Лорд Маркас Двейн хмыкнул и стал помешивать чай маленькой ложечкой. После нескольких минут молчания, он произнес:
Была у меня одна студентка. У нее были проблемы с раскрытием своей музыки души. Мне приходилось давать ей добрую половину рока, чтобы она могла привыкнуть к присутствию постороннего и свыкнуться с мыслью, что музыка ее души будет услышана. Как ни странно, ей помогли не столько мои уроки, сколько студента, проходящего педагогическую практику.
Но у оллемы Адерин нет проблемы с раскрытием перед учителем, нахмурившись, возразила мэтресса Санна Линдберг.
Я не об этом, леди Линдберг. Иногда студентам стоит дать время разобраться с проблемой самим. Присутствие преподавателя их сдерживает. Они не могут до конца осознать источник проблем, понимаете? Возможно, если у ваших студентов будет возможность высказать друг другу, что конкретно каждого из них не устраивает в музыкальном партнере, что-то изменится. В любом случае, устроить разбор полетов вы им всегда успеете, ответил первый проректор.
Молодая женщина заинтересованно посмотрела на мужчину перед собой, закусила губу и после минутной паузы произнесла:
Хуже-то вряд ли станет. Почему бы не попробовать а затем улыбнулась и добавила. Но если все-таки станет, на разбор полетов я приведу их к вам.
Первый проректор усмехнулся. В его глазах вспыхнули задорные огоньки.
Приводите. Разбирать полетымоя работа.
* * *
Едва за спиной мэтрессы Линдберг закрылась дверь, я недоуменно посмотрела на мандолину. То есть как самостоятельные часы? Такое вообще бывает? Мандолина, если и умела читать мысли, то ответить мне не могла. Я перевела взгляд с собственного инструмента на партнера по ансамблю. Его лицо, как всегда, было непроницаемым, но вряд ли он понимал ситуацию лучше, чем я.
Сегодняшний урок с самого начала пошел не так, как другие. Во-первых, первой сегодня в кабинете оказалась не я, а Грейнн. Молодой человек стоял у окна, облокотив скрипку о подоконник. Заметив мое появление, он кивнул и снова отвернулся к виду, открывавшемуся за стеклянной преградой. Эти занятия были для студента выпускного года трудовой повинностью. Я знала это, ощущала в его музыке. Собственно, ни холодное отношение к ансамблевой затее, ни безразличное ко мне меня не задевало, поэтому я просто заняла свое место и стала расчехлять инструмент.
Во-вторых, Санна Линдберг опоздала, причем на гораздо больший срок, чем считала допустимым. Странная вещь: молчание, наполнявшее пространство до начала урока, было статичным, понятным и абсолютно спокойным, но как только одна за одной потекли минуты, отведенные занятию, оно превратилось в рой жужжащих пчел, время от времени, пытаясь укусить чувством неловкости, недовольства или неприятной мыслью.
Войдя в музыкальный кабинет, мэтресса рассеяла гудящую назойливость неприятных ощущений, но, как выяснилось, ненадолго. С неизменной приятной, распространяющей вокруг себя тепло и спокойствие улыбкой она сообщила нам, что с сегодняшнего дня академические часы, отданные под наши ансамблевые занятия, являются самостоятельными, и по их истечении мы должны будем представить ей на суд не только сами произведения, но и наш музыкальны прогресс. После такого заявления, не дав нам и секунды, чтобы опомниться, молодая женщина покинула помещение, оставив в нем после себя двух ошарашенных новостью студентов и вязкое пространство непонимания.
Тишина вольготно заполнила кабинет. Несколько минут, она была всевластной владычицей комнаты, как вдруг резкий рубленый шепот Грейнна разорвал ее на мелкие клочки.
Бред какой-то, зло выдохнул он.
Я пожала плечами. Реплика ответа явно не требовала. Да и завязывать разговор с разозленным мужчиной мне не хотелось. Вместо этого я достала из чехла ноты и стала расставлять их на пюпитре в порядке игры того или иного произведения. Мягкий шелест страниц приятно щекотал кончики пальцев, а бумага на ощупь мне всегда нравилась. Так что постепенно первый шок от новости прошел, и внутренние струны перестали встревожено дребезжать.
Грейнн Бойл какое-то недолгое время наблюдал за моими действиями, а потом еле слышно фыркнул, подошел к своему пюпитру и тоже пролистал уже расставленные нотные листы.
Первой, как всегда, в очереди стояла ария Зиггерда. Молодой человек движением смычка дал ауфтакт. Темп и оттенки были прописаны в нотах и давно разучены. Для разговоров причин не было, как я думала, по крайней мере, первые тридцать секунд. А потом началась моя обыкновенная пытка: его музыка кусалась, кололась, проникала под кожу прикосновениями осиных жал.
С каждой сыгранной нотой становилось все сложней, а сегодня особенно. Эффект неожиданности сделал свое делосамоконтроль Грейнна Бойла дал трещину, сквозь которую вибрациями музыки его скрипки сочилась внутренняя мелодия скрипача.
Эмоциональный разлад в исполнении был бы слышен даже абсолютно немузыкальному человеку. Это был даже не разлад. Грейнн играл с каждой нотой все злее, а я закрывалась, как могла, выстраивала блоки и стены между нами, чтобы хотя бы не фальшивить.
Когда ария была сыграна, благословенная тишина бальзамом растеклась по моей изможденной коже. Я ощущала почти физическое истощение, даже пальцы подрагивали. Какое-то время пространство кабинета заполнял только звук дыхания двух недовольно сопящих олламов, а потом вдруг раздался голос моего партнера:
Тебе-то самой нравится, как это все звучит? задумчиво произнес он приятным баритоном.
Я вздохнула и призналась в очевидном:
Нет.
И что будем с этим делать? спокойно, впрочем, как всегда, спросил Грейнн.
Я не знаю, после секундной заминки ответила я.
Молодой мужчина испытывающе посмотрел на меня и уточнил:
Что, совсем никаких идей?
По его взгляду было заметно, что заминка не прошла мимо его внимания, поэтому, вздохнув, я произнесла:
Возможно, нам стоит настроиться на я снова запнулась, подбирая нужное слово, умиротворенный лад. Может быть, тогда ансамбль не будет звучать так
Отвратительнозакончил за меня старшекурсник.
Мне оставалось только кивнуть. Мы и правда звучали отвратительно, смысла отнекиваться не было.
Значит, умиротворенный лад, Грейнн Бойл снова окинул меня задумчивым взглядом и задал следующий вопрос. Как предлагаешь настраиваться?
И в этот момент меня настиг ступор. Мне предложить было нечего: откуда я могла знать, что и как его умиротворяет?
Увидев мое замешательство, молодой мужчина понятливо хмыкнул и произнес:
Могу сыграть, что-нибудь спокойно-расслабляющее.
От этого предложения я вздрогнула и немедленно ответила:
Давай лучше я.
Грейнн безразлично пожал плечами и кивнул в знак согласия.
Я перехватила поудобней медиатор и прикоснулась им к струнам. Мягкое частое тремоло разлило в пространстве звуки тональности Лунный Аметист. Мелодия широко известного, невероятно волшебного народного танца Залдана дуновением легкого ветерка теплой летней ночи коснулась кожи. Эта мелодия для меня была особенной. Она не просто давала возможность верить в сказку, она сама была сказочной историей. Историей, которую девушки могут рассказать движением, взглядом, дыханием Главный смысл танцавовсе не в том, чтобы завладеть безраздельным вниманием мужчины, нет. По крайней мере, для меня. Главным всегда было и есть движение, полное грации и свободы, открывающее всю суть танцующей. Самовыражение. Этот танец девушки исполняют не для мужчин, они раскрывают свою душу луне, звездам, ветру И счастлив, тот мужчина, которому довелось увидеть свою возлюбленную, исполняющей полнолунный танец, такой, какова она есть.
С каждым новым, но таким знакомым звуком напряжение отступало, оставляя вместо себя спокойную безмятежность. Я вкладывала в мелодию всё то облегчение, которое испытывала от перемены настроения в музыке. И если Грейнн Бойл прочувствует хотя бы десятую долю моих эмоций, играть с ним в ансамбле станет во столько же раз легче.
Два повтора основной темыи мелодия затихает, словно уносится вдаль ласковым ветром летней ночи. Я опустила руку с медиатором и облегченно выдохнула, после чего посмотрела на партнера. Его лицо было таким же непроницаемым, с налетом пренебрежения, как и всегда.
Начнем со второй части, произнес он голосом, в котором мне почудилась призрачный оттенок натуги.
Я кивнула. Ауфтакти через секунду наш дуэт снова разгоняет тишину звуками верных инструментов. С первой же ноты, которая будто полоснула по только отдохнувшей коже ощущением пореза, я поняла, что идея с умиротворяющей мелодией не увенчалась успехом. Не знаю, что заставило меня продержаться целых десять тактов, удивление или непонимание, но по их прошествии, я попросту выронила медиатор из дрожащих рук, вскочила со стула и выбежала из кабинета.
Первые несколько секунд мысль в голове была только одна: уйти подальше, чтобы не слышать и не видеть. Но с каждым шагом и мгновением тишины, бальзамом обволакивающей мои уши, со дна души поднимались другие чувства. Нет! Я не могу и не хочу терпеть это! Я не знаю, что нужно чувствовать, чтобы мелодия сердца трепала нервные окончания слышащего, как собака жгут, которым ее регулярно бьют! Злость, непонимание и неприятие сложившейся ситуации уже через минуту клокотали и бурлили во мне, как вода, кипящая в котле. Остановившись, я сжала руки в кулаки и только тогда почувствовала, что в левой по-прежнему держу мандолину. Улыбнувшись ей, давнишней подруге, я нахмурилась и решительно устремилась к тому единственному, кому могла рассказать все без обиняков.
Глава 4
Дверь кабинета, заведующего кафедрой струнных резко распахнулась. Я не рассчитала силы, а когда это осознала, ловить улетевшее навстречу стене деревянное полотно было поздно. Рефлекторно дернувшись за ним, я почти упала в кабинет Тигана Муррея.
Вот о чем я и говорила: оллема Адерин недопустимо теряет контроль над собственными эмоциями, прозвучал покалывающий льдинками голос мэтрессы Хьюз.
Ты слишком строга к девочке, Дервила, ответил ей спокойным тоном мэтр Муррей, будто и не было секунду назад грубого вторжения не вполне вменяемой студентки (какой вменяемый студент станет вламываться в кабинет заведующего кафедрой, хлопая дверьми?) на его территорию. Судя по виду, у оллемы какие-то трудности.
Мэтресса Хьюз смерила меня неодобрительным взглядом, в ответ на который при других обстоятельствах я бы сжалась в комочек, пропищала извинения и тихонечко прикрыла бы за собой дверь с противоположной, а значит безопасной, стороны, но сейчас он не возымел обыкновенно-отрезвляющего действия.
Выдохнув, я посмотрела прямо на хозяина помещения и произнесла, не сумев спрятать в голосе звон от негодования и несправедливой обиды:
Мэтр Муррей, я к вам по личному делу, после чего повернулась к метрессе Хьюз и добавила, если вы не против, вежливость никто не отменял, правда, в тоне моем и намека на нее не было, что, конечно, от мэтрессы не укрылось.
Окинув меня взглядом сощуренных глаз из-под ловящего блики окна пенсне, она поджала губы, хмыкнула, после чего кивнула мэтру Муррею и вышла из кабинета, тот только и успел встать с кресла. Звук удаляющихся каблуков напоминал падение сосулек с крыши высокого здания. По моей спине пробежала изморозь мурашек. Ситуация с экзаменом становилась все более зыбкой, но сейчас меня волновало не это. Я сжала зубы и снова подняла глаза на преподавателя, который, в свою очередь, внимательно смотрел на меня.
Мэтр Тиган Муррей подошел к двери и аккуратно ее закрыл, после чего обратился ко мне, сопровождая слова приглашающим жестом:
Оллема Адерин, присядьте и расскажите, что стряслось.
Я проследовала к стулу, стоящему напротив стола преподавателя, дождалась, пока он сядет, и только потом произнесла:
Я не могу играть в ансамбле, мой голос дрогнул, не выдерживая наплыва эмоций.
Преподаватель вопросительно выгнул бровь, а я в порыве чувств вскочила со стула и продолжила:
Мэтр Муррей, я не могу играть в ансамбле с Грейнном Бойлом! И не знаю, смогу ли вообще с кем-то! Его мелодия доставляет мне практически осязаемый дискомфорт. Я пыталась закрываться, ставить блоки, но тогда игра становится совсем уж отвратительной, Его музыка это смесь огня и режущих предметов! Я просто не могу!
Я сама не заметила, как стала расхаживать туда-обратно по кабинету. На последних словах я остановилась рядом со стулом, прижав к себе мандолину как последний оплот надежды, глаза щипали злые слезы, от чего негодование становилось еще яростней. Правда, я еще не успела понять, на что именно негодовала.
Мэтр Муррей снова жестом пригласил меня присесть, после чего ответил:
Оллема Адерин, вы слышащая мелодию сердца. Это дар, с которым нужно учиться жить. Я не говорю, что это просто, но вам придется, его голос был спокоен и в то же время по твердости мог бы сравниться с монолитом. Срок вашего обучения немногим больше года. Этого недостаточно, чтобы овладеть всеми навыками в совершенстве. Иногда для этого не хватает и жизни.
Вы хотите сказать, что такие ощущения мне придется терпеть всю жизнь?! вспыхнула я зажженной спичкой.
Я хочу сказать, что вам стоит пересмотреть свое отношение к ситуации, отрезал он, чем мгновенно привел меня в чувства. Убедившись в наличии разумного огонька в моих глазах, мэтр продолжил:
Олламам вашей направленности дара редко когда попадается приятная работа. Тем, у кого нет проблем, такие специалисты не нужны. Если вы хотите оградить себя от ощущения чужих неприятных эмоций, вам стоит порвать все контакты с миром музыки, естественно, не исключая музыкального образования.
С каждым словом преподавателя клокочущие эмоции затихали, будто температура в котле безумно быстро стремилась к нулю. Я понимала, что мэтр прав. Конечно, он прав. Но как же невыносимо ощущение собственной неспособности что-либо поделать Я тяжело вздохнула, села на стул и прижала к себе мандолину. Нет, музыку оставлять я не собиралась, этот вариант даже не рассматривалсяникогда и ни при каких условиях. Но что же мне тогда делать?
Дав мне минуту обдумать его слова, Тиган Муррей продолжил уже гораздо более теплым тоном:
Однако, я понимаю, что на данном этапе, когда вам еще тяжело справляться с собственным даром, эти трудности вызывают в вас такие сильные эмоции. Я поговорю с олламом Грейнном. Не переживайте, оллема Адерин.
Я кивнула и произнесла тихим голосом:
Спасибо, мэтр Муррей, и прошу прощения за вторжение.
Губы преподавателя расплылись в доброй усмешке.
Ступайте, оллема Адерин.
Обратно, от кабинета заведующего кафедрой я шла куда спокойней и медленней. В голове крутились обрывки мыслей, скорее ощущаемые, чем осознаваемые. Вопрос «что теперь делать» я себе не задавала. Задам, после того, как ситуация хоть немного прояснится, если, конечно, она прояснится после разговора преподавателя с моим партнером по ансамблю.
Открыв дверь в музыкальный кабинет, я совсем не ожидала обнаружить в нем присутствие объекта своих мыслей. Поэтому изумленное «Грейн?» вырвалось само собой.
Молодой человек по-прежнему сидел на своем стуле, в одной руке держа скрипку, а вторую сжимая в кулак. Впервые за все время нашего знакомства я увидела на его лице эмоции: зубы сжаты, желваки на скулах словно танец выплясывали. Оллам явно был очень напряжен. Как только раздался мой удивленный возглас, его взгляд молнией метнулся к двери, чтобы натолкнуться на меня. Глаза сузились, а в следующую секунду передо мной был снова тот самый Грейнн Бойл, к которому я привыкла: спокойно-пренебрежительный молодой мужчина.
Под его взглядом я прошла к собственному месту, взяла чехол и принялась упаковывать мандолину, попутно разыскивая глазами медиатор. Снова встречаться взглядом с олламом мне не хотелось.
Извини, я сегодня играть не смогу. Давай в другой раз? произнесла я, все так же рассматривая пол на предмет потерянного кусочка слоновой кости.
Боковым зрением я заметила безразличное пожатие плечами: вполне предсказуемая реакция.
Судя по всему, медиатор мне уже было не найти. Так что, наскоро собрав ноты, я направилась к выходу, но была остановлена голосом партнера, в котором мне почудилась едва различимая хрипотца:
Адерин.
Я обернулась. Молодой мужчина рывком поднялся со стула, подошел ко мне и, подняв перед собой, разжал кулак, в котором оказался мой медиатор. Я протянула руку и взяла пропавший кусочек слоновой кости, задев кончиками пальцев гладкую кожу теплой мужской ладони. Как только медиатор оказался в моей руке, Грейнн Бойл опустил свою и первым покинул музыкальный кабинет, так что тихое «спасибо» было обращено уже к его удаляющейся спине.