Это была горькая участь для того, кто всего час назад был адмиралом сотни галер. Даже мне на мгновение стало его жалко, но слово царицы было сказано, и его увели, плачущего и ругающегося, сорвали с него воинские доспехи и приковали голым к весельной скамье вместо раба, погибшего под ударами плети. Потом Клеопатра повернулась ко мне, а я стоял на корме весь в крови с головы до ног, как мясник, только что вышедший из скотобойни с красным от лезвия до рукояти топором, который я все еще держал в руке. Она сказала:
О великий Осирис! Это было великолепно, мой богоподобный герой. С тех пор, как Геракл отправился на Олимп, такого сражения никогда не было. Но скажи, ты не получил ран за эти ужасные полчаса?
Ран?я рассмеялся.Пара царапин на ногах и руках, полагаю, это все, чего могли достичь эти трусы с их жалким оружием. Клянусь Мардуком, если сейчас в мире нет лучших воинов, чем эти, я скоро посажу тебя на трон, перед которым склонятся все народы земли.
Ах,вмешался Амемфис, стоявший рядом,это были всего лишь наемники и александрийцы, смешанная кровь которых разбавлена буйством и излишествами. Тебе еще предстоит встретиться с римскими легионами и померяться мечами с Цезарем, но думаю, что даже они сломались бы под таким натиском, с которым ты обрушился на галеру Ахиллы. Клянусь славой Исиды, никогда не бывало в мире, чтобы один человек мог очистить палубу такой большой галеры своим оружием!
Ну, что ж,сказал я.Это мы еще посмотрим, но сейчас нет времени на разговоры, поэтому мы должны приберечь красивые речи до сегодняшнего пира в Пелусии. Сюда, Пентар,крикнул я капитану галеры.Веди нас как можно скорее за теми кораблями, которые идут к устью реки, и дай сигнал остальным следовать за нами, а еще скажи моему оружейнику, чтобы приготовил несколько связок стрел и принес их на бак. И если ты, владычица Египта, захочешь посмотреть на стрельбу, я скоро тебе ее покажу.
Я не могла бы найти лучшего времяпрепровождения,улыбнулась она, собирая свои изящные одежды, прежде чем пересечь палубу.
И вот, когда галера набрала ход и понеслась в устье реки, через которое я проплыл с Циллой и Балкис тысячу лет назад, я снова занял свое место на баке и стал посылать стрелу за стрелой в переполненные палубы улепетывающих александрийцев. На море битва уже закончилась, корабли, которые не были потоплены или захвачены, сдались. Их экипажи были охвачены паникой, глядя на судьбу адмирала, и полны страха, что этот удивительный бог войны взмахнет и над ними своим боевым топором.
Итак, вступив в битву, имея только пятьдесят судов, теперь мы загнали в устье реки почти сотню, и одного за другим мы догоняли беглецов и топили их или выдавливали на берег, не давая пощады никому, кроме тех, кто сдался. Когда мы проходили мимо фортов, они приветствовали нас градом камней и дротиков из катапульт и других боевых машин, но это не причиняло особого вреда, так как расстояние было слишком велико, и мы проносились мимо них слишком быстро. Наконец, мы вошли в гавань Пелусия.
Здесь, на пристани, нас встретили войска, которые Ахилла оставил, чтобы преградить нам путь в город, и вскоре веселая игра рубки и удара началась снова. Несмотря на ливень стрел и дротиков, на дождь камней и пуль из пращей, которыми они осыпали нас, мы подтянули наши галеры к причалу, выбежали по абордажным доскам и бросились на них с топорами, мечами и копьями.
Я отдал топор оруженосцу, потому что моя рука зудела от желания снова сжать рукоять моего доброго старого меча, и вот так впервые сталь Армена снова сверкнула в бою в свете египетского солнца. И все же я должен сказать, что это была жалкая работа, потому что из всех хилых трусов, которых я когда-либо встречал в бою, эти несчастные египтяне и выродившиеся греки менее всего были достойны хорошей стали и крепкой руки.
Среди наших наемников был отряд численностью около пятисот человекпрекрасные высокие крепкие парни, все до одного со светлой кожей, голубыми глазами, румяными щеками и густыми желтыми волосами, которые почти соперничали по яркости с моими золотистыми локонами. Амемфис рассказал мне, что они были из народа, называемого готы, из какой-то далекой страны на севере, с которой римляне постоянно сражались. Они были вооружены короткими мечами, луками и тяжелыми топорами, и во время морского боя я заметил, что они всегда первыми оказывались на палубе противника и последними покидали ее.
Поэтому, пока мы двигались в гавань, я послал сообщение на другие корабли, чтобы готы прибыли ко мне, когда мы сойдем на землю, чтобы сражаться рядом со мной. Можете догадаться, как охотно они ухватились за эту честь, ибо, как один из них впоследствии сказал мне на варварской латыни, они все решили, что яОдин (боги, как знакомо прозвучало это давно забытое имя, когда он произнес его!), который вернулся на землю, чтобы сломить мощь Рима и восстановить собственную империю .
Поэтому, перебегая по абордажному настилу от корабельного фальшборта к причалу, я крикнул готов, и они бросились ко мне со всех наших кораблей, размахивая боевыми топорами и выкрикивая такие боевые кличи, каких я никогда прежде не слышал из человеческих глоток. Времени на то, чтобы выстроиться в боевую линию, не было, так как у нас было много дел, чтобы закрепиться на причале, но как только мы это сделали, места вскоре стало достаточно.
