Именно такие полковники, начинавшие с английской стороны с честолюбивых младших офицеров (субалтернов), а с русскойс отчаянных поручиков, и «играли» в Большую игру, посвятив ей всю жизнь, а часто и отдавая ее. Но почему же такое важное и ответственное государственное дело названо пусть даже и Большой, но все жеигрой? Судя по всему, за этим стоят специфические особенности английского характера.
Например, в другом романе, написанном в начале XX века английской писательницей венгерского происхождения баронессой Эммушкой Орци «The Scarlet Pimpernel», известном у нас под названием «Лига Красного цветка» или «Сапожок принцессы» и также чрезвычайно популярном тогда в Европе, рассказывается об отважных английских джентльменах, спасающих французских аристократов от ножа революционной гильотины. И там есть чрезвычайно характерный эпизод. Избавленная от ужасов революционного трибунала французская графиня обращается к одному из своих спасителей.
« Объясните, зачем ваш предводитель зачем вы все тратите деньги, рискуете жизнью, а ведь вы действительно ей рискуете, отправляясь в теперешнюю Францию, и все это из-за нас, французов, которые вам никто!
Спорт, мадам, спорт, ответил лорд Энтони веселым и громким голосом. Вы же знаете, мы спортивная нация. А в наши дни пошла мода вырывать зайца из зубов гончей.
Ах, что вы, милорд, какой спорт? Я уверена, у вас есть более благородные цели в этом опаснейшем предприятии.
Мадам, буду рад, если вы их найдете. Что же касается меня, клянусь, я просто люблю игру, а эта игра наиболее увлекательная из всех, в которых мне когда-либо приходилось участвовать»
И англичане играли в нее самозабвенно, любя игру ради самой игры и играя порой только ради возбуждения игрока и ощущения своей власти. «В этой работе жалованьепоследнее дело. Время от времени Господь создает людей которые жаждут бродить с опасностью для жизни и узнавать новости: сегодняо каких-нибудь отдаленных предметах, завтрао какой-нибудь неисследованной горе, а послезавтрао здешних жителях, наделавших глупостей во вред государству. Таких людей очень мало, а из этих немногих не более десяти заслуживают высшей похвалы» писал Киплинг.
И здесь баронесса Орци как бы вторит ему, продолжая разговор юного английского лорда с дочерью графини.
« И сколько же человек в вашей отчаянной лиге? робко спросила Сюзанна.
Всего двадцать, мадмуазель. Один руководит, остальные подчиняются»
Есть какое-то необоримое обаяние в том, чтобы принадлежать к некой тайной организации, деятельность которой каждое мгновение балансирует на грани жизни и смерти. Каждый игрок выступает самостоятельно, и страна, от имени которой он выступает, в случае неудачи может легко отречься от своего резидента ради своих таинственных государственных интересов, заявив, что он действовал на свой страх и риск, а не по заданию сверху.
Однако в деятельности всяческих тайных обществ есть и другие «заманчивые» стороны. Тот же Киплинг писал: «Тайное ведомство обладает тем преимуществом, что от него не требуют надоедливой отчетности. Само собой разумеется, ведомству дают до смешного мизерные ассигнования, но фондами его распоряжаются несколько человек, которые не обязаны ссылаться на оправдательные документы или представлять отчеты с перечислением расходных статей» Подобная практика наводит на мысль, что далеко не все участники этих игр столь «наивны» и бескорыстны. Кое-кто там наверху совсем не играет.
И, быть может, именно потому, что русские «игроки» именно не играли на бескрайних азиатских пространствах, а занимались настоящим серьезным государственным делом, они и оказывались порой счастливее своих английских коллег. Ныне уже известно, что в бескрайних азиатских просторах английских «спортсменов» погибло гораздо больше, чем русских исследователей. Сам «отец» этого термина Артур Конолли был вместе со своим другом полковником Чарльзом Стоддартом обезглавлен в Бухаре в июне 1842 года, в то время как посланный генералом Ермоловым в 1819 году в гораздо более опасную, чем Бухара, Хиву поручик Муравьев счастливо вернулся обратно, успешно выполнив свое задание. Впоследствии Муравьев, не увлекшийся детским азартом игры и не стремившийся специально испытывать судьбу ради острых ощущений, сделал хорошую карьеру, став генералом и наместником Кавказа. Да и Виткевич застрелился, благополучно вернувшись на родину, скорее всего, именно потому, что он не играл, а работал всерьез. Дипломатия же наша, поддавшись английскому азарту, похоже, и в самом деле стала играть, действуя совсем не в духе русского характера, и проигралак величайшей горечи своих самоотверженных и старательных подданных, добросовестно выполнявших свою работу.
Быть может, в этом английском отношении к опасности и действительно есть какая-то своеобразная прелесть, однако, если мы обратимся к другому произведению, к роману Уилки Коллинза «Лунный камень», в котором идет речь о событиях середины XIX века, то мы увидим во всем этом лишь еще одно подтверждение не столько доблести, сколько своеобразной бравады.
«Главным лицом среди гостей, приглашенных к обеду, оказался мистер Мертуэт. Когда он вернулся в Англию после всех своих странствований, общество очень заинтересовалось этим путешественником как человеком, прошедшим через множество опасных приключений и избавившимся от них как бы для того, чтобы рассказывать о них. Теперь он объявил, что намерен снова вернуться на арену этих подвигов и проникнуть в области, совершенно еще не изведанные. Такое великолепное равнодушие к опасностям, которым он готов был вторично подвергнуть свою жизнь, подняло ослабевший было интерес к культу этого героя. Теория вероятностей была явно против возможности нового спасения для него. Не каждый день удается нам встречаться за обедом с замечательным человеком и чувствовать, что скоро вы услышите известие о его убийстве».
Конечно же, такой отчаянный смельчак вызывает невольное уважение у всех, кто с ним сталкивается. Но при более пристальном взгляде он оказывается не кем иным, как самым настоящим лермонтовским фаталистомравнодушным к опасности азартным игроком. Он действительно вызывает невольное уважение, но признак созвучного фатализму фанатизма вызывает желание держаться от него подальше, как от чумного. И дело здесь, возможно, в том, что за этим «равнодушием к опасности» чаще всего скрывается равнодушие вообще. И отсутствие истинной веры. Вот что говорит один из героев Киплинга, ловкий и удачливый участник Большой игры: «Все эти верывсе равно, что лошади. Мудрый человек знает, что лошадьхорошая скотина, из каждой можно извлечь пользу Ясное дело, что катхлаварская кобыла, оторванная от песков ее родины и приведенная в западный Бенгал, захромает; даже балхский жеребец (а нет лошадей лучше балхских, не будь у них только плечи такие широкие) никуда не будет годиться в великих северных пустынях рядом с верблюдами-снегоходами, которых я видел. Поэтому в сердце своем я говорю, что все веры подобны лошадям. Каждая годится для своей родины» Руководствуясь именно такими принципами, и действовали англичане, как на «шахматном поле» Большой игры, так и в Большой политике. Это порой давало право английскому аристократу легко нарушать слово джентльмена, оправдывая все интересами дела и государства. Более того, стоит ли особенно переживать там, где дело касается простой игры, да еще и с людьми низшей расы!
Поначалу большинство британских участников этой тайной борьбы были профессионалами: офицерами индийской армии или политическими агентами, которых посылали их калькуттские начальники для сбора информации любого рода. Одни из них действовали маскируясь, другиене снимая формы. Кроме них, у Англии хватало и не менее бесстрашных любителей, часто независимых путешественников, пожелавших поиграть в то, что некоторые называли еще и «турниром теней». Но было немало районов, считавшихся чересчур опасными или просто засекреченными, и появление там европейцев, особенно скрывавшихся под чужой личиной, являлось не только крайне нежелательным, но и смертельно опасным. Поэтому англичане стали обучать секретным методам разведки индийских горцев, обладавших умом и недюжинной физической силой, а затем перебрасывать их через границу под видом мусульманских проповедников или буддийских паломников. И эти миссионеры нередко с большим риском для жизни старательно наносили на карты тысячи квадратных миль прежде не обследованных территорий. Русские же, со своей стороны, в подобных ситуациях использовали монгольских буддистов.
