На юг? спросил я удивленно. А я ничего не знал.
Так он у меня деньги одалживал. Говорит, поеду на пару деньков, дела кой-какие надо уладить. А потом отдал
Никодимыч еще долго рассуждал в общем, а толкомни о чем, поэтому я, воспользовавшись первой же паузой, поблагодарив седоусого бога, пошел домой, раздумывая по пути над новыми загадками.
Дома, немного отдохнув, собрался было звонить Наташе, но потом все же вновь взял книгу Каверина и пролистал ее. Почему отец отдал ее Никодимычу с просьбой передать мне? Что этоодна из его странностей, которых у него было достаточно? Или он чегото, или кого-то опасался? Кого? Лягушина и его подручных? Романа Тайна? Но что в этой книге такого необычного?
Я еще раз пролистал сборник Каверина. Ничего особенного. Книга как книга, правда, редкая, а потому ценная. Закладка заложена на предпоследнем рассказе «Пурпурный палимпсест». А я ведь так и не прочел эту книгу! Что за странное название?
Я углубился в рассказ. Вот оно в чем дело. Палимпсесттак в древности и в раннем средневековье называли рукопись, написанная на пергаменте по смытому или счищенному первичному тексту. Иногда бывает, что сквозь новый текст палимпсеста проступает прежний текст. В рассказе чувствовалась своеобразная неуловимая философия, скользящая между строк мудрость, так называемое «двойное дно». Такие произведения не прочитываются сразу, бегло и с налету, а требуют возвращения, второй пристальной читки. Только так, слоем за слоем, можно добраться до истины, вскрыть скорлупу твердого ореха, чтобы добраться до золотого ядра.
В ночном лесу сталкиваются две повозкиученого Вурста (мечтающего о переплетном деле) и переплетчика Кранцера (мечтающего о научной деятельности). Пока ругающиеся кучера ремонтировали поломки, пассажиры разговорились. А затем в темноте перепутали повозки и поэтому умчались туда, откуда ехали. Мало обратили внимания лишь на то, что в свете луны мелькнула чья-то тень и «чей-то плащ, как крылья, закружился в воздухе».
По ходу дальнейших событий можно догадаться, что это волшебник Гаусс и его колдовство помогло героям поменяться местами в жизни.
Вурст стал с удовольствием заниматься переплетным делом, а Кранцер поселился в каморке ученого. В дальнейшем Гаусс является к Вурсту и просит произвести перевод редкого пергаментапалимпсеста, у которого под новым текстом, есть и старая запись, раскрывающая тайну того, что случилось когда-то в древности на Востоке
Закончив читать, я откинулся на валик дивана.
Ну и что? Что это дает? Рассказ, конечно, очень интересный, но он ничего не подсказал Хотя отец любил разбрасывать разные загадки. Палимпсестэто новая оболочка, но имеющая под собою нечто другое, тайное, первозданное, скрытое.
Я осмотрел внимательно книгу. Эта странная газетная обложка. Так обычно делают, чтобы не испортить оригинальную обложку. Ну, да. Отец давал книгу в руки токарю Никодимычу, книга редкая, он боялся, чтобы тот не испачкал ее, вот и завернул.
Но, сейчасто она уже не нужна! Я решительно снял обложку. Вот оноригинальный рисунок обложки художника Г.Васильева, созданный художником в далеком 1923 году!
Я осмотрел ненужную теперь газетную обложку, на ощупьдостаточно плотную. Развернул ее. Здесь было несколько маленьких листов, исписанных мелким почерком. Вот оноокончание послания отца!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ОКОНЧАНИЕ ИСПОВЕДИ ОТЦА
Я давно размышлял о том, как выполнить обещание, данное Щедрову в лагере. Напомню, что во время нашего лесного похода, он просил меня найти его рукописи, спрятанные в городе Еловске, на монастырском кладбище. Но я все откладывал поездку, дожидаясь более благоприятных времен и удобного случая. И эти времена наступили.
Либерализация, «оттепель» в стране, вернули народу тысячи имен, несправедливо втоптанных в грязь.
Сначала о Щедрове написали в «Правде», как о видном ученом и литераторе.
Затем вышла монография, принадлежавшая перу Сергея Вишневского, тоже бывшего политзаключенного. Имя Щедрова появилось даже в вузовских учебниках. И я решил, что лучшего времени для исполнения задуманного плана мне не найти.