Первым же взмахом своего славного клинка я разрубил пополам по талии худощавого египтянина, стоявшего надо мной на причале и мешавшего пройти по абордажной доске. Когда две его половины упали по обе стороны доски, я ударил острием и вонзил меч в череп человека, стоявшего за ним, а затем, выдернув меч, послал третьего на землю обратным ударом щита, и следующий удар пришелся в воздух, потому что каждый из моих противников отпрянул назад, оставив вокруг меня широкий полукруг.
Именно в этот момент я позвал своих готов. Некоторые пробежали по доске следом за мной, другие перебрались на берег на веревках и цепях, так что примерно два десятка нас прочно заняли плацдарм и принялись за работу, пока остальные поднимались на пристань. Сначала это была короткая, резкая, кровавая работа, а потом они бежали. Мы охотились на них, как волки режут стадо овец, но мне стало стыдно использовать священную сталь в такой подлой работе, и поэтому я снова взял у оруженосца боевой топор и принялся весело махать им. Мои готы сражались и убивали, как дикие демоны (которыми они и были), а я разглядел в них прообраз отряда, чье имя должно было стать синонимом ужаса.
Они сражались короткими мечами в левой руке и боевыми топорами в правой, и лучших мясников я никогда не видел. Мы расчищали улицу за улицей, и через пару часов город был наш. Тем временем весть о нашей победе прилетела в наш лагерь, и все наши люди стекались оттуда в город, чтобы закончить то, что мы начали. В ту ночь, как я и обещал, мы с Клеопатрой пировали с нашими военачальниками по-царски, так как одержали две победы за один день и имели все основания веселиться.
Много кувшинов красного вина Коса мы опустошили во славу Египта и его будущей царицы, и еще больше могли бы опустошить под другие тосты, если бы в самый разгар веселья в порт не влетела легкая быстрая галера, принесшая роковую весть о том, что великий Юлий с 2500 ветеранами, триумфально разгоряченными славой Фарсалы, бросил якорь у Александрийского мола.
Глава 13. Разрушенная вера, разбитая надежда
Известие о прибытии Цезаря, хотя и ожидаемое, не было для нас радостной вестью, можете поверить. Еще два дня, и мы взяли бы Александрию, а недели хватило бы, чтобы сделать город неприступным. Но, как всегда, великий полководец двигался с неожиданной быстротой и, вместо того чтобы тратить время и силы на аванпосты, нанес прямой удар по ключевой позиции в Египте и, возможно, захватил ее без боя.
Позже мы узнали, что он прорвался в царскую гавань и закрепился во дворце Птолемеев на полуострове Лохия, который лежал к северу от царского порта, и частично в квартале Брухий на юге. Он также захватил александрийские галеры в порту, но Большая гавань Александрии и весь город, за исключением Лохии, все еще находились во владении Арсинои и двух ее оставшихся сторонниковевнуха Потина и негодяя Феодота, чьим первым посланием к Цезарю была отрубленная голова великого Помпея, человека, который был одновременно его соперником и другом,подарок, который впоследствии принес Феодоту заслуженную смерть под пытками.
Из сказанного видно, что с нашей сотней галер на море, четырьмя тысячами вооруженных солдат и со всеми теми тысячами, которые мы ожидали поднять по всему Египту, чтобы сплотиться под победным знаменем царицы, нам было бы нетрудно запереть великого Цезаря с его небольшим войском в Лохии и заморить его голодом в плотной осаде, прежде чем остальная римская армия смогла бы добраться к нему из Фарсалы.
В ваших учебниках истории ничего не говорится о нашей морской победе и взятии Пелусия, и довольно мало о деяниях Цезаря в Александрии, но они рассказывают, что этот результат был почти достигнут даже наемниками под командованием Потина и Феодота. Они продержали его взаперти шесть месяцев, и даже его высочайшего военного гения едва хватило, чтобы спасти свою армию от уничтожения, а его самого от смерти. Если бы мы двинулись на Александрию в полном составе, как должны были бы сделать, если бы не тот акт, о котором я сейчас расскажу (акт предательства и отступничества, столь непостижимый, что сам по себе был чудом), Египет был бы спасен, а покоритель мира побежден.
В тот вечер, примерно за полчаса до того, как новость о появлении Цезаря дошла до нас, Клеопатра удалилась отдохнуть во дворец правителя, который был приготовлен для нее, и я отправил ей эту весть через ее служанку гречанку Ирас. Как впоследствии рассказал Амемфис, эта гречанка всегда ненавидела и презирала Египет и считала египтян достойными быть лишь рабами своих греческих и римских господ. На следующее утро они с Клеопатрой исчезли, как и сирийская галера, доставившая весть в Пелусий.
Нет нужды рассказывать вам то, что к нашему стыду и ярости мы узнали вскоре. Вы знаете, как она отправилась в Александрию; как египтянин Стратон принес ее на плече ночью во дворец Цезаря, завернутую в сирийский ковер, словно тюк с товаром, и положил на его ложе; как суровый воин пятидесяти четырех лет, закаленный в битвах владыка Рима и величайший полководец, которого когда-либо видел мир, поддался изощренным чарам и всемогущей красоте девушки девятнадцати лет; как она продала себя и Египет ради благосклонности и покровительства Цезаря и таким образом нарушила клятву, которую дала Исиде в храме Птаха.
Но в то роковое утро мы ничего об этом не знали. Мы знали только, что она ушла, что наша царица, идол армии и флота бросