Василий ШурыгинОктябрьские зарницыДилогия
Гражданин, большевик, писатель
С творчеством Василия Федоровича Шурыгина я познакомился раньше, нежели узнал его как собеседника и человека. Но уже тогда я догадался, что автор романа «Октябрьские зарницы» не только патриот, не только талантливый русский писатель, но и Человек.
За его плечами была гражданская война, большая и трудная жизнь, встречи с В. И. Лениным и Н. К. Крупской, а главное, за его плечами была школа борьбы и мужества.
Потом, много позже, я встретился с Василием Федоровичем в Смоленске. Он был болен, а вел себя как юношатемпераментно, забывая о своих недугах и возрасте, спорил, волновался, был в беспрестанном движении чувств и мыслей.
Есть люди красивой внешности и есть люди красивой души. В облике Василия Федоровича сочеталось и то и другое.
Строгое и гордое русское лицо его гармонировало со строгой совестью, светлым умом и одухотворенностью.
Он был певцом революции, певцом обновления русской действительности. Писал он о героях и тружениках революции, о своих сверстниках, которые принесли на смоленскую землю надежды, мечты и свершения, внушенные гением Владимира Ильича Ленина.
Сын бедного крестьянина, Василий Шурыгин стал интеллигентомсначала сельским учителем, а потом революционером и уже много позже писателем.
Василий Федорович Шурыгин хорошо знал душу хлебороба, почувствовал его стремление к свободе и творческому труду и с завидным мастерством воплотил русский характер в своих произведениях.
Главный герой его творчества, учитель Северьянов, как бы олицетворяет жизненный путь писателя. Выходец из беднейших слоев крестьянства, этот человек поднялся до уровня революционера. Ему присуще все человеческоелюбовь и ненависть, сомнения и дерзкая уверенность, ребячьи шалости и поступки мужа, осознавшего свою ответственность за судьбу своей многострадальной Родины. Таких людей на Руси миллионы. Это они в трудные годы кормили Россию, защищали ее от враговвнешних и внутренних, творили ее славу и ее будущее, ошибались и исправляли свои ошибки, падали и поднимались, чтобы идти к заветной цели, ради достижения которой не жалели ни сил, ни здоровья.
Личная судьба писателя причудливо переплетается с судьбами героев его книг.
Литературным трудом Василий Федорович Шурыгин начал заниматься с 1930 года. Писал о близком и наболевшем. Это были рассказы из жизни смоленских крестьян. Первая его книга «На большак проселками» (1933 год) уже своим названием определяет главную тему творчества писателя. В ней явственно выражены думы и чаяния людей, познавших вкус счастья и одержимых верой в свое право быть хозяевами жизни.
Василий Шурыгин был человеком разносторонне одаренным. Его перу принадлежали не только «взрослые» рассказы, но и произведения о детях и для детей («На Красном профинтерне», «Большая свекла» и др.).
Деревенская тематика в его творчестве, естественно, соседствует с произведениями о революции (роман «Октябрьские зарницы» и повесть «Девичье поле»), эпические рассказы о Великой Отечественной войне («Мои друзья»1945 г.) с книгой о чекистах («Черные ручьи»).
О чем бы ни писал этот талантливый человек, он всегда оставался сыном России, скромным и мужественным, отзывчивым к чужому горю и самоотверженным в трудератном и мирном.
Как сын русского народа, Василий Федорович Шурыгин отдал дань его истории и его поэтическому творчеству. В 1938 году он издает сборник народных сказок, занимается сбором и публикацией воспоминаний участников гражданской войны («За республику Советскую»1948 г.). С 1944 по 1951 год собирает устные рассказы смоленских партизан-колхозников и издает их отдельной книжкой («Пережитое»).
Читателей всегда интересует вопрос: как человек стал писателем?
Василий Шурыгин так объясняет это: «Будучи студентом Ленинградского государственного университета, я часто бывал у А. П. Чапыгина. Он читал мне своего «Степана Разина» в рукописи. Потом мы с ним подолгу беседовали. Под влиянием Алексея Павловича я написал два рассказа. Он одобрил их и настоятельно рекомендовал мне писать. Собственно, Алексей Павлович и заразил меня писательской страстью».