Отпуск мне дали на заводе лишь осенью.
Стояло «индейское лето»Было необыкновенно тепло и солнечно, видно было даже, как на кустиках дрожала паутинка. Но листья уже плавно опадали с деревьев и шелестели под ногами, когда я отправился в путь.
До Еловска нужно было добираться сутки.
Я ехал в поезде, листая своего любимого «безумного Эдгара», и любовался осенним лесом, одетым в самые яркие и пестрые наряды Было так тепло, что мы открыли окно и слышали, как ветер шелестел золотом листвы и чувствовали аромат яблок, когда проезжали маленький уютный поселок. А когда миновали мостдо нас доносился своеобразный запах воды и тины.
В вагоне-ресторане моими соседями оказались молодая женщина в платке и ее дочка. Девочка куксилась, не хотела кушать, пришлось ей рассказать занимательную сказку, чтобы завлечь ее к еде.
Они ушли, я взял стакан чаю, и в этот момент ко мне подсел человек в легком светлом просторном костюме, худой, тонкошеий, с длинной узкой головой. Шляпу он держал в руке, и я оглядел его редкие рыжеватые, будто ржавые волосы, белесые ресницы. Ему было лет так за сорок.
Он увидел у меня книгу Эдгара По, и мы разговорились с ним, ведь он тоже любил новеллы этого писателя. Особенно он увлеченно рассказывал мне об огненнорыжем коне, ставшем виною гибели барона Фридриха Метценгерштейна. Процитировал даже эпиграф к этому рассказу из стихотворения Мартина Лютера: «При жизни был тебе чумойумирая, буду твоей смертью».
Потом мы детально обсуждали любимую нами обоими новеллу «Лигейя».
Затем мы еще долго беседовали, стоя у окна. И в этом разговоре ощущалась какая-то родственность наших душ, что я даже заскучал по общению с Глебом (так он себя представил), когда он ушел к себе. У меня было чувство, что я уже где-то видел этого человека.
***
Еловскстарый город, показался мне разбитым, растрескавшимся и умирающим. Он заполнен древними густыми деревьями, утопает в заросших парках, пламенеющих под нежным солнцем мягкой осени.
Что же привело когда-то Щедрова в этот странный заброшенный город? Может он еще не казался тогда таким дряхлым?
Я прошелся по треснувшим бульварам, разбитым дорожкам, пока дошел до гостиницы, в которой и остановился.
Я смотрел с высоты третьего этажа, из окна моей комнаты (которую мне пришлось делить с одним командированным инженером), видел через дорогу парк с деревянными, почерневшими теремками, ржавыми каруселями и гипсовыми статуями.
На мгновение мой взгляд задержался на худом человеке в светлом костюме, покупавшем газированную воду у полноватой продавщицы в белом халате. Я как будто узнавал в этом человеке того самого Глеба из поезда, с которым мы так славно беседовали о творчестве американского романтика. Но потом я задал себе вопрос, а что делает Глеб в Еловске, ведь путь его лежал дальшедо столицы. Скорее всего, мне показалосьпросто похожий человек!
Я прогулялся, отужинал в небольшом кафе самой простой трапезоймакаронами с котлетой, купил карту города, местную газету и, вернувшись в номер, улегся на пружинистую кровать. Под вечер немного похолодало, приползли тяжелые тучи, начал накрапывать дождик. Я пожалел, что не взял с собой зонтик, но все же, переодевшись в короткую куртку, удобные джинсы, прихватив с собой рюкзак, отправился в путь.
Трамвай, такой же допотопный, как и сам город, катился, лязгая и скрипя, по рельсам, сминая рослый пожухлый бурьян.
Река открылась внезапно, широко и полно, охватив пространство до самого горизонта. В оловянной воде блистали первые вечерние огоньки города, разбивавшиеся мелкими стеклянными каплями дождя.
Я вышел, укрывая лицо от капель, подняв воротник куртки, и подтянув рюкзак за плечами.
Надо было торопиться. Вдалеке лежал большой остров, поросший еловым лесом. А к нему вел очень длинный деревянный мост.
Скрипучие доски моста пели под подошвами, а перила слегка пошатывались.
Вскоре я вступил в полосу хвойных запахов и пошел по мягкому грунту в глубину леса.
Дорога, по которой я шел, была пустынной. За все время мне встретились только одна молодая пара, да старый монах, который ковылял, глядя в землю.
Когда показалось монастырское кладбище, я достал план, созданный по рисунку Щедрова и, присев на мраморной скамье, присвечивая фонариком стал еще раз внимательно изучать его. Кладбище занимало небольшую площадь, по формеправильный четырехугольник. Оно было закрыто уже в конце девятнадцатого века, но в данное время оказалось заброшенным и не охранялось, хотя реставрационные работы на нем уже начали проводиться.
Ограда, крепившаяся к массивным кирпичным столбам с металлическим четырехскатным покрытием, оказалась в нескольких местах проломленной стволами поваленных деревьев. По углам и в середине западной части ограды высились круглые каменные башни, перекрытые куполами. Шпили угловых башен завершались фигурой трубящего ангела.
Я прошел в ворота, представляющие собой перекинутую над дорожкой кирпичную арку с деревянной главкой, крытой лемехом.
Было тихо, лишь дождь моросил серебряными каплями, создавая траурную мелодию этого мира покоя.
Купола храмов разрезали пространство, закрывавшееся соснами, лиственницами и кленами.
У старой часовни, казалось, мелькнула какая-то фигура и пропала среди кустов разросшейся сирени.
Захоронения монашеской братииэто черные скромные надгробные плиты со скупыми надписями.
Мои шаги гулко стучали по каменным плитам дорожки. По плану Щедрова ориентироваться было все труднееслишком многое изменилось за прошедшие годы, кладбище сильно заросло. Мне пришлось довольно долго блуждать по боковым аллеям, поросшим травой, прорвавшейся сквозь плиты.
Необходимое место удалось найти, когда уже стемнело. Для этого случая у меня был припасен фонарь. Я оглянулсяникого не было, лишь дождь тихо шумел в листве. Стало сыро и холодно.
В углу, у северо-восточной башни, в стороне от прочих захоронений, скрытая плотной живой изгородью из кустов сирени, находилась могила графини Турковой. Именно за щедрые вклады в монастырскую казну, ремонт храмов, удостоилась она чести быть захороненной в этой монастырской обители.
Я осветил фонарем могилу. Надгробиеиз белого каррарского мрамора, барельеф представлял собою ангела с чашей, как и было обозначено в плане.
Отойдя от могилы на необходимое расстояние, я вынул из рюкзака лопатку и, с большими трудами, расковыряв эту древнюю землю, поднял каменную плиту.
Затем начал копать и отбрасывать в сторону землю, которая, как мне показалось, пахла могильными червями и костями.
Спустя время что-то звякнуло о лопату. Осторожно, обкапывая вокруг рыхлую землю, увлажняющуюся благодаря дождю, я извлек из земли небольшой металлический ларь, больше похожий на железную шкатулку.
Я начал очищать шкатулку от земли, как послышались шаги.
На аллее у могилы застыла фигура, полускрытая высоким кустом.
Я схватил фонарь и направил на непрошенного гостя, и в тот же момент щелкнуло оружие. Похоже, пришедший собирался меня застрелить, но пистолет дал осечку. Луч фонаря заставил его закрыться руками, в снопе света мелькнула черная тень. Он вновь щелкнул пистолетомраз, второй, но выстрелов не последовало.
Возможно, виною всему был дождь.
Эй вы! Что вам нужно?! Почему хотите меня убить?! громко спросил я.
Ответа не последовало. Теперь пришедший, отчаявшись, бросился на меня с палкой, с которой, наверное, пришел, и я отбил удар тем, что у меня было саперной лопаткой.
Его лицо попало в свет фонаря, стоявшего на каменном столбе, и я узнал Глеба, моего попутчика. Его ржавые волосы слиплись, как мягкая трава, а длинное лицо напоминало нож.
Вы? Но зачем вам все это?
Отдайте, промолвил он, глотнув слюну и вытирая лицо от дождя, отдайте контейнер мне и убирайтесь прочь!
И он сделал новый шаг вперед, покачивая увесистой палкой и протягивая руку, стремясь получить желаемое.
Его лицо изменилось, теперь оно приняло какое-то звериное выражение, схожее с бульдожьим, а откуда-то появившийся яркий свет сделал пространство у могилы ярко освещенным. Я заметил, что изменения в моем сопернике продолжаются. Теперь он был одет в какой-то старинный костюм с большим воротником и конусообразный, схожий с испанским, плащ. На голове у него была шляпа.
А в руке его была уже не палка, а сверкала шпага, которой он рассекал пространство, как будто отгоняя капельки дождя.
С изумлением заметил я собственное преображение: на мне был камзол, укороченные рукава которого были украшены кружевными манжетами, узкие панталоны до икр, с разрезами на уровне колена.
В руке тоже колыхалась острая шпага.
Он быстро перешел в атаку, и я вынужден был защищаться, как умел, но потом, осмелев, сам перешел в контратаку, сделал выпад и ранил его в руку. Он зашипел, перехватил шпагу в другую руку, умело применил защиту и перешел в яростное и злобное наступление. Споткнувшись о могильную плиту, я упал, а он навис надо мною, приставив шпагу к моему горлу, захохотал довольно, наступил на мою шпагу и сломал ее, а потом оглянулся в поисках контейнера. Он открыл его, чтобы удостовериться в содержимом, быстро сунул за пазуху что-то длинное, а потом начал листать какие-то бумаги. Увидев что-то в бумагах, видимо, изумившее и напугавшее его, он дико закричал и свалился замертво.
Пространство погрузилось во мрак, погас даже фонарь на столбе. Лишь откуда-то появившийся ветер, пришедший на смену дождю, усилился, колебля тонкие ветки. Я встал, поискал в кармане спички. На мне была привычная мне одежда, безо всяких намеков на старину.
Спички отсырели, но, после третьей сломанной, мне удалось зажечь фонарь.
Неподалеку навзничь лежал человек в обычной городской одежде. Я аккуратно собрал и сложил чуть подмокшие листки, а потом сунул руку за пазуху моего соперника, бывшую еще теплой, вытащил небольшую коробку и вскрыл при свете фонаря. Внутри, на бархате, лежали драгоценные камни, брызнувшие в лицо разными цветами.
Сложив весь клад в рюкзак, я начал думать о том, что же делать с Глебом. Я пощупал его пульс, мне показалось, что он едва чувствовался, но потом прекратился. Напавший на меня человек был мертв.
Мне не оставалось ничего иного, как уложить его длинное и худое тело на мраморную скамью, в надежде, что днем сторож, или посетители кладбища найдут его и заявят куда следует.
Затем я пошел по аллее между могил все быстрее. Но, во мраке, видимо, перепутал направление. Я то и дело натыкался на различные надгробия с крестами, забредал в тупики
Когда я, отчаявшись, сел на ближайшую скамью, чтобы передохнуть, вокруг меня ветер шевелил кусты, с которых то и дело капало. Мне не хотелось дожидаться утра, чтобы найти дорогу, но я боялся заплутать в темноте, войти в реку или в болото, запах которого чувствовался где-то рядом.
Вдруг ко мне начал приближаться огонек. Я подумал, что, быть может, это сторож и приготовился рассказать историю о том, как заплутал, разыскивая нужную мне могилу.
Человек приблизился ко мне с колеблющейся свечой в руке. Я похолоделпришедший не касался земли, он плыл над травой, словно призрак. Я не раз читал о привидениях на кладбищах, кроме того, я был сам причастен к этому племени, но это не помешало мне здорово испугаться!
Еще более я изумился, когда узнал в бледном светящемся призраке черты покойного Щедрова.
Я хотел сказать ему что-то, но он прижал палец к губам, призывая молчать, и дал знак рукой, приглашая за собой.
Я молча шел за ним вслед, сминая траву, отклоняя ветви кустов и деревьев. Мне так хотелось поведать ему о том, что я нашел его бумаги, а значит, частично уже выполнил данное обещание, но не решался подать голос. Спустя примерно полчаса он показал мне мост и пропустил вперед.
На реке клубился туман, уже серело. Я обернулся, чтобы поблагодарить его, но сзади никого не было.
Я шагал и думал, почему лицо Глеба еще в поезде мне показалось смутно знакомым? Наконец в голове возникла картинка: комнатка в коммунальной квартире сорок четвертого года, таинственный гость, беседа Да это сцена из «Агасфера»повести, написанной Всеволодом Ивановым. И Глеб до боли напоминал мне этого Агасфера! Так что же так напугало Глеба, что такого страшного он увидел на листке из архива Щедрова?
Впрочем, времени на размышления не было. Я поспешил в город.
***
О том, как я вернулся в гостиницу, как уехал из городанет смысла подробно рассказывать.