался вверх по фарватеру, в узкой скалистой долине Иртыша. Река здесь была так стремительна, что движение «шлепохода» вверх по течению занимало в четыре-пять раз больше времени, чем движение вниз. В наши дни большая часть этого ущелья скрылась под водой, превратилась в длинное озеро, спокойно стоящее выше плотины Усть-Каменогорской электростанции. И современным пароходам уже не страшны длинные мели и быстрые перекаты.
Наутро «Алтай», так назывался пароход, вышел из скалистого ущелья и сразу оказался в середине плеса, полого извивающегося по широкой равнине, лишь на горизонте перегороженной цепями гор. Это было начало Зайсанской котловины, которая теперь почти смыкается с водохранилищем Бухтарминской ГЭС. Недалеко от выхода из ущелья расположились крохотный поселок и «пристань Гусиная», а от них через невысокие горы грунтовая дорога уходила к руднику Зыряновску.
Тарасову с трудом удалось уговорить какого-то случайного шофера, несомненно искавшего более выгодных пассажиров, довезти его с грузом и людьми до рудника.
Рудничный поселок, тогда состоявший из двух улиц и нескольких групп домиков, беспорядочно разбросанных в стороне от «магистрали», встретил его тишиной. Она нарушалась лишь в базарные дни, по большим праздникам да в дни выдачи зарплаты. Разведчики прожили здесь более недели, пока собирали обоз, который должен был доставить их уже в глубину гор Рудного Алтая Последней базой в «жилых местах» решили сделать село Алексеевку.
Обоз, состоявший из двух десятков бричек, запряженных парами коней с «хоздвора» Зыряновского рудника, двигался медленно. По три-четыре раза в день приходилось устраивать передышку. Рано останавливались на ночлег и поздно отправлялись в путь. Возчики ждали«пока солнцем грязь схватит», так как заморозки уже не могли скрепить дорогу.
Последний участок пути показался особенно трудным. Грязь держалась в низинах, на щебнистых и каменистых склонах ее не было. Но низин и глинистых участков встречалось много. Бесконечно повторялся цикл: спуск в лощину, переход через ручей или речку, подъем, перевал и новый спуск
На спусках брички не слушались тормоза, все быстрее катились вниз, на лошадей и злых от усталости людей. От сапог оставались длинные непрерывные следы, как от широкого полоза. Грязь не давала возможности лошадям даже с разгона поднять бричку хотя бы до первого сухого участка; обычный для таких случаев прием ездывкось по подъемутеперь плохо помогал.
Более высоко стоящая лошадь начинала скользить и «подсекать» свою напарницу. Создавалась опасность, что, как только хотя бы одно из колес встретит любое препятствие, бричка с грузом перевернется. Хорошо, если еще останется не разломанной. Возчики из последних сил старались поддержать воз и сами ползли вместе с ним, радуясь камешку или ветке, в которые случайно упиралась нога.
Как только выползали на сухой участок, люди молча хватались за боковые жерди брички, стараясь не отстать, воспользоваться короткой передышкой. Подниматься стороной, в одиночку не было сил.
Останавливаясь на несколько минут на перевальчике-«переломе», молчали, не замечая красоты залесенных гор, по-весеннему бурных потоков и ярких пятен светло-зеленых лугов. Жадно курили, прислонившись к бричкам и не глядя на окружающих.
Тарасов очень устал в этот день, разболелись раны, злился без особых причин и отходил в сторону, чтобы не обрушиться на уставших и в сущности ни в чем не виноватых людей. Был момент, когда он пожалел, что не послушался врача и потащился с этим проклятым обозом. Но, поймав себя на такой слабости, выругался и, пересилив боль, снова побрел вперед.
Старался думать о предстоящих днях. Он знал, что Коровин хорошо провел первую часть работ. Подобрал недостающих людей и даже сменил кого-то, оказавшегося непригодным для полевых условий, когда каждый человек на счету.
Тарасов надеялся, что ему удастся привлечь к работе на лето если не коммунистов, то хотя бы несколько комсомольцев. Но это сделать оказалось не простои тех и других тогда было слишком мало. Единственно чем могли ему помочь на Зыряновском рудникеэто послать в партию троих бывших партизан, опытных таежников-разведчиков. «В долгие вечера и в непогоду можно будет, думал Тарасов, послушать бесхитростные рассказы о том, как с участием этих людей громили в Алтайских горах банды противников советской власти. Но это будет потом, а пока нужно вот так, из последних сил. подталкивать сползающую с дороги груженую бричку».
Вот она и Алексеевка! крикнул кто-то из возчиков, первым поднявшийся на очередной хребетик.
Не велик город, хотя деревня не малая, заметил Тарасов.
Село.
Ну уж и село.
А в этих местах больше, почитай, и не найдешь. Видишь, вон раньше церковь стояла.
Ну?
Раз церковь была, значит село.
Сколько еще протянемся?
Екатерининских отсюда пять считают.
Как? Чего?
Верст, говорю, екатерининских. Вы, я слышал, из Ленинграда, там у вас на километры считают, а мы тут пока по-дедовскиверстами. Да еще в два счета. Где николаевскими, а где екатерининскими. Кому как больше нравится.
Это как же понимать?
А просто. Которые николаевские, так то новыеземлемерные, дорожные, по пятьсот сажен, а екатерининскиестарые военные, по семьсот. Так их семисотельными и называют. А, говорят, еще казацкие былиермаковки, так те по тысяче сажен считали.
Говоривший был немолодой, невысокий и плотный человек, с широкими темными нависшими бровями, придававшими его лицу какую-то нарочитую строгость, одетый, как и все, в темно-серый ватник, серую шапку-ушанку и в сапоги, «по-старательски», с отогнутым краем голенища. Левая рука, на которой у него были намотаны вожжи, видимо, действовала плохо.
А что с рукой?
Да так.
А все-таки?
От беляков память. Расскажу как-нибудь, если охота появится. Лето длинное. Я ведь по Алтаю всю тайгу прошел. Как родился, пошел в нее, так никак из матушки и не выйду. Всякое видел. Показалась она мне. Не обидела
А работать не мешает?
Да нет. А вы что, Михаил Федорович, сомневаетесь? Так, кажись, вас зовут, товарищ начальник? Или, может быть, к имени-отчеству не приучены, предпочитаете по чину? Люди вас в обозе все начальником величают. С Коровиным мы не раз по тайге хаживали. Не жаловался он на мою руку.
Теперь Тарасов понял свою оплошность. Перед ним был тот самый знаменитый «всеумелец», о котором не раз рассказывал Коровин. Человек, прошедший вдоль и поперек всю алтайскую тайгу, удивительно работоспособный и так же удивительно обидчивый.
Как-то Коровин в сердцах сказал ему фразу, показавшуюся обидной, и Матвей Фаддеевич Буря, или попросту Матвей-буря, молча поднялся и ушел. Прямо с маршрута. Осенью, без плаща, в чем был, без своей вещевой котомки.
Несколько раз ездил Коровин домой к Буре извиняться, к себе в гости приглашал. Очень не хотелось терять такого помощника и надежного товарища. Но Матвей-буря каким-то образом всегда заранее узнавал о предстоящем приезде Коровина, а наученные родичи заявляли: «Только уехал. Сказывал, на неделю, а там видно будет. Куда? А разве у него доспросишься?», или еще так: «На охоте Фаддеевич и тревожить не велел».
Тарасову было непонятно, как Матвей-буря мог оказаться в обозе. Видимо, обида была прощена и он сам решил прийти на помощь к другу. Коровин говорил, что посылал ему письмо. И вот он, Тарасов, так неудачно начал свое знакомство, да еще отличился в пути тем, что не замечал, как к нему обращаются люди.
Да вы не думайте, если не поладим, я не задержусь, как бы угадывая смятение начальника, заметил Буря. Мешать не стану. Сам иду, без приказа или аванса. Просто из интереса. Я человек самостоятельный. За то меня еще в партизанском отряде в разведку всегда одного посылали, редко кого только для связи брал.
А почему вы, Матвей Фаддеевич, решили, что я сомневаюсь, попробовал вывернуться Тарасов. Откуда я мог знать, с кем беседую? Может, лучше познакомимся, хоть с опозданием?
То, что Тарасов так прямо признал ошибку, назвал по имени-отчеству и протянул руку, польстило старику.
И то правда! сразу согласился он и широко улыбнулся.
Теперь Тарасов мог убедиться, что здоровая правая рука этого человека была из тех, которыми шутки ради сгибают медные пятаки.
Ну, что же. Теперь, по обычаю, можно закурить. Ты моего, а я твоего. Коли поладим, может, и другое что не раз делить придется.
Тарасов с готовностью протянул кисет и сам взял из рук Матвея аккуратный кожаный мешочек. Не новый, но с еще заметной сафьяновой отделкой, длинными завязками, несколькими отделениями и петлей, чтобы прикреплять на ремень, либо «на крестик»на шею.
Он у меня на старый таежный манер, пояснил Буря. И для табаку и для золота годится. А двойная крышка, чтобы не промок.
Хорош!
Может, поменяемся? неожиданно предложил Буря, Твой тоже ничего. Расшитый, девичий.
Нет Память это.
Правильно. Знаю. Видел я твою Нину. Проверял, раньше чем идти, что за люди.
Когда же это, где?
Успел вот. Только это наших дел не касается.
За перекуром немного передохнули. Теперь опять вниз до дна лощины, а затем шаг за шагом наверх, короткая передышка на переломе, и начинай ту же песню. К усталости начало прибавляться чувство голода.
Тарасов и Буря шли рядом Говорили мало, как многие бывалые в тайге люди, наперед знающие почти все, что может случиться при любом стечении обстоятельств. Лишь изредка перекидывались короткими фразами.
Как там Коровин насчет ужина сообразил?
Этого учить не надо. Дело знает. Голодными не будем.
Он может и не знать, когда доберемся.
Плохо вы в своем заместителе разобрались. У нас на Алтае все и всё знают, что знать надо, а иной раз и маленько побольше.
Это я согласен. Уже встречался. Но за последние дни нас вроде никто не обгонял.
Вроде Володи, на манер Кузьмы. Обгонять, может, и не обгоняли. Но дорога-то не одна, уклончиво сказал Буря. у Больно просто жить хотите.
А зачем в обход идти? не понял Тарасов.
В такое время, когда за буханку на дороге убить могут, тащите через все горы обоз с хлебом и хотите, чтобы ваш каждый шаг не знали?!
Помолчали. Тарасов заметил, думая вслух:
Неужели так плохо в деревнях? На рудниках люди уже не голодают. Хотя и очень труднострана на карточках. До богатства пока далеко. Сразу разве справишься
Не осерчайте, товарищ начальник, за то, что скажу. Я пораньше вас здесь советскую власть устанавливал, а надо будет, жизнь за нее отдам. Не о том речь, и агитировать меня нечего.
Нет! Что вы. Я это и для себя говорил.
То-то Иной раз думаю, не рано ли о врагах забываем. Змеи они, живучие.
Солнце садилось, когда лошади из последних сил взяли еще один перевал.
Дело к ночи поворачивает.
Ничего, теперь доехали. А вот и встреча.
Действительно. Навстречу, опираясь на палку, шел человек.
Ваня!
Михаил!
Тарасов и Коровин обнялись.
Добрались! Благополучно? спрашивал Коровин. А я боялся, как тебе эта дорожка будет. Беговую бричку послал с сеном. Но ее что-то у вас не видно.
На руднике оставил, ответил Тарасов. Кое-что получить не успели. Завтра догонит. Только обозлился я за нее.
Это почему же?
Что я, по-твоему, девица-невеста. На пушистом сене с бубенцами меня водить вздумал?
Но Коровин не слышал ответа. Он увидел Бурю и трижды расцеловался с ним.
Нашелся, значит. Письмо получил?
Что мне бумаги. Сердце больше скажет. Сам вижу, что на этот раз может пригодиться Матвей.
Молодец!
Про это моя старуха еще в молодухах раньше тебя узнала.
Ну, а как Петровна?
Спохватился. Человек ты вежливый. Пошла было со мной, да в Усть-Каменном подружку себе новую подцепила, с ней осталась.
Как же это?
А ты у нее спроси, коли свидишься. Вот с начальником твоим в дороге было срезался. Ершистый он у тебя.
Как же не стыдно, так же шутя, вмешался Тарасов. Оказывается, вы еще и злопамятный. А я лучше здесь скажу.
Ну, давай.
Что думаю, то и говорю. Прятаться не умею.
Правду он говорит, а, Коровин? лукаво спросил Буря.
От этой прямоты я за зиму вдоволь натерпелся, огрызнулся Коровин.
Ну, тогда сойдемся! заключил Буря.
За беседой незаметно спустились в деревню, прошли улицей и оказались во дворе довольно большого дома с заколоченными накрест окнами; здесь уже распрягали лошадей.
Матвей был прав: никто не остался голоден, и для всех была приготовлена спокойная ночевка.
Когда Тарасов проснулся, было темно. Решил, что еще ночь, и, боясь потревожить остальных, долго лежал молча, перебирая в памяти последние дниотъезд, колесный «шлепоход».
Особенно живо возник перед глазами матрос, что стоял на носу парохода с «наметкой»длинным шестом для измерения глубиныи кричал на всю ширину иртышской долины, окаймленной крутыми склонами гор, сообщая о результатах измерений.
Не-е-е ма-а-ячить!
Во-о-о-сьем!
Шеш половинном!
Шетыре половинном!
Под табак!
А когда пароход, уткнувшийся в мель, тряхнуло и матрос, потеряв равновесие, оказался в воде, то не растерялся и под хохот собравшихся на палубе людей, не меняя тона, закричал:
По колен!
Потом вспомнилась «пристань Гусиная», путь через голые «сопки», донельзя пыльная дорога. Зыряновск. Снова дорога и наконец вчерашний день. Беседа с Матвеем-бурей.
Совсем рядом кто-то заговорил шепотом:
Так вы же сами не велели.
.Ничего! Хватит, а то прокиснет.
После болезни да с дороги.
Эх и даст же он нам, как узнает, что проспал до обеда.
Ничего не даст.
Ослепил внезапно появившийся освещённый квадрат настежь открытой к солнцу двери. Тарасов увидел, что друзья, которых он боялся разбудить, давным-давно встали. Темнота была создана плотно закрытыми ставнями.
Проснулся!? Ну вот, я же говорил, что он давно выспался. А вы тут «не троньте», «спит», «больной». Хватит ему болеть, натешился уже. Дольше будет валятьсяизленится.
Подожди. А кто же устроил, что я день за ночь принял?
Ладно. Дело прошлое.
Через несколько минут, умывшись прямо на берегу реки ледяной кристально чистой водой и наскоро позавтракав, Тарасов занялся делами.
Почти сразу же за селом начинался район работы их геологической партии. Никаких других «опорных» баз они устраивать не собирались. Все лишнее или, точнее, не нужное в первые дни останется здесь. Грузы должны быть переупакованы, подобраны первоочередные, подготовлены вьюки. Многое надо было решить и в сельсовету.
Только поздним вечером участники экспедиции собрались в большом бревенчатом доме, за обедом, одновременно явившимся и ужином. Сюда же постепенно начали собираться гости. Это были только старики. Степенно входили они в горницу. Кланялись на все стороны. На предложение сесть к столу и разделить ужин отказывались, отвечая одним словом: «благодарствуйте». Усаживались на одну из лавок, по стенке, в отдалении от стола. Разглаживали бороды, обмениваясь между собой ничего не говорившими фразами.