Так сын безвестного и бедного крестьянина стал известным советским писателем. О его творчестве похвально отзывались смоленский критик А. Македонов, поэт Михаил Васильевич Исаковский и многие другие.
Василий Федорович Шурыгин ушел от нас в расцвете творческих сил, но книги его живут и продолжают борьбу за торжество света и разума. Порукой тому и дилогия «Октябрьские зарницы» (повесть «Девичье поле» публикуется посмертно).
Николай Далада
Октябрьские зарницыРоман
Глава I
На скамейке возле одноэтажного, обшитого тесом здания уездной земской управы сидел смуглый черноволосый парень в солдатской шинели и сдвинутой на затылок бурой папахе. Он держал перед собой «Губернские ведомости» за 31 августа 1917 года и, покусывая тонкие губы, пробегал глазами приказ главнокомандующего армиями Западного фронта генерала от инфантерии Балуева. В приказе говорилось, что германское правительство использует беспорядки внутри России и отсутствие дисциплины в русской армии для развития своего успеха, что с этой целью оно заслало в Россию многочисленных агентов, снабженных значительными суммами денег, которые возбуждают и поддерживают всеми способами несогласие и недоверие между командным составом и солдатами, чтобы лишить Россию стойкой и могучей армии; что эти агенты распространяют среди населения и войск мысль о необходимости заключения сепаратного мира без аннексий и контрибуций и побуждают крестьян отбирать землю у помещиков, не ожидая Учредительного собрания, а рабочих подстрекают на забастовки и бунты
Парень положил на колено газету и пристукнул ее сжатым до блеска смуглым кулаком. По нервическому движению нижней челюсти видно было, что прочитанный им приказ сильно задел его за живое. Он быстро сложил и сунул газету за широкий кавалерийский обшлаг шинели, повел в сторону черными цыганскими глазами и встал. Частыми короткими шажками к нему приближались две девушки. Одна из нихбелокурая, с веселым, смелым выражением лицабыла одета в демисезонное клеш-пальто; на другой как-то по особому ладно сидело тоже демисезонное пальточерное бархатное, покроем напоминавшее манто; глаза у этой зоркие, карие, взгляд быстрый, проницательный. Козырнув девушкам по всем правилам строевого устава, парень проводил их глубоким, по-солдатски въедливым взглядом до каменного крыльца деревянного здания земской управы. Девушка в черном бархатном пальто оглянулась с веселой, ласкающей улыбкой. Будто утреннее солнце выглянуло из-за тучки и ярким светом всего озарило. Ни одна еще так не улыбалась Степану Северьянову, демобилизованному младшему унтер-офицеру Кульневского гусарского полка. А может быть, она и сама впервые так улыбнулась?
Северьянов сел и долго не мог успокоиться; он сердито вертел на пальце левой руки серебряный перстень с изображением рогатой головы Мефистофеля. Под конец выругал себя: «Глянула на тебя девка красивая, а ты уж из седла вон». Перевел мысли на только что прочитанное генеральское воззвание: «До сих пор травили нас на митингах, а теперь в приказах объявляют немецкими шпионами Не выйдет, господа толстобрюхие! Вашей подлости всегда и везде была дорога широка, мы ее вам сузили, а скоро и совсем семафор закроем. Учредительное собрание кто отложил? Вы. Народ волнуется, а вы на нас ушатами грязь льете. Сердитесь, господа. Видно, забыли, что на сердитых воду возят! Лаете на нас на всех перекресткахскоро сами себе языки прикусите, а мы чихали на ваш лай. Собака лает, ветер носит, а рабочие и крестьяне свое дело делают». Снял папаху и погладил ею черные, коротко остриженные волосы. Но, вспомнив что-то, быстро нахлобучил свой изрядно поношенный головной убор и опять встал.
На крыльцо вышла та самая девушка, которая одарила Степана хорошей улыбкой. Бархатное пальто сейчас спокойно облегало ее стройную фигуру. Северьянову вдруг показалось, что карие ясные глаза девушки давно ждали встречи с его глазами, потому и засияли они необыкновенным светом женской радости, счастьем желанной встречи. Степан молчаливо любовался чаровницей, цепенел под ее проникающим в кровь взглядом, боясь спугнуть его грубым солдатским движением, неуместным вахлацким словом. И сделал самое смешное: выпрямился, как в строю, и встал в положение «смирно».
Что вы передо мной руки по швам, будто я генерал?.. Вас просят в школьный отдел. А себе сказала: «И по глазам, и по лицу настоящий цыган, только бы кнут в руки».
Северьянов, не глядя на девушку, молча и твердо прошагал мимо нее. Переступив порог двери, обернулся, бросил с растерянной улыбкой:
Спасибо!
В кабинете заведующего школьным отделом за большим письменным столом, застланным красным сукном, сидели самые знаменитые тогда в Н-ском уезде земские деятели. На председательском месте возвышался Дьяконов, учитель гимназии, математик, он же лидер местной кадетской организации, заведующий школьным отделом земской управы. Перед ним возле столаГедеонов, преподаватель шестиклассного городского училища, пока еще не определивший четко свою политическую линию. У стола сбоку сердито кусал губы Баринов, старый земец, сочувствующий эсерам, член президиума губернской земской управы, бывший учитель Северьянова, его земляк и дальний родственник.
Умное сухое лицо кадета, с тонкими преждевременными морщинами, носило отпечаток жестокости, очень плохо сочетавшейся с его вкрадчивыми и мягкими манерами.
В пытливых веселых глазах Гедеонова через стекла пенсне светилось любопытство и глубоко затаенная хитрая улыбка. Он спокойно курил папироску и пристально всматривался в Северьянова.
Баринов выглядел так, будто его только что чем-то обидели. Действительно, он выдержал сейчас бой с Дьяконовым, который категорически возражал против назначения Северьянова на должность учителя.
И Дьяконов и Гедеонов были спокойны. Баринов волновался. Он один знал, что Северьянов, заподозренный в поджоге гумна местного попа, был исключен из четвертого класса высшего начального училища Подозревали же его в этом потому, что незадолго до пожара поп поставил ему «кол» после ответов на вопросы о «предопределении» божьем. Отец Петр вообще считал Северьянова еретиком и не любил особенно за то, что тот своими вопросами на уроках закона божия часто ставил законоучителя в тупик, заставлял краснеть перед всем классом. Северьянову приписывали также и то, что он будто бы запустил коркой хлеба в лысую голову законоучителя, когда тот, наклонившись над журналом, выбирал, кого бы ему вызвать к доске И вот теперь этот «еретик» предстал перед школьным начальством.
Дьяконов, щуря глаза и как-то странно вытягивая шею, вежливо предложил Северьянову сесть. Зловещий блеск его стекляшек пенсне не обещал ничего доброго. После небольшой паузы Баринов сердито и в то же время как бы в шутку выговорил:
Ну, большевик, армию разложил, теперь учительство разлагать приехал?
Армия разбегается не по вине большевиков, резко возразил Северьянов, глядя в сторону, на кипы новеньких пахучих букварей, разрезных азбук и ученических тетрадей, лежавших стопками у стены. Солдаты не хотят воевать за Дарданеллы.
«Не хотят воевать»? передразнил Баринов. А по дорогам грабят?
Гедеонов легким движением прикоснулся папироской к краю пепельницы, сбивая нагар.
Вы, Алексей Васильевич, совершенно правы: в лесных волостях дезертиры ни пешего, ни конного не пропускают, не обшарив их карманы.
«Не дадите работы в школе, устроюсь на шпагатку кочегаром!»решил Северьянов, чувствуя, что вершители его судьбы срывают на нем свою злобу к большевикам, которых все эсеры, кадеты и меньшевики обвиняли в развале армии и дезертирстве.
Баринов, покусав губы, опять устремил обиженные глаза на бывшего своего ученика:
Как тебе разрешили в армии держать экзамен на звание учителя?
Северьянов пожал плечами.
Нужны были прапорщики, вот и разрешили.
Отчего же ты не стал прапорщиком?
Умные люди отсоветовали.
Ну, слава богу, хоть в армии научили тебя умных людей слушать.
Умных людей я всегда слушаю, Алексей Васильевич.
Дьяконов со скрытой неприязнью смотрел на Северьянова, на его сапоги на толстых подметках. «Вот такие недоучки теперь валом валят к большевикам». Гедеонов шмыгнул носом и протянул руку с выкуренной папироской к пепельнице: «Где он добыл этот перстень с головой немецкого черта?»
Говорят, вкрадчиво и сладко начал Дьяконов, до призыва в армию вы бродяжничали?
Бродяжничал.
И долго?
Около года.
М-м А на какие средства существовали?
От случая к случаю работал: косил у богачей, крючничал на пристанях, глину месил у печников, был кочегаром.
А воровать не приходилось?
Съестноеда, после голодовки. Северьянов смутился вдруг и добавил:У богачей.
А убивать?
Нет.
А могли бы?
Тогдане знаю, а теперь Я двухгодичную практику прошел по этой специальности.
М-да Биография у вас очень интересная. Вы, конечно, не сомневаетесь в моем к вам доброжелательстве?
Очень сомневаюсь.
Напрасно. Мне нравится ваше честное признание, и вы мне нравитесь. У вас открытые, смелые глаза.
Северьянов с терпеливой досадой слушал и думал: «Беззубая у тебя лесть, кадетик, человека с костями съешь».
Мне очень жаль, продолжал Дьяконов, что я не могу вас ничем порадовать. У нас кипа заявлений окончивших гимназию с золотыми медалями, и лежат без движения: нет вакантных мест.
Если бы я кончил гимназию, уставил Северьянов черные большие зрачки в лицо Дьяконову, я бы не пошел просить у вас место учителя.
Вот как? показал мокрые хрящеватые ноздри кадет и, мягко махнув над столом ладонями, с пристальным любопытством всмотрелся в Северьянова. А чем бы вы занимались тогда?
Я бы пошел в университет доучиваться. И себе сказал: «Из носа течет, а говорит свысока». Северьянов считал чванство самым контрреволюционным признаком в человеке.
А я полагаю, вмешался Баринов, не дело нам Северьянова стричь под одну гребенку с барышнями. Он как-никак, а защищал родину, два тяжелых ранения имеет
И ваш родственник? бросил, как палку в колеса, кадет. Баринов, вздрогнув, притих.
Кровное родство, шмыгнул носом и развалился на своем кресле Гедеонов, при известных обстоятельствах ни к чему не обязывает: общая колыбель детства создает лишь одинаковые привязанности и привычки. Настоящее же родствов единстве убеждений, приобретенных длительной совместной борьбой и жертвами во имя высоких общих идеалов.
Говоря это, Гедеонов с достоинством помахивал пенсне на шнурке. Дьяконов тихо наклонился над столом и каким-то робким фальцетом пропел:
Если в нервах и крови не утрачено накопленное предками, то кровь крепче всего соединяет людей.
«Нашли время, чертовы куклы, философию разводить! с нетерпением подумал Северьянов. Кончайте поскорей волынку с моим заявлением! Стиснув зубы почти до скрипа, скользнул злым взглядом по восковому длинному носу Дьяконова:У этого кадета глаза за носом ничего не видят».
А Дьяконов в эту минуту, казалось, совсем забыл о присутствии Северьянова и перебирал уже какие-то бумаги на столе.
Я предлагаю, выговорил твердо Баринов, назначить Северьянова в Пустую Копань. Пусть там в лесной глуши медведям да дезертирам свою большевистскую программу разъясняет.
Дьяконов с ядовитым умилением сузил сухие глаза:
В Пустую Копань? Но туда уже намечена кандидатура.
Эта ваша кандидатура совсем не имеет специального образования.
Дьяконов глянул на Северьянова опять из-под стекол пенсне:
Прошу вас на минутку оставить нас.
Когда Северьянов вышел, кадет привстал и положил костлявые ладони на стол.
Вы настаиваете?
Совершенно категорически.
Кроме родства, какими мотивами располагаете?
Северьянов имеет хотя и экстерное, но специальное образование. И повторяю: он фронтовик, дважды тяжело ранен.
Вытянув из острых плеч худую тонкую шею, кадет пропел с поклоном:
Нам нужно обучать людей грамоте, а не стрельбе из пушек. И мягко Гедеонову:Ваше мнение?
В Пустую Копань можно, пожалуй, назначить.
Гм-гм что ж, раз большинство «за»подчиняюсь большинству.
Гедеонов быстро встал, вышел в коридор. Лукаво улыбаясь, предложил Северьянову зайти в кабинет. Когда Северьянов проходил мимо, сказал ему тихо: