Спустившись в соседнюю долину, наткнулся на следы трех конных всадников. Следы шли почти по тому направлению, откуда он только что пришел, и были совершенно свежими.
Ясно! В маральник угодил Объездчиков следы, наверное, к стаду. А может, на выстрел?!
Надо было уходить побыстрее, и он решил воспользоваться для этой цели хорошо наезженной тропкой. Тропка шла вниз по течению какой-то речки и довольно быстро привела его к охотничьей избушке, на этот раз явно жилой.
Оставив завьюченную лошадь в стороне, Макаров осторожно подошел к избушке. Прислушался. Рывком открыл дверь. Предположение подтвердилось. Хозяев в избушке не было. Разбросанные предметы пастушьего обихода говорили за то, что люди только что были здесь.
«И верно, на выстрел унеслись» подумал Макаров.
Быстро наполнил попавшийся под руки мешок. Засунул в него несколько небольших хлебов, мешочек соли, какую-то крупу, сверток с табаком и даже кусок свежего маральего панта.
Лекарство доброе пригодится!
Особенное удовольствие вызвала у него находка бутылки со спиртом. На столе лежал свежий пирог с рыбой, накрытый рушником и еще теплый. По-собачьи отхватил зубами кусок, а остальное завернул в рушник и засунул за пазуху.
Хотелось продолжить осмотр избушки. Но хозяева были недалеко и в любую секунду могли явиться. Предпочел не встречаться. Прямо, без тропы, перевалил в соседнюю долину. Поднялся по руслу ручья, перешел водораздел и опять по воде спустился в следующую.
Ночевку провел без костра. Дремал сидя, сжимая в руках карабин. Вздрагивал при малейшем шорохе, не доверяясь спокойствию собаки; с нетерпением ждал рассвета
Весна изменяла все в окружающей природе, но она не могла изменить только одногодушевного состояния Макарова. Теперь он со злобой переживал необходимость ночных остановок. Делая их только из-за крайней усталости да из боязни потерять последнюю лошадь, а значит, и без того сократившийся багаж. Тем более, что теперь его уже нельзя было везти на санках.
Смешанная тайга начинала зеленеть. Бурно, почти на глазах поднималась трава, появлялись первые алтайские цветы. Вешние ручьи и свежие травы все больше смывали, закрывали след, давали возможность двигаться незаметно даже для самого опытного глаза.
Нет Мой путь все равно короче! Как-никак, все же я раньше поспею, убеждал он себя.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Больница. Нина. В обозе. Удивительный разговор
Солнечный зайчик медленно, но настойчиво двигался от самого угла по потолку, потом переползал на стенку, спускался по ней и куда-то исчезал. Очень трудно было решитькаков же дальнейший путь зайчика Пожалуй, это было самое сильное из первых впечатлений, появившихся у Тарасова после «воскресения из мертвых», как говорил о начале его выздоровления старый врач рудничной больницы.
Путь солнечного луча с каждым днем увеличивался, так как удлинялся день. Но это происходило и потому, что если еще два дня назад Михаил Федорович следил за ним только поворачивая глаза, то теперь мог немного подвинуть голову.
Он увидел у своего изголовья казавшегося застывшим Коровина.
Ты здесь давно, Ваня? обрадовался Тарасов.
Молчи! А то попадет нам обоим.
А что?
Сказано не разговаривать, услышат, так больше меня не пустят.
Тарасов умолк, со страхом ожидая, что кто-то сейчас появится и выгонит друга, о котором он успел соскучиться. Но быстро устал, закрыл глаза и проснулся только утром.
Последующие дни начинались тем же зайчиком. Потом появлялся Коровин. Их разговоры, во время которых Тарасов жадно слушал собеседника, всегда кончались одним и тем же: в палате появлялся доктор, казавшийся Тарасову в эти минуты самым противным человеком на свете. Он ворчливым тоном задавал один и тот же вопрос.
Ну-с, дорогой посетитель, а не много ли на сегодня?
Коровин оправдывался неуклюже, как нашкодивший школьник:
А мы и не разговариваем вовсе. Я просто так сижу
Доктор клал руку Коровину на плечо и говорил, как бы заученное, наставительно и твердо:
Знаю я это «просто так сижу». Давайте-ка, друже, восвояси.
А завтра? не выдерживал Тарасов.
