«Старик этот, думал спустя минуту Северьянов, всматриваясь в лесника, лес знает хорошо, только трус отменный: Шинглу нам не заменит. Облаву на бандитов придется временно приостановить. Из города просят послать часть отряда к ним». Ковригин, будто угадав его мысли, сказал тихо:
В город придется ехать ночью. Что там у них?
По слухам, эсеры железнодорожников подняли. Вооруженное восстание, ответил Северьянов и задумчиво добавил:Усов уехал. При нем бы железнодорожники не пошли за эсерами. Знаешь, что я думаю? переменил неожиданно тему разговора Северьянов. Под кличкой Князя Серебряного, по-моему, скрывается совсем не Маркел, а матерый офицер царской армии, вроде Овсова или старшего сына князя, хорошо знающий военную тактику и стратегию! Такие засады, дозоры и секреты Маркел ставить не мог. Анатолия в банде нет, он рыщет по деревням, собирает пополнение.
Трое суток по пятам гонялись, подошел задумчивый Стругов, четверых уложили, зато Шинглу потеряли. Теперь как без глаз. Хоть и гнусы, а не тупицей тесаны, живьем не сдаются.
На дороге послышался звон бубенцов приближавшейся почтовой тройки, а за перегородкой голос Вордака:
Вот и хорошо, почта идет. Наши все в сборе. Вордак вышел из-за перегородки. Идем, Ромась, поможем почту втащить!
Ромась, подпаливая погасшую трубку, посоветовал Семену Матвеевичу возить с собой пузырек с бензином.
С помощью Вордака и Ромася почтальон втащил почту в огромном губастом кожаном мешке, прошнурованном и опечатанном большой сургучной печатью. Но не шествие с кожаным мешком приковало сейчас внимание старого колдуна и заставило сунуть непогашенную трубку в карман, а то, что его приятель сорвался со своего места навстречу перешагнувшему порог человеку в офицерской шинели и молодой женщине, укутанной в серый армяк.
Господи! поклонился до самого пола Корней Аверин. Пречистая богородица Таисия Никаноровна Ваше сиятельство! Вот не чаял. Лесник засеменил навстречу остановившейся у порога в клубах морозного воздуха Таисии.
Иван Никанорович! И вы, ваше сиятельство, живы! Здоровы? А я-то думал
Что меня уже повесили! с веселым настроением духа одарил старший сын Куракина лесника коротким взглядом.
Аверину до боли в коленях хотелось броситься барину в ноги и бросился бы, если бы встреча произошла в другом месте, а не на глазах у посторонних. Ограничился тем, что метнулся закрывать за своими господами дверь.
В служебное помещение вошли все, кроме лесника, Семена Матвеевича и Северьянова, которому что-то шепнул на ходу ямщик. Через минуту ямщик вышел из конторы и передал Северьянову маленький пакет, опечатанный по углам и в середине черным сургучом.
Северьянов вскрыл пакет. У ком писал, что вчера эсеры во главе с Салынским организовали в городе демонстрацию протеста против роспуска учредительного собрания. После митинга кучка эсеровствующих мещан и черносотенной сброд, примкнувший к шествию, устроили еврейский погром. Разгул черной сотни прекращен с помощью войск. Но в городе неспокойно. Среди вооруженных викжеловцами железнодорожников появились офицеры Уком предлагал: волостной революционный отряд привести в полную готовность и сегодня же, не медля ни минуты, выслать полсотни красноборских красногвардейцев под командой Ковригина в распоряжение укома.
Северьянов спрятал пакет в нагрудный карман гимнастерки и вошел в служебное помещение почты. Стругов медленно вслух читал письмо, переданное ему Куракиным, подписанное новым председателем уездного ревкома. Недели две тому назад Куракин, неожиданно появившийся в имении отца, под конвоем был направлен из Красноборья в город. В письме говорилось, что ревком допросил Куракина и предлагает не чинить препятствий к его выезду с необходимыми в дороге вещами; необходимые вещи выдать под расписку.
Таисия в распахнутом сером армяке поверх собольего манто, в черно-бурой шапочке с черной вуалью, чуть приспущенной, глядела прищуренными глазами в спокойное лицо Стругова. Куракин в офицерской шинели под тулупом, в серой каракулевой папахе следил за движением рук Вордака, который мял на столе свою порыжелую папаху и кусал колечки усов. По всему видно было, что он возмущен и письмом и действиями уездного ревкома. Иногда его сверкающие глаза скользили по лицам Таисии и ее брата. Куракин заметно был встревожен. Его самоуверенность, с которой он переступил порог этого здания, сменила мягкая и вкрадчивая готовность пойти на уступки, но лицо плохо скрывало отпечаток жестокости и злобы, которые он готов был обрушить на этих ненавистных ему людей. Таисия медленно перенесла на Северьянова свои еще более сузившиеся черные глаза, и ему показалось, что сейчас откроются ее тонкие сжатые губы, и красавица, привыкшая к власти и чужой покорности, вонзит в его лицо свое змеиное жало. Стругов кончил читать, и Вордак понял, что он тоже не согласен с письмом, но не считает удобным сейчас дискутировать.
Что будем делать? спросил Стругов.
«Усов не написал бы такого письма», мелькнуло в голове Северьянова. Стругову ответил:
Придется тебе с Вордаком поехать с ними! Северьянов обвел Куракиных взглядом, в котором выражалось предупреждение: не очень-то надейтесь на безоговорочное согласие местной революционной власти с мягкодушием товарищей из уездного ревкома.
Что они там делают?! сорвалось все-таки у Вордака, но он тут же прикусил язык. Нахлобучив папаху, процедил сквозь зубы:Ладно, пользуйтесь пока нашей добротой!
Осмелевший молодой Куракин выдержал с достоинством опасный взгляд Вордака и подумал: «Этот отъявленный негодяй готов меня сейчас на сук вздернуть!» И вслух:
Я не сомневаюсь, что вас, большевиков, раздавит империалистический капитализм, и нам, истинно русским людям, придется расхлебывать кашу, заваренную вами! При словах «истинно русским людям» у Таисии смешливо зазмеились брови. Северьянов прочел в ее взгляде насмешку над туповатой самоуверенностью ее брата. Она, сдержав улыбку, покусывала слегка губы. Взгляд ее стал еще пронзительнее. Пропустив брата, Стругова и Вордака, бросила Северьянову:
А вы, оказывается, не так уж жестоки!
Потому что мы сильны, вырвалось у Северьянова.
И смелы! добавила Таисия. А сила и смелость с жестокостью не уживаются. До свидания!
Вряд ли оно состоится у нас с вами!
Состоится, и непременно.
Когда из раскрытой двери пахнуло на Северьянова холодком, он почувствовал, что идет за Таисией, как на сворке, и остановился. Таисия тоже остановилась:
Запомните, это третья, но не последняя наша встреча!
«Считает встречи! мелькнуло в голове Северьянова. Как у нее все слаженно: и слова, и движения». В памяти встала последняя встреча с Гаевской, и больно царапнуло по его самолюбию: «Неужели Гаевская после нашей встречи действительно жила три дня в гостинице с Нилом? А впрочем, пошли они ко всем чертям!»Северьянов поискал в памяти, но не нашел общего слова, какое подходило бы и к Гаевской и к Куракиной.
Слушай! заставил его очнуться голос Ковригина. Вот Семен Игнатьевич, он указал на стоявшего перед ними, водившего усами дьячка, просит подвезти его. Мне, ты знаешь, надо срочно быть в штабе, собирать ребят в город, а тебе можно запоздниться. Ковригин с хитринкой подмигнул дьячку. Северьянов заметил это и решил, что у Ковригина с дьячком какой-то против него заговор. Дьячок еще энергичней шевельнул усами, как ворон крыльями, и добродушно, с забегающей вперед благодарностью пробасил:
Я бы не стал вас утруждать. Хуторок мой всего верстах в трех отсюда. Да, признаюсь, устал: отрабатывал у приятеля выпитое вино, превращенное им в воду.
Семен Матвеевич охотно предоставил место дьячку:
Умный попутчикполовина дороги.
Бывают такие в январе дни, когда воздух пахнет маем и после серых ноябрьских и декабрьских дней солнечные лучи, отраженные снегом, так щекочут ноздри, что люди начинают чихать по-мартовски.
Игнатьевич, обратился к дьячку Семен Матвеевич под веселый скрип полозьев, ты меня с моей монашкой запишешь в метрику без «Исайя ликуй»?
Говоря правду, без «Исайя ликуй» причту явный убыток.
Из рук в руки получишь жбан аноховского первака.
Дьячок чмокнул с аппетитом губами и, сощурив свои умные большие глаза, перевел их осторожно на задумавшегося о чем-то Северьянова.
Когда подъезжали к хутору дьячка, солнце в затишье боровой поляны пригревало так, что Северьянову почудилось, будто у нагретых стволов сосен жужжат веселые апрельские мухи.
Хуторок Самарова стоял на пологом холме, в полуверсте от села, и окружен был молодым сосняком. Весь сейчас облитый солнцем, он с дымом топившейся печи распространял окрест запах пирогов и кислых щей с крутым наваром из свинины. Пятистенка и маленький дворик кольцом под доровой крышей придавали особый уют небольшой лесной поляне, обжитой человеком. Не было бы этого дворика на перекрестке двух дорог, полянка потеряла бы большую половину своей привлекательности.
Товарищ Северьянов, выговорил как-то несмело Самаров, я хочу подать заявление в коммуну. Примут меня?
Северьянов любовался мачтовыми соснами, протянувшими свои зеленые лапы над дорогой, оставшейся позади. Затрудняясь с ответом, молчал. Семен Матвеевич указал на пятистенку:
А ее перевезешь в коммуну?
Конечно. Правда, у меня, кроме дьячихи, запрягать некого.
Коммуна на своих лошадях перевезет.
Гнедко сам свернул к воротам хутора. Самаров и Семен Матвеевич уговорили учителя зайти «погреться». Вешая в чистенькой прихожей винтовку на лосевый рог, Северьянов чуть не уронил ее на пол. Из кухни, приветливо улыбаясь, к нему шла переодетая Наташа.
Здравствуйте, Степан Дементьевич! протянула она руку. Никак не чаяла увидеть вас у себя. «Что за наваждение?»недоумевая, покраснел до волос Северьянов. Хозяйка, заметив замешательство гостя, еще приветливее поклонилась ему:
Я сестра Наташи! Старшая. Правда, всего на два года. Мы с ней очень похожи. А что же Ромася нет с вами?
Он по неотложному делу уехал.
Раздевайтесь! У нас тепло.
Вошел Семен Матвеевич. Хозяйка, как старая его знакомая, поздоровалась с ним и помогла ему раздеться. Северьянову ничего не оставалось, как снять шинель. Поправляя на ремне колодку с маузером, вспомнил, что Ромась просил у него маузер на время поездки в город. С оглядкой вошел в небольшую светлую комнату с круглым столом посередине и дощатым диваном в простенке меж окон. На только что вымытом полу, перед окнами, лежали горячие золотые снопы, щедро накиданные январским солнцем. Со стены, справа от входа, из разреза ситцевых портьер бросились в глаза густо выкрашенные суриком филенки двухстворчатой двери в соседнюю комнату. Слева от двери висела большая копия шишкинских «Сосен во ржи». Художнику-копировщику удалось передать июльский зной оригинала и запах спелой ржи. От сосен веяло богатырским спокойствием, от поля и ржибескрайними просторами.
Это Володина работа! объявил Самаров, входя в комнату в новеньком красном подряснике и ставя на стол поднос с двумя бутылками самогона-первака, ломтями пирога и копченого окорока.
Что это вы придумали?
У нас, Степан Дементьевич, тяжелый климат: без вина правды не говорят.
Чарка вина прибавляет ума! подхватил, входя в столовую, Семен Матвеевич. Приглаживая рукой черную каемку подстриженных под горшок, вьющихся на висках и затылке мягких волос, он подмигнул Самарову:Хлеб живит, а вино крепит. Скоро, Игнатьевич, и у меня хозяйка в доме будет.
Самаров отодвинул от стола стулья и пригласил:
Прошу не прогневаться на нашу хлеб-соль!
Чарочку винца обойти нельзя, чувствуя себя как дома, вытер усы Семен Матвеевич, а хороший гость хозяину в почет.
Хоть не богат, а хорошим гостям всегда рад! откланялся Самаров. Хозяйка вошла с весело шипящей и потрескивающей на большой сковороде яичницей. Самаров проворно прошагал на кухню и возвратился с кружком, который тут же и поставил на стол под сковороду.
Куры у меня сегодня между собой драку устроили, молвила хозяйка, ставя сковороду на кружок. Ну, думаю, либо к гостям, либо к вестям. А когда печку затапливала, дрова развалились, ну, тут я окончательно и уверилась, что сегодня непременно будут гости. Вот и сбылась примета. Милости просим нашего хлеба-соли откушать!
Хозяйка была поразительно похожа на свою сестру, только мягче были у нее движения да чувствовалась выделка нового уклада жизни, и одета она была не по-крестьянски, а как положено одеваться дьячихев городское платье и без повойника.
Отказавшись наотрез от водки, Северьянов с аппетитом принялся за яичницу. После мерзлого хлеба, разваренного в кипятке, служившего главной пищей в течение трехсуточных походов в погоне за Маркеловой бандой, горячая яичница казалась пищей богов. Самаров все еще стоял, держа в одной руке бутылку, в другойналитый самогоном стакан. На выручку приятелю подоспел Семен Матвеевич:
Потчевать, Игнатьевич, потчуй, а неволить не неволь! Гостю ведь честь, коли воля есть.
За яичницей появились на столе горячие гречневые блины и миска творогу со сметанойодно из излюбленных блюд в этих краях. Северьянов не умел разыгрывать ломливого гостя, да и не по характеру была ему эта роль. Он ел запросто, за обе щеки. Это ободрило Самарова и хозяйку. Семен Матвеевич встал из-за стола первый:
Просим прощения за ваше угощение! Приезжайте и вы к нашему крещению рождества похлебать, масленицы отведать!
Самаров на балагурство старика ответил поясным поклоном с широкой улыбкой:
Гость доволенхозяин рад!
Пойду-ка на кухню! Там угольки вольные. Трубку выкурю! объявил Семен Матвеевич. Винцорадость, а трубка да бабапервая забава.
Старик, а большой греховодник! ухмыльнулся дьячок.
Я старик, у которого душа еще не сгорбилась. А грешу только словом, потому как не люблю в чужих дачах охотиться.
Северьянов встал. Намек друга больно уколол. Поспешно, и стараясь не глядеть в лицо Самарову, поблагодарил хозяина за гостеприимство. «Старый хрен! сердито подумал о своем друге Северьянов. Что это он сегодня вздумал мораль мне читать?» И чтоб скрыть волнение, уставился на копию картины Перова «Охотники на привале», которая висела на другой стене против копии шишкинской картины. Не сводя глаз с перовского балагура, тихо спросил у дьячка:
Вы охотник?
В наших краях диво быть не охотником. В прошлую зиму двух лосей положил. А зайцам и прочей божьей пищи счету нет.
Где вы рамы для картин заказывали?
Сам делал. И сию келью, и все присное к ней собственными руками возвел. Клиросным песнопением я привлек только мою горлицу в готовую горницу. В церковном причте я случайный гость. Самаровы, древнейшая династия столяров и плотников, богом проклятый род.
За что?
Самаров показал желтые лошадиные зубы.
За то, что много лесу извели.
В коммуне вы будете очень нужным человеком.
К чему и речь завел с вами в пути.
Северьянов искренне верил желанию дьячка стать коммунаром. Будучи убежден в преимуществе крупного коллективного хозяйства, он не допускал мысли, что Самаров, как и некоторые другие, могут вступать в коммуну, лишь ожидая ее скорого развала и дележа жирных приусадебных земель куракинского имения.
Премного буду обязан! поклонился Самаров. Вошла дьячиха. Самаров помог жене убрать со стола, и гостеприимные хозяева не замедлили оставить Северьянова одного в комнате. «Мой друг, наверно, всю кухню зачадил!»подумал Северьянов и решил позвать его, чтоб продолжать путь. Но не успел он сделать и одного шага, как дверь за ситцевой портьерой тихо скрипнула. В столовую вошла Гаевская. Северьянов так опешил, что позабыл даже поздороваться. «Она подслушивала? Хороша же ты, моя горлица!» Гаевская стояла, виновато опустив голову.
Как вы оказались здесь?
Я знакома с Самаровыми. После обедни всегда захожу к ним.
Ах да, совсем забыл, что вы усердно боженьке кланяетесь! Спокойные сейчас глаза Северьянова выражали упрямое любопытство.
А кому же мне кланяться, возмутилась Гаевская, вам, что ли?
Совсем никому! Северьянов подошел к ней, взял ее за руку:Здравствуйте!
Наконец-то вспомнили добрый обычай! Хотя вы все старые обычаи рушите!
Не все! возразил Северьянов, не выпуская ее руки.