Каким же вы милостиво позволяете существовать?
Которые не учат человека лгать и притворяться! Северьянов окинул взглядом дверь на кухню.
Сядемте здесь, указала Гаевская на дощатый диван.
«Черт возьми! с болью подумал Северьянов. От ее близости у меня по-прежнему кружится голова».
После скольких брошюр вы перестали верить в бога? услышал Северьянов насмешливый голос Гаевской, севшей на диван рядом с ним.
Не после брошюр, возразил с откровенной обидой Северьянов, а после горячих детских молитв, чуть не сделавших меня сумасшедшим Десять лет мне было. Принесла мать из богомолья толстую книгу «Жития святых». Набросился на эти «Жития», читал взахлеб. Нравились мне святые, особенно которые с богом разговаривали. Захотелось и мне поговорить с богом, и решил я стать святым. Ночи напролет читал дома молитвы, пел акафисты перед иконами с зажженной лампадкой. Забросил школу. По настоянию матери, а она очень богомольная, отец свез меня великим постом в Белобрежскую пустынь, отдать в послушание какому-нибудь мудрому старцу-монаху. В пустыне, к счастью, нашелся здравомыслящий старик монах. Когда я обшарил всю его келью и переглядел почти все его книги, пахнувшие воском и ладаном, он взял меня за подбородок, посмотрел в глаза и объявил отцу: «Твой сын никогда не будет монахом!» После этого свидания с мудрым старцем, на третий день страстной недели, отец драл меня вожжами за то, что я наотрез отказался молиться. Почему отказался, об этом расскажу как-нибудь в другой раз!
Гаевская, глядя в пылающий квадрат освещенного солнцем пола, печально выговорила:
Бога вы отрицаете, а утверждаете что?
Власть труда и право человека на счастье.
Орлов Маркел, возразила спокойно и мягко Гаевская. тоже человек, а вы за ним трое суток с оружием гонялись.
Маркел назвался Князем Серебряным.
И вы его уничтожите?
Не сложит оружияуничтожим.
Вы считаете Христа социалистом?
Учение первых христиан относят к утопическому социализму.
Христос был против насилия даже над злом.
Такую чушь Христу приписали попы в угоду царям, князьям, графам и прочим угнетателям. Христос, судя по евангельским легендам, сам применял насилие: нещадно бил бичом и выгонял из своего храма торгашей.
Гаевская скривила лицо в усмешку:
А не приходила вам в голову мысль, что таисии куракины раньше, чем проси и ариши, и в социализме сядут ближе к общественному пирогу?
Нет, не приходила. Да и не дело забегать так далеко. Я думаю сейчас, как уберечь отобранный у помещиков хлеб, взять на учет у кулаков и зажиточных излишки продовольствия, чем кормить армию, рабочих, бедноту, служащих, и твердо убежден, что для этого нельзя выпускать из рук винтовки, а отдыхая и во время сна держать ее у изголовья заряженной.
Мрачно это, но правда. А зачем вы объявили войну религии?
Мы не объявляли войны религии. При царе неверующих учителей, я это знаю хорошо, сразу гнали из школы, а мы с верующими учителями так не поступаем.
Гаевская опустила глаза. Закусив губы от скрытого огорчения, она молчала. Лицо ее побледнело. Северьянов чувствовал, что они с Гаевской не стали после этого разговора ближе, но что-то из стены, разделявшей их, выпало и валялось под ногами и что это что-то можно было теперь перешагнуть. «Как она закутана в пелену обычаев и привычек!»подумал он о ней и предложил подвезти Гаевскую до ее школы, но она отказалась под предлогом, что ждет Володю, который по пути в Литвиновку обещал захватить и ее.
До самого Красноборья Северьянов распутывал сложный клубок чувств, которые завязала в нем эта неожиданная встреча, и иногда добродушно-насмешливо посматривал на себя со стороны. «Чувствами своими ты не можешь управлять, говорил он себе. Они возникают и уходят помимо твоей воли. Но страстям твоим ты должен быть всегда хозяин!»
И буду! произнес Северьянов вслух и, спохватившись, поднял глаза на Семена Матвеевича, который давно внимательно в него всматривался.
Ничего, пройдет! покачал тот сочувственно головой. У меня тоже бывало: сам с собой разговаривал, когда с монашкой похождения начались. Бабий ядсамая лихая отрава! Мне, бывало, в твои годы тоже вот так девка или баба молодая улыбнетсяя и пьян.
Семен Матвеевич, дорогой! Жизнь ведрами пить хочется. Иной раз подумаешь: сурова, тяжела! Да не променяю ни на какую другую!
Глава XIX
Полозья саней весело шушукались с сухой поземкой, наметенной на дорогу. Гнедко бежал ровной трусцой. Иногда, пересекая путь, проносились колючие снежные смерчи, в которых исчезали и Гнедко, и сани, и Семен Матвеевич, уныло сосавший свою неразлучную носогрейку. Северьянов поворачивался спиной к ветру и поднимал воротник шинели.
Прохватывает?
Немножко знобит.
Между ними лежал запорошенный снегом, как и они сами, армяк, который Семен Матвеевич, проехав версты три от Пустой Копани, снял со своих плеч и предложил надеть Северьянову. Северьянов наотрез отказался, настаивая, чтобы Семен Матвеевич снова надел его на свой дырявый, латанный и перелатанный полушубок. Верст пять проспорили они, утверждая друг перед другом свою нечувствительность к холоду, а армяк между тем засыпало и засыпало сухой звонкой поземкой.
Большая часть красноборского отряда под командой Ковригина третьи сутки была в городе и, возможно, принимала участие в подавлении эсеровского мятежа. Из города шли самые противоречивые вести. Одни говорили, что большевики держат в своих руках вокзал и южную окраину города, прилегавшую к нему. Остальную часть города, по этой версии, заняли поднятые эсерами солдаты. Другие утверждали, что вокзал и весь город, за исключением небольшой части его в районе шпагатной фабрики и маслобойного завода, находятся в руках белых. И те и другие заявляли, что большинство солдат гарнизона держит нейтралитет и что восстали только два отдельных батальона под командой какого-то проходимца Драко-Дракона, пробравшегося в партию большевиков и пролезшего на пост уездного военного комиссара.
Говорили также о том, что к городу шли двадцать тысяч польских легионеров, которые везде свергают Советы и восстанавливают прежнюю власть, что им навстречу выслано собранное по северным и восточным волостям большевистское ополчение и будто бы произошел крупный бой на подступах к одной из железнодорожных станций и что польские легионы изменили направление своего движения в сторону Смоленска.
На всех перекрестках во все трубы трубили о наступлении немцев. Шли разговоры о всеобщей мобилизации для отпора этому наступлению. Положение в самом деле весьма критическое: легко было потерять голову, и некоторые действительно ее терялипрятали либо уничтожали партбилеты, уходили в лес, попадали в лапы бандитам.
Но у большинства закаленных и ожесточенных невзгодами первой империалистической войны и не раз смотревших смерти в глаза личная судьба целиком слилась с судьбой революции и советской власти. Эти беззаветно вручали свою судьбу партии и шли туда, куда звала она. К таким и принадлежали товарищи Северьянова и он сам. Все надвинувшиеся тогда черной тучей события они представляли естественными препятствиями, которые надо опрокидывать и брать с такой же решимостью и отвагой, с какой они бросались на немецкие проволочные заграждения. Твердая вера в бесконечность своей жизни и воспитанная войной готовность умереть в любую минуту помогали сейчас Северьянову и его товарищам спокойно встречать самые разнообразные неожиданности. Северьянов не ломал голову над тем, как в городе проберется он к своим. Конкретная обстановка подскажет, как действовать. А может быть, и пробираться-то не придется: мятежники капитулировали, а они с Матвеевичем влетят в улицу с размашистым свистом полозьев на раскатах. На случай неожиданной встречи с чужим дозором Северьянов подальше запрятал браунинг, который он получил от Ромася взамен на свой маузер. Северьянова тревожило сейчас: правильно ли они с Вордаком составили по деревням подворно-семейные списки и хорошо ли Вордак подготовился к распределению земли. Особенно остро стоял вопрос с обмежеванием угодий будущей коммуны. То же с «дворцом» князя Куракина. Отдать его под общежитие или школу? А какую замечательную библиотеку оборудовала в нем из куракинских книг Даша! «Золото у Ковригина жена! Теперь, поди, где-нибудь у вокзала с медицинской сумкой под пулями раненых перевязывает. Везет же Ковригину! Ни о боге, ни о политике с ней не надо дискутировать».
Гнедко фыркает, перебил думы Северьянова Семен Матвеевич, вглядываясь в серые силуэты выплывавших из-за горизонта зданий собора, церквей и двухэтажной гостиницы. Коли мой Гнедко в дороге фыркает, так и знайвпереди радостная встреча!
Почти рядом с санями вихрь поднял высокий столб звонкого сыпучего снега и понес его по полю, и тут Семен Матвеевич не потерялся:
Черт с ведьмой венчается.
Надень армяк, Матвеевич, а то подумают, с убитого. Начнут шомполами в санях шарить, а там у нас с тобой винтовки.
Ничего, моя монашка меня обогреет! Хитро подмигнув, старик добавил:Твой перстень судьбу мою решил, потому я теперь по гроб жизни твой бесплатный ямщик. Семен Матвеевич сунул, по обыкновению, небрежно трубку с пеплом в карман штанов и потянул к себе армяк. Стряхнув с него ворох снега, накинул Северьянову на плечи.
Штаны спалишь! заметил, улыбаясь, Северьянов.
Тепло на ветер грех бросать! Семен Матвеевич соскоблил концом кнутовища снег со своей бороды. В полуверсте от города большак с обеих сторон обступил молодой березнячок. Семен Матвеевич собрался приструнить своего Гнедка, но из березняка выдвинулась серая фигура.
Стой! Пропуск!.. Руки вверх!!
Пришлось поднять. Северьянов успел с улыбкой шепнуть:
Нафыркал твой Гнедко приятную встречу.
А может, это свои! не сдавался Семен Матвеевич.
Что за разговоры! Ты толкнул Северьянова в грудь дулом винтовки, видно, старший дозорный, слазь живо! Десять шагов вперед! Северьянов послушно вышел из саней и отшагал указанное расстояние. А ты, дед!.. Направо и кругом! Улетай назад пулей!
«Действительно, встреча удачная, мелькнуло в голове Северьянова, особого усердия к службе у дозорных не видно: сани не обыскали и меня тоже».
Из березняка вышли еще двое:
Документы?!
Северьянов показал свое учительское удостоверение и обвел глазами дозорных, не обращая внимания на дула их винтовок, почти упершихся в его грудь.
Ведите меня к вашему начальнику! тоном приказа выговорил он, а стоявшему в нерешительности Семену Матвеевичу бросил:Подождешь меня в Творожкове! и махнул рукой, чтобы скорей убирался отсюда.
Веди, Степанов, его в караулку!
Под конвоем пожилого солдата с крестиком на папахе Северьянов вошел в караульное помещениетихую с виду горенку мещанского особнячка на окраине города. Когда подходили к караулке, он, зорко всматриваясь в окружавшие особняк постройки, заметил сарайчик с чердачным окошком и лесенкой к нему, затрушенной сеном, и поветь с поставленными под ней на-попа саженными чураками. Часть забора без крыши, соединявшего сарайчик с особняком, была разобрана. В образовавшемся просвете виднелись голые ветки яблони, невысокая изгородь, сбегавшая под гору в лог. К изгороди прислонилась дощатая уборная, сколоченная из обломков старого товарного вагона.
В караулке справа зловеще чернела утермарковская печка. Вся хозяйская мебель была спешно выброшена, а перегородки убраны. В левом дальнем углу на высоких крестовинах лежали две широкие потолочные доскисолдатский стол. По обе его стороны на низких чуракахдве узкие доски-скамейки. За столом из котелков хлебали какое-то варево два солдата, тоже ополченцы, в растрепанных, с набивной серой мерлушкой, папахах. Они чуть только покосились на Северьянова и его конвоира и продолжали усердно стучать по стенкам медных котелков деревянными ложками. За печкой, на полу, на соломе, лежали человек шесть такого же возраста, что и сидевшие за столом. Прислоненные к стене, с привинченными штыками, стояли давно не чищенные винтовки. У окна, сидя на чураке, читал газету самый молодой из всех находившихся в караулке солдат.
Задержали вот! отрапортовал, глядя на печь, конвоир.
Задержалии катись колбасой! крикнул один из обедавших, громко стукнув котелком и обтирая свислые черные усы. Глянул угрожающе большими темными зрачками на Северьянова:
Садись, дэ стоишь! А ты уматывай в секрет, а то большевики тут нас голоручь сцапають.
Слухайте, браты, шо тут брешут! выкрикнул читавший газету.
А ну, выкладывай ту брехню! скомандовал, потирая ладони, черноглазый. А то от правды мой бок болит девятый год, только не знаю, которо место.
Все американские газеты до си ругали большевиков, начал молодой солдат, а теперь пишут, шо прэзидэнт Вильсон отозвался о свободной России и ее теперешних вождях гораздо благожелательней, чем многие социалисты.
От, зараза!
Кто?
А ты що, не кумекаешь сам, кто?
Братики! вступил в разговор только что опрокинувший свой котелок второй ополченец. То ж про нашу Россею, которую объявил нам товарищ Дракон!
Сообразил, общипанный дрозд! зло бросил, шурша соломой и поворачиваясь на другой бок, один из спавших на полу. Наша с тобой Россея на четырех улицах в этом с городишке уместилась.
Комиссар?! обратился к Северьянову черноглазый.
Учитель.
Значит, эсер?
Беспартийный.
Брешешь! Это мы беспартошные: где баланду выдают, туда на голенищах с котелками.
Разве у большевиков вам не давали баланды?
Не знаю, как у других, продолжал черноглазый, холя большими указательными пальцами козью ножку, а в нашем батальоне воблой гнилой та плесневым горохом целый мисяц кормили. Черноглазый, подпаливая зажигалкой козью ножку, указал место Северьянову рядом с собой:Сюда седай!
Читавший газету встал, положил ее на конец стола и потянулся.
Эх, жизнь! Один спать ложись! Не придется и сегодня к Маринке улизнуть!
Марина твояне малина, в одно лето не опадет, отрезал черноглазый, отгоняя от себя табачный дым ладонью.
Черствый ты человек, Руденко!
А почему я не мякиш? Ты об этом подумал?
Такой сроду.
Брешешь, гадюка! Три года действительной та три года войныи ни одного лычка! Да что я, скаженный? Быть добреньким после этого.
А я так располагаю, братики, вступил в разговор ополченец, сидевший рядом с Руденко, поглаживая пальцем блестящий кончик своего маленького носа с детскими круглыми ноздрями. Почему у Дятлова Марина и днем и ночью в глазах стоит? Потому девка глазастая. А в глазах вся сила у бабской любви.
Верно, Чепиков! подхватил Дятлов и пошел укладываться на соломе за печью.
Можно газетку посмотреть? спросил Северьянов у Руденко, принимая его за старшего в караульной команде.
Читай, потом нам расскажешь, шо там брешут.
На четвертой полосе сообщалось, что Центросибирь объявила себя властью в противовес «Комитету спасения революций», образованному из юнкеров, казаков и комсостава. Военный комиссар издал приказ о роспуске военного училища и школы прапорщиков во избежание излишнего двухмиллионного расхода народных средств. В ответ на это юнкера и казаки открыли по Совдепу пулеметный огонь. Со стороны Совдепа дали отпор. Произошел кровопролитный бой. Совет поддержали гарнизонная артиллерия и Красная гвардия. После ультиматума, который Совет предъявил казакам и юнкерам, последние были разоружены. Власть Советов закреплена. Северьянов мельком скользнул глазами по караулке, перелистал в памяти возможные способы бегства и продолжал читать:
«Казанский Совет вынес решение закрыть буржуазную газету «Камско-волжская речь». (Подумал: давно бы пора!) Из разных концов России писали: одниоб организации новых управлений имениями из батраков и солдат-инвалидов, другиео том, что в волости решили волостную земскую управу перенести в контору имения (вновь решил про себя: пора бы распустить ее совсем); третьи сообщали, что часть излишнего скота имений они постановили отправить на нужды армии («Надо и нам сделать это»); откуда-то сообщали, что домолачивают помещичий хлеб. Читая газету, Северьянов все время чувствовал, как окружавшая его братия присматривалась к нему и что их мысли заняты им. Он начал опять напряженно перебирать в голове возможные способы побега. Осененный вдруг радостной мыслью, он чуть не вскочил с места, но в одно мгновение вернул выражению лица своего спокойное равнодушие ко всему окружающему. «Это самое лучшее. Так и сделаю!» Положил газету на стол.