Завтра и посмотрим. Как вести себя будете.
Приду, Миша, не волнуйся, и с планом у нас все будет в порядке, ты не думай, не волнуйся.
Оставшись один, Тарасов перебирал в памяти детали беседы, обдумывал вопросы, которые обязательно надо будет выяснить завтра, и все больше нервничал. Но однажды, когда врач, как обычно, выпроводил Коровина, Михаилу Федоровичу стало плохо.
Поднялась температура. Разболелись раны. Застонал. Ему сделали какой-то укол. Боль начала тупеть, но и это не привело к успокоению. Пугали кажущиеся безнадежность и безысходность
Потом началась нервная дрожь. Мысли одна противнее другой приходили в голову, казалось, надвигается какая-то новая беда.
Наверное, Коровин приходил прощаться Едут А кто же вместо меня?.. Сам виноват Спишут теперь совсем, куда я тогда?
Не выдержал одиночества:
Сестра! Няня!
В дверь вошла невысокая худенькая женщина, с простым добрым лицом и чуть раскосыми глазами, одетая в плотно завязанный на все тесемки халат. Остановилась сзади, у изголовья.
Что, больной?
Скажите мне, только правду, вы же знаете! Сегодня, Коровин прощаться приходил? Больше не придет? Уезжают, а? Не бойтесь, я от правды не подохну, а подохну, так не по вашей вине, задыхаясь от волнения, почти выкрикивал Тарасов. Зачем он здесь врал, что завтра придет. Ну! Говорите же!
Осторожно, чтобы не причинить боли, женщина, подтянула на нем одеяло. Потом чуть дрожащей рукой поправила выбившуюся у него' из-под повязки челку.
Тарасов дернулся, как бы стараясь оттолкнуть ее от себя.
Да оставьте вы! Почему молчите?
Она положила ему руку на лоб. Больной повернул глаза, еще не привыкшие к темноте:
Ты?!
Жена глядела на него ласковыми и встревоженными глазами.
Молчи и лежи спокойно, буря ты моя!
Нинка! Родная! Откуда ты?! Когда приехала?
Неделю, на другой день, как тебя сюда угораздило Да молчи же, хватит!
Не уходи только Сколько рассказать нужно!
Никуда не уйду, а докладов твоих я за эту неделю наслушалась. Ночи напролет.
Родная! А как же теперь?
Никуда твой Ванечка не уезжает и никого вместо тебя пока не взяли. Хотя ты, конечно, того не стоишь Говорил же, что работу и Коровина своего больше всего любишь. Завтра увидитесь.
Неужели такое говорил?
Прекрати разговоры, а то уйду, до завтра не приду! Теперь не страшно. Сам хвастался«сильный, не подохну».
Молчу, молчу. Но весна ведь. В поле пора!
Других вопросов у тебя для жены нет?
Ну прости, хорошая! Я же не хотел обидеть.
Да будешь ты слушаться или нет?
Но теперь остановить его было уже невозможно. Забыв о боли, он притянул к себе жену, прижался к ней головой, и пока не заснул у нее на руках, шептал сам, а главное, слушал нежные, добрые слова. Впервые за много дней болезни он действительно спал крепко, без бреда и кошмаров.
Коровин приходил аккуратно каждый день, но теперь его уход не был так чувствителенрядом неотлучно находилась Нина. Несколько раз заглядывал Буров и другие сотрудники конторы. Алексей Алексеевич приносил баночки с каким-то особенным вареньем и доказывал необходимость замены всех лекарств смесью алтайского меда с ягодами («лучше тертыми, чем вареными»). Обещал найти и показать какие-то особенно интересные документы.
Когда Тарасову разрешили сидеть на кровати, а затем и на стуле около окна, в беседах с Коровиным начали появляться нотки спора. Правда, он скрывал, что спор вскоре вызывал противную слабость, разливавшуюся по всему телу. Но не спорить уже не мог, и в этом проявлялась близость выздоровления. Тарасов действительно быстро шел на поправку. Ему помогала не только забота окружающих, но еще больше непреодолимое желание скорее встать в строй.
Наступил день, когда после обычного рассказа о событиях дня, о грузах, упакованных к отправке, Коровин развернул планы предстоящих маршрутов. Он пришел после окончания рабочего дня, и в палате чувствовались сумерки. Но Тарасов заметил:
Так это же новые!
Да, сделали вот.
А те?
Размокли вконец. Разве я не говорил?
Нет!
Папку твою тогда они, видно, с собой утащили, на месте некогда было разбираться, но бросили за соседним-забором и угодили прямо в лужу.
Слушай, Ваня! Тарасов поднялся со стула. Не планы ли им были нужнее, чем я?
И мы так сначала подумали. Но когда нашли, убедились, что был просто грабеж. Видно, бандиты думали, что у тебя в папке деньги. Все бумаги до единой целы. Вышвырнули ее, даже завязки твоим узлом завязаны.
А, может быть, не успели?
Чепуха! Кто им мешал? Унесли бы папку и все.
Кто их знает. Это сразу стало бы ясно.
Ну хорошо. Могли выбросить ее через день-два. Папку же утром нашли. Почти там, где тебя свалили.
Если так, Тарасов облегченно вздохнул, ладно! А что на воле?
Скоро реки вскроются. Идти скоро.
А кто? Ты?
Опять начинается!
Нет, серьезно, кто за начальника?
На Павла молись. Он обо всем договорился. Тебе еще недели две-три надо лечиться, а потом в тайгу. Но при условии, что поначалу будешь слушаться и сидеть на базе. Мы пойдем вперед. Подберем людей, проверим их маленько на близких точках. Весь груз подойдет. Тогда и ты догонишь.
Лучшего лекарства придумать было невозможно. Теперь удерживать Тарасова в больнице стало еще труднее. Почти ежедневно происходили стычки с врачом.
Вы же толком ходить не сумеете, ворчал старик.
Что вы, доктор! бодро отвечал Тарасов. Я отлично себя чувствую. А как только попаду на свежий воздух, сразу сил прибавиться в десять раз.
А потом назад, опять на месяц, а то и больше.
Нет. Такого не случится.
«Не случится». Я просто не имею права вас отпустить.
А держать здорового бездельника в больнице за казенный счет имеете право? сердился Тарасов. Написать бы на вас, куда следует, все права были бы на месте.
Ну, ну! улыбался старый доктор. А не думаете ли вы, юноша, что я лучше вас знаю, насколько вы здоровы?
А я докажу.
Хорошо. Соберем консилиум.
Давайте.
Конечно, никакого консилиума врач не собирал, и на завтра спор разгорался с новой силой.
Наконец мольбы Михаила Федоровича были услышаны. Он перебрался к Коровиным, где все это время жила Нина, а вскоре появился и в «Буровой конторе». Но состояние здоровья Тарасова все же продолжало волновать не только окружающих., но и людей, руководивших всеми ревизионными работами на Алтае. Спорили, можно ли посылать его в полечеловека, едва оправившегося после тяжелого ранения. Снова вносилось предложение оставить на работе в конторе экспедиции. Опять заступился Буров. Он убеждал, что через некоторое время Тарасов вполне сможет налегке догнать свою партию. В первые дни работой будет руководить Коровин, безусловно способный справиться с такой задачей, тем более что ее предполагалось начать на участке, который он знает вдоль и поперек.
Несколько дней письма Бурова оставались без ответа. Наконец с его доводами согласились, и Тарасов был вызван в Усть-Каменогорск, где находилась главная база всех партий экспедиции. Оттуда должен был начаться дальнейший путь вверх по Иртышу.
Особенно довольна этим вызовом была Нина. Едва добравшись до Усть-Каменогорска, она узнала о несчастье с мужем и вынуждена была оставить там у добрых людей маленькую двухлетнюю дочку. А сейчас готова была лететь туда на крыльях На днях она получила известие, что во время очередной прогулки девочка простудилась.
На следующий вечер Тарасовы сидели в поезде узкоколейки.
Ритмичный стук колес и покачивание вагона быстро убаюкали Тарасова, растянувшегося на нижней полке. Нина стояла у окна, оставшегося открытым с момента прощания с гостеприимными риддерцами. Резкий встречный ветер бил в лицо и немного успокаивал. Но вместе с темнотой наступал холод. Окно пришлось закрыть.
Поезд медленно двигался по узкой долине реки Убы. Склоны ее здесь покрыты каменными осыпями, состоящими, то из громадных глыб, то из тонкого щебня. Каждая такая осыпь в перегибах рельефа превращается в каменный поток. Ниже, к подножию склона, быстрее других скатываются крупные камни, выше располагаются средние по размерам, а еще выше, у истоков такой «реки», лежат самые мелкие обломки.
Местами голые скалы нависали над железнодорожным полотном или стояли почти вертикально. Камни были разбиты множеством трещин, то зияющих, то еле заметных, но идущих по каким-то определенным направлениям и придававших картине еще более угрюмый вид.
Только на некотором удалении от дна долины склоны были покрыты лесом. Лишь иногда лес подходил вплотную к железнодорожному полотну.
В самой долине леса давно вырублены. О их былом величии можно было судить по рассказам старожилов и многочисленным пенькам от зимней порубки, когда дерево срезают на уровне снегового покрова. Пеньки создавали своеобразный ландшафт, как бы подчеркнутый отдельными сохранившимися деревьями. Наверное, у лесорубов не поднялась рука на этих красавцев. Летом «пеньковый ландшафт» несколько маскировался кустарниковой порослью и высокой травой.
Долина постепенно расширялась, и Нина думала, что именно так должна расширяться жизнь каждого человека. В мыслях она перебирала прожитое.
Девушка из простой крестьянской семьи рано узнала цену куска чужого хлеба. Сначала нянька, а потом батрачка. Детство Да было ли оно? В памяти остались только отдельные картинки, обрывки воспоминаний.
Мать каждый день, как на службу, ходила убирать квартиру священника, довольствуясь в качестве оплаты подачками, раздававшимися в зависимости от настроения. Иногда мать брала Нину с собой. Однажды ей там удалось увидеть наряженную елку. В отблеске свечей искрились шары, бусы, золотой дождь. Когда отогнали от порога гостиной, она разревелась. Даже дома продолжала плакать, пока отец не пообещал научить, как разукрасить елочку, что росла у них под окнами.
Эх ты, рева! успокаивал отец. Та елка постоит неделю, осыплется, ну и в печку. А твоя всегда зеленая будет.
А игрушки, бусы где взять? всхлипывала Нина.
Сделай сама!
А я не умею! и новый поток слез.
Вместе сделаем. Да посмотри, как твою елку дед-мороз разукрасил!
И правда. Елка, осыпанная снегом и освещенная луной, была куда более гордой и красивой, чем та в гостиной.
На следующий день к снежному убору прибавились какие-то тряпочки, кусочки жести и стекла. Из снега вылепили деда-мороза, Снегурочку и зайчишек. Расставили их под елкой. Все ребята с улицы старались что-нибудь сделать, чтобы «дворовая елка» стала еще краше.
Вслед за елкой Нина вспомнила школьное крыльцо. Именно крыльцо.
Когда пошла в школу старшая сестра, Нина стерпела. Но когда туда же, один за другим, отправились и оба ее брата, она не выдержала и тайком тоже побежала в школу.
Учитель прогнал Нину «за недостатком возраста и малым ростом». Она села на крыльце, сжалась в комочек и просидела так до самого конца уроков. Ее шубенка «на рыбьем меху» быстро промерзала насквозь Вскакивала, хлопая в ладоши, несколько раз пробегала по двору, прижималась носом к стеклу, стараясь увидеть что-нибудь внутри заветной классной комнаты, а если прогоняли, снова усаживалась на крыльце.
Так продолжалось изо дня в день. Она появилась на своей позиции даже после солидной «лупцовки» дома, явившейся результатом жалобы старшей сестры. Учитель убедился, что ему не удастся так просто отделаться от «настырной» девчонки, и, сделав вид, что смилостивился, разрешил ей войти в класс.
Расчет был простой: девчонке скоро надоест, пребывание в классе покажется скучным, и она убежит сама. Но, когда Нина вытащила из своего узелка пачку обрывков бумаги и кусочки бересты, на которых были выполнены «все уроки за прошедшие дни, ее оставили в школе.
В памяти всплывали первые встречи с Михаилом. Он казался таким «трудным» и таким хорошим Потом она работала коллектором в геологической партии, ездила с ним вместе в тайгу. А теперьдочка! Сколько переживаний связано с ней. И вот это Маленькое, родное им обоим существо пришлось оставить у чужих людей. Известие о несчастье с мужем было настолько страшным, что она не могла поступить иначе. Хорошо, что все так кончается. Да, никогда она не думала, что город может быть страшнее тайги.