Идея использования туземных исследователей для негласного обследования спорных или находящихся вне зон упорядоченного правления регионов за границами Индии формально возникла как следствие строгого запрета вице-короля рисковать там английскими офицерами. Из-за этого Служба Индии, которая обеспечивала власти картами всего субконтинента и прилегающих регионов, оказалась в большом затруднении, когда началось картографирование Северного Афганистана, Туркестана и Тибета. Вот тогда работавший на Службу молодой офицер, капитан королевских инженерных войск Томас Монтгомери, наткнулся на блестящее решение. «Почему бы, спросил он начальство, нам не провести изыскания в этих запретных районах с помощью специально обученных туземных исследователей? Разоблачить их гораздо труднее, чем европейцев; как бы хорошо последние ни маскировались, их все равно опытный глаз отличит от азиатов. К тому же, при разоблачении туземца у британских властей будет меньше политических проблем, чем если на месте преступления за картографированием каких-то особо чувствительных и опасных районов поймают британских офицеров».
Начальство, естественно, сразу же согласилось с доводами Монтгомери. Во-первых, из-за бережного отношения к жизни британских подданных, во-вторых, из-за желания не иметь политических проблем; ибо, хотя разоблаченный агент, даже если он туземец, все равно «засвечивает» своего хозяина, это все-таки создает и в самом деле меньше проблем. Но, на мой взгляд, есть здесь и еще одна составляющаянеобходимость в работе агента той самой беспринципности, о которой я только что говорил. Тонкая аристократическая натура британского джентльмена не могла втайне не страдать от ощущения некоторого дискомфорта при исполнении определенных обязанностей. Только сто лет спустя, уже в середине XX века, крупнейший английский исследователь феномена лжи Пол Экман смог найти точное выражение этому ощущениювсякий резидент фактически является «профессиональным предателем».
Так или иначе, в середине XIX века в Большую игру были вовлечены так называемые пандиты, что в переводе с санскрита означает ученые. В Индии это элитная группа избранных и высокоученых индуистов, известных как учителя. Кандидатов в пандиты тщательно отбирали из горцев, обращая внимание прежде всего на исключительный интеллект и изобретательность. Поскольку разоблачение или даже подозрение грозило им не только немедленной смертью, но и возможными политическими проблемами их хозяевам, само их существование и деятельность строго засекречивались. Даже в стенах Службы Индии они были известны просто под номерами или условными кличками, криптонимами. В серовато-коричневом здании штаба Службы в городке Дехрадуне, расположенном в предгорьях Гималаев, их обучением занимался лично Монтгомери. Некоторые из разработанных способным британским капитаном методов и специальное оборудование свидетельствовали о его чрезвычайной изобретательности.
Сначала Монтгомери с помощью системы тренировок обучал своих людей поддерживать постоянный темп движения, который оставался неизменным вне зависимости от того, преодолевался ли подъем, крутой спуск или передвижение происходило по равнине. Затем он преподавал им способы точной, но осторожной фиксации числа мерных отрезков, пройденных за день. Это позволяло, не возбуждая подозрений, с замечательной точностью измерять огромные расстояния. Пандиты часто путешествовали под видом буддистских паломников, которым регулярно дозволялось посещать святые участки древнего Великого Шелкового пути. Каждый буддист нес четки, состоявшие из ста восьми бусинок, чтобы пересчитывать свои молитвы, а также маленькие деревянные и металлические молитвенные колеса, которые по пути вращал. Обе эти принадлежности Монтгомери модернизировал в своих интересах. Из четок он удалил восемь бусинокне так много, чтобы это было заметно, зато осталось математически круглое и удобное число сто. После каждых ста шагов пандит как бы автоматически откладывал одну бусинку. Каждый полный кругооборот четок, таким образом, составлял десять тысяч шагов.
