В воскресенье перед обедом приехал Елунин, Мишин отец, они пошли погулять, но что-то их нигде, ни на территории, ни возле, не было видно. На обед Миша не пришел. На ужин тоже. После ужина явились две старухи с жалобой: оказалось, наши ребята выламывают на старом заброшенном кладбище подгнившие кресты, бросают их в воду и плавают на них. Ложатся на кресты, раскинув руки в виде распятия, как нехорошо. И взрослые, нет чтобы пресечь, а смеются с берега, нехорошо, нехорошо. Сказал старухам, что приму меры.
Уже поздним вечером нам привезли стекло для теплиц, мы разгружали ящики. Разгрузили, пошли купаться. Потихоньку я добрался до середины пруда, и тут на меня нашло странное успокоение, будто я, как шарик ртути, метался, метался и наконец успокоился на донышке сосуда. Все было где-то далеко, за многими водами что в глубину, куда не видать, что до берега, где осталось все, что я понимал и не понимал, и все мои поступки, которые, как я ни старался, а были больше похожи на проступки, как, например, история с холодильным шкафом. Вода это, оказывается, такая стихия (плюс сюда еще звезды наверху), в которой иначе воспринимаешь время. Не такое-то число, воскресенье, а непонятно что, как будто тот еще хаос, и свет еще не отделен от тьмы, этакое растворение и слияние Что-то плавало рядом, какой-то темный брус, я оттолкнул его рукой оказался большой кладбищенский крест Тут я подумал, отчего это я так легко попадаю во всякие истории, как магнитом к ним тянет; и решил, что буду пристально обдумывать каждый свой шаг, буду жить внимательно, надо же нервы беречь, теперь никаких чтобы штук Ни к каким отцам ездить не надо, бесполезное же дело. В спокойствии, в спокойной работе тоже, наверное, есть своя мудрость.
После чего, поталкивая потихоньку перед собой крест, поплыл обратно, а как стало мелко, взвалил его, мокрый и тяжелый, на плечо и, согнувшись немного, и шатаясь, вышел с ним на берег. Сначала мы, все в плавках, прошли под окнами бухгалтерши. Крест на моем плече проплыл как раз на уровне окон; мне хотелось повернуть голову и взглянуть на себя в темном стекле, но крест резал шею, да я и так представлял, какое это зрелище. Потом деревенской улицей направились к кладбищу.
Особенно нам нравилась абсолютная бессмыслица того, что мы делали. Не могло же быть целью то, что мы несли крест на место, какая уж тут цель, кладбище давно заброшено У меня была, правда, цель, да ее я уже по дороге выдумал, чтоб, так сказать, оправдать Была такая: узнать, почему подростки так жаждут бессмыслицы? А это так, честное слово, я знаю. Чуть только в игре, в деле появляется смысл все, уже неинтересно. Может быть, там, где есть, цель и смысл, нет и игры? В общем, хорошо, что в темноте нас никто не видел. Взрослый же, правда, человек
В одиннадцать, перед тем как отправиться домой, я попросил Танюшина, чтоб он прислал за мной кого-нибудь, когда придет Миша.
Но с полдороги я вернулся, отомкнул дверь общей комнаты, включил телевизор, уменьшил звук и стал смотреть какой-то фильм.
Проснулся я утром от шума проезжающей за стеной машины. Экран телевизора светился и гудел. Наш корпус задними окнами смотрит на пруд, и на узенькой полоске между стеной и прудом проходит дорога, жмется к самой стене. На ту сторону пруда можно только через плотину, и на плотине сходятся все дороги и тропинки, а потом вновь разбегаются на Гальнево, на Жары и дальше. Так что окна нижнего этажа у нас всегда или в пыли, или в брызгах грязи. Утром туда, а вечером обратно едут на грузовиках и в тракторном прицепе рабочие за Гальневом нашли торф, теперь там такие длинные черные горы
Машина остановилась под самой стеной, ровно постукивал мотор, и чей-то хриплый голос прокричал:
Венера! А Венера! Богиня!
Грохнул смех, и машина тронулась. Нашли где кричать Я пошел в спальню, посмотрел: Мишина кровать была пуста. Внизу хлопнула дверь, и на лестнице показалась сменщица Лидия Семеновна, я чуть-чуть заметался, как в западне, и, наверное, поэтому соврал:
А я Мишу отпустил на ночь, так что вы не беспокойтесь.
Слава богу, она не спросила, что я тут кручусь не в свой час.
На третий день Миша пришел за вещами, об этом мне сказали девочки, сам я не видел. Когда? Да вот только что Я побежал на автобусную остановку.
У Елунина-старшего на плечах внакидку висел пиджак, руку с гипсом он прятал под полой, высовывались только знакомые толстые черные пальцы. Наверное, он давно уже не пил, это состарило его.
Где же вы оба пропадали вчера-позавчера?
Не ответил.
Ну что, Миша, до свидания?
До свидания, сказал Миша.
Скажи отцу, что надо подать заявление.
Ничего, мы так, сказал Елунин-старший. Все для него требовало усилий, даже вот эта тесная разжимка губ как на морозе, когда экономят дыхание. Может, раздражала его чайная, где на крыльце толпились мужики с пивными кружками?
Так-то так, да ведь надо. Тут ничего не поделаешь. Да и лучше, мороки не будет.
Какой?
Да всякой там Всякой. Придут, знаете, с милицией, то да се. Между прочим, и с меня спросят.
Иди, а?
Куда?
Туда-а куда-нибудь.
Слушай, не выдумывай на свою голову. Зачем тебе еще эти осложнения, у тебя и так их Наверное, с женой, да? Я видел назревало
Ты раньше не в бане работал? Не банным листом?
Давай, давай Давай! Ты вот сердишься, а сам не знаешь, за что.
А я вас всех Ненавижу.
Да это черт с тобой, только давай вернемся, ты напишешь заявление, будет перекомиссия Я сделаю все, чтоб сына тебе вернули. Сам в комиссию напрошусь
Я тебе что, на хвост наступил?
Миша, ступай на территорию, жди меня там.
Миша перешел улицу, сел на корточки возле забора под сиренью и лениво закурил. Мы смотрели, как он курит.
Вообще-то в чем дело? спросил я.
Дело ой. Ага.
Я что-то не понял, чего это мы вдруг? Я ж всего-навсего сказал, что надо написать заявление
А я что, пионера гипсового у вас спер? Или два кило кирпичей? Тогда иди зови милицию.
Да ведь не обойдется же! Без милиции-то. Придут: то да се, начнут ворошить, соседей расспрашивать Очень ему будет приятно все это. Ты же так пацана травмируешь, можешь ты это понять?
Чего ты гудишь, чего ты гудишь?.. Слушай, я нервный
Пап! позвал его в это время Миша. А чего, пойдем пешком, а!
Начавшаяся судорога на лице Елунина смирилась. Он вдруг широко размахнулся рукой, приглашая меня подставить ладонь для пожатия, и в этом замахе замер.
Ну!.. Только ты счас про заявление не вякай, ладно?
Я смотрел, как они идут по дороге, оба почти одинакового роста, и, черт возьми, почему-то завидовал им. А может, Елунин-отец и прав. Если он только твердо решил забрать сына, то, наверное, именно так и надо забирать. Если он твердо решил и не сорвется, все потом оправдается, все ему простится.
Странно, с той минуты, когда Елунин ушел с сыном, стало мне во всем везти. Не терпелось кому-нибудь рассказать Директору-то уж, во всяком случае, надо было сказать. Но по дороге к нему я почему-то подумал, что иду хвастаться. Не знаю, было ли чем тут хвастаться, наверное, нет, но до директора я так и не дошел. Больше того, что-то начинало и распирать. «Ага, вот у вас за всю историю, наверное, еще не было случая, чтоб родитель забрал ребенка, да еще т а к, а я разок съездил и» Вот что я изо всех сил не позволял сказать себе даже мысленно, оттого и распирало. Да, но сменщице-то так и так придется Найдя причину, пошел в библиотеку, где Лидия Семеновна разбирала новую партию книг.. Она искала бумажку со списком новинок. Я взял из ее рук книгу, раскрыл бумажка лежала между страницами. «Фу-ты, а я битый час ищу». Я ей ничего не сказал.
Везде в этот день я оказывался кстати.
А! Ты очень кстати зашел, сказал Гордеич, когда я к нему все же заглянул н е х в а с т а т ь с я. Слушай, надо что-то придумать. Там столяр чинил купальню и уронил в воду топор. Сообрази что-нибудь; не дай бог, нырнет кто-нибудь, напорется. Может, подогнать трактор с песком и насыпать на это место Это во-первых. Потом, так: съездишь в Карабиху на радиозавод, к нашим шефам, нужен список оборудования. С утра на телефоне вишу, а толку нет, к ним ведь дозвониться это Надо ехать. Будем радиофицировать территорию. Список привезешь, я счет выпишу.
Я набрал номер и, когда выяснил, что разговариваю с нашим шефом, передал трубку Гордеичу.
Вокруг купальни собралось ребят уже с полсотни, а замученный столяр, в мокрых штанах и рубашке, в хлюпающих сапогах, ходил по настилу со свежими заплатами и бил прутом по доскам, не пуская желающих понырять за топором.
Не дури, сказал мне столяр. Он же вниз обухом тонет, соображать надо.
В общем, топор я достал
Потом я забежал в спальню проверить, все ли еще лежит Танюшин. Танюшин лежал. Второй день после того, как он зачем-то ходил к директору домой, давит кровать, и над поднятыми коленками видна только книга, которую он то ли читает, то ли не читает. Чтение никогда не увлекало его. Он еще больше осунулся; дежурным и мне нельзя его трогать. Ни его, ни его кровать, ни пространство в метр вокруг него. Под кроватью пыль, подоконник снизу облеплен окурками. Я схватил простыню за край и вывалил его на пол. Заорал на него. Это его немного освежило. Вдруг бодро заспешил кому-то кричать, кого-то подмять как бы подхватил мой окрик.
Цепь удач не прерывалась дня, наверное, три. Конечно, надо было насторожиться после первого же маленького срыва, но я не дал удаче перевести дыхания, пожадничал
Через три дня после ухода Миши к нам из одного подмосковного детдома перевели мальчика пятнадцати лет. Гордеич дал нам всем сопроводительное дело и спросил, кто возьмет мальчика. Первым читал Николай Иванович из третьей группы, он сказал: «Беру». Вторым читал я и сказал: «Беру». Но мальчика уже отдали Николаю Ивановичу. Я пошел к Гордеичу и заявил:
Мальчик мой. У меня неполный комплект, и этот мальчик мой. Пойду скажу ему, пока он там не привык
Как это то есть неполный? воззрился Гордеич. У тебя-то как раз и полный, а у Николая Ивановича восемнадцать. Все.
О Мише я поостерегся сказать, дело это надо было проверить временем, иначе поднимется скандал, и я прикусил язык.
Ага! сказал Гордеич. Интересно стало? Я тоже читал и удивлялся. Нет, пусть им Николай Иванович займется, ему как раз надо пообточиться на таком тонком деле.
Тут была мне одна удобная возможность нажать, но никак нельзя было. Дело в том, что Николай Иванович был воспитанником нашего детдома, год назад вернулся из армии с правами водителя, заявил, что нигде, кроме детдома, не хочет работать, и стал работать тут шофером. И как-то на несколько дней заменил заболевшую воспитательницу. Потом еще замещал несколько раз, и воспитательница стала даже этим злоупотреблять; дома у нее было две коровы, большой огород, кроме того, они с мужем держали общественного быка, вставала она в три и в группе просто спала. Несмотря на то что до пенсии у нее оставался год, Гордеич ее уволил, а на ее место поставил Николая. Видать по всему, Николаем он здорово дорожил. Воспитательница подала в профком жалобу, и Гордеичу предложили вернуть ее. Но тут он уперся, а когда дело выиграл, выдержал и ее слезы. И качать мне сейчас свои, выгодные в сравнении с Николай Ивановичевыми, права значило намекать, что он без образования и что место его за рулем, а не здесь. Тут насчет образования было вообще больное место Гордеича; он хоть и не высказывался никогда прямо, но чувствовалось, что ни во что он ставит не только бумагу Пусть он тут и не прав, но, ей-богу, он имел право быть неправым, тут как-то все так, что лучше не вдаваться и не трогать не мне тут трогать. Исключение он был, вот и все.
И я попробовал нажать на Николая
Тут надо бы два слова о нем самом. Его группа, кстати, была по всем статьям лучшая. Если что ее и портило, так это какая-то отдельность, она была слишком сама по себе (не из зависти ли я так?), и в этом она очень была похожа на своего воспитателя. А сам он был вот какой: он все время куда-то шел В гимнастерке, в армейских сапогах, с большой связкой ключей куда-то шел, что-то там делал или намечал дело, а потом опять куда-то шел, и так весь день. Он не ходил, а он шел (никогда бегом), и даже когда ночью у себя, освещенный настольной лампой, ходил от стены до стены, отдыхая от учебников, он не ходил, а все еще куда-то шел. То ли он просто не умел поддерживать разговор ни на каком уровне и не хотел этого обнаружить, то ли действительно так уж всегда спешил, разговаривать с ним была мука. Не то чтобы он совсем уж молчал, но он на разговор не останавливался. Отвечал как бы через плечо, и уже на следующий вопрос обернуться ему было далеко. Если не знать его хоть немного, так это б за невежливость принять. Его, впрочем, за такого и принимали. Но он шел и не успевал этого заметить. Женщины таких, наверное, не любят
Теперь о том мальчике.
Дело с ним получалось какое-то запутанное. Представление Гороховецкой ДКМ, акты, характеристики, перечень причин безнадзорности гроссбух с кило, а понятно мало. Отец умер, мать жива. И мальчик не хочет к матери. Пачка писем; все письма, кроме одного, последнего, к сыну: мольба, заклинания вернуться домой. Последнее письмо просьба в комиссию по делам несовершеннолетних перевести сына в наш детдом, то есть поближе к ее, матери, местожительству. Как видно, просьбу удовлетворили сразу же. Но как же это так, отчего такая твердокаменность в пятнадцатилетнем?
Николай не понимал, чего я так прицепился к нему с этим мальчиком (Истомин Дима). Не понимал он и что тут такого удивительного. Ну, жили-были, отец умер, мать снова вышла замуж, сын не простил ей этого, ушел из дома и попал в детдом. Ну, мало ли что просила, это его дело не прощать. «Да чего не прощать-то?» сказал я. «И я бы не простил», сказал он уже через плечо и придержал желвак на щеке. «Да они все! я швырнул рукой, разом очертив четыре наши корпуса, все! За одно б такое письмо за четверть! простили б». «Ну, а мы с ним нет», сказал он, но уже теперь весь развернулся и лицо все подставил, чтобы спокойно принять, что бы я ни сказал. Я больше ничего ему не сказал.
И когда я потом отыскал в его группе Диму Истомина и убедился, что нет в нем ничего такого особенного, не увидел в его глазах никакого такого фанатического мерцания, подумал, что да, ну при чем здесь опыт в нашей-то работе с детьми. Вот, говорят, у такого-то опыт, собаку съел, двадцать лет в детдоме и десять еще перед тем в трудколонии, а перед любым пацаном что он, что я ни он к нему не ближе, ни я. Ну, кто в море глубже войдет он, со своим опытом, или я без?
Но дальше. После первого срыва в длинной серии удач я еще не успел утратить в себе некую легкость и уверенность. Миша ушел к отцу, и там все в порядке, уедет к матери и Дима Истомин, надо только заполучить его в свою группу. Но можно уже и сейчас что-то начинать И я пошел в деревню к нашей Анне Степановне Я ее не знаю совсем, а назвал так, как привык слышать; это «наша» так прилипло к имени Нашанна, что просто Анна Степановна звучит усеченно, как будто это уже некая другая Анна Степановна, от которой нашу надо как-то отличить. Но никакой другой Анны Степановны нет. Я даже слышал, как детдомовец крикнул ей скороговоркой: «Наш Анн Степанна, вас директор ищет!» Ее, как члена комиссии по делам несовершеннолетних, приглашали в тот подмосковный детдом решать вопрос с Истоминым.
Анна Степановна работала ткачихой в Карабихе Но только я о ней и знал, что ткачиха и что одиннадцать детей «Нашей Анны Степановны футбольная команда», да еще слышал, будто были какие-то попытки то ли переехать в Карабиху, то ли попытки принудить ее переехать точно не знаю.
Через калитку я видел: она сидела посреди двора на стуле и что-то вязала, с головы ее склоненной свисали космочки, уже бессильные к завиву, а видать, что завивала. Ничего ни в ней, ни вокруг не совпадало с моими представлениями, с этим вообще всегда торопишься. Я думал, ну, у нее и двор должен быть, как большая, наивно аккуратная клумба, но у нее тут и трава не росла, все вокруг дома было вытоптано, а напротив калитки улица на всю ширину была в автомобильных и тракторных следах, пропитана бензином и маслом Я хлопнул калиткой и пошел к ней, громко шлепая в пыль ботинками, предупреждая о себе; она наконец взглянула и сунула босые ноги в матерчатые тапки, лежавшие под стулом.
Здравствуйте, Анна Степановна!
Здравствуй.
Еще тут стояли стулья, словно выбрели из тесной избы; есть такие избы, стены которых ничего не прячут и ничего не ограждают, ну а тут под крышу семья собиралась, видно, только в дождь.