Общую протяженность дневного марша, равно как и прочие осторожные наблюдения, следовало так или иначе фиксировать скрытно от любопытных глаз. Вот здесь оказалось неоценимым молитвенное колесо с его медным цилиндром. В него вместо обычного рукописного свитка молитв помещали рулон чистой бумаги, и он служил как бы вахтенным журналом, который можно было легко вытащить, сняв верхушку цилиндра. Некоторые из таких свитков все еще хранятся в Индийском государственном архиве. Оставалась проблема компасапандитам требовалось регулярно определять направление движения. Монтгомери сумел вмонтировать компас в крышку молитвенного барабана. Термометры, необходимые для вычисления высот, были упрятаны в верхней части паломнических посохов. Ртуть, необходимая для установки искусственного горизонта при снятии показаний секстана, хранилась в раковинах каури, и в нужное время ее наливали в молитвенный шар паломника. Одежду ученых мужей дополняли потайные карманы, а дорожные сундуки, которые несли с собой большинство туземных путешественников, были оборудованы двойным дном, где прятали секстан. Всю эту работу под наблюдением Монтгомери выполняли в мастерских Службы Индии в Дехрадуне.
Пандитов также старательно обучали искусству маскировки и использованию легенд прикрытия. В местностях, где царил полный произвол, их безопасность зависела только от того, насколько убедительно они могли сыграть роль дервиша, паломника или гималайского торговца. «Когда он войдет в Большую Игру, ему придется бродить одномуодному и с опасностью для жизни. Тогда, если он плюнет или чихнет, или сядет не так, как люди, за которыми он следит, его могут убить», говорит один из героев Киплинга, руководивший воспитанием новичков. Их маскировка и прикрытие должны были выдержать испытание месяцев путешествия, часто в непосредственном контакте с подлинными паломниками и торговцами. Экспедиции некоторых из них продолжались по нескольку лет. Один пандит, «принеся больший объем положительных знаний по географии Азии, чем кто-либо другой», даже стал первым азиатом, представленным к Золотой медали Королевского Географического общества.
Кроме этого англичанами в Индии был организован Отдел разведки, который возглавил полковник Чарльз Макгрегор, впоследствии генерал-квартирмейстер индийской армии. На создание подобного органа англичан натолкнул пример русского централизованного сбора данных, для чего у нас в подчинении у генерал-квартирмейстера работали Военно-статистический комитет, Военно-топографическое депо и Военно-ученый комитет. Вновь организованный британцами отдел разведки расположился в североиндийском высокогорном (около двух тысяч метров над уровнем моря) городке Симла, расположенном неподалеку от Дехрадуна. Поначалу отдел насчитывал всего пять офицеров, двое из которых были заняты лишь частично. Кроме того, им помогали несколько клерков и картографов из доверенных лиц местного населения. Основной их работой являлись сбор и оценка информации о дислокации и численности русских войск в Средней Азии, а также степени их угрозы Индии в случае войны. Они же занимались и переводом с русского на английский соответствующих книг, статей и других материалов.
Политические сведения по-прежнему собирали офицеры-пограничники и отправляли их в тыл, в политический департаментМинистерство иностранных дел индийского правительства, где они и числились на службе. А Служба Индии, расположенная в Дехрадуне, отвечала за сбор топографических данных, имевших военное значение. Эта организация, нанимавшая для сбора географической информации во всех стратегически уязвимых районах туземных агентов или пандитов, должна была картографировать весь субконтинент, как в пределах, так и вне границ Индии, и постоянно обновлять карты. Кроме этого, военные, политические и топографические сведения пополняли также инициативные молодые офицеры и другие, в основном неофициальные, путешественники. Однако никакого централизованного сбора сведений и общей координации, вопреки картине, нарисованной Киплингом в «Киме», в то время в Индии не существовало, а в отношениях между тремя этими службами процветали конкуренция и ревность. Русские же службы, как правило, скорее страдали из-за недостатка средств, чем от избытка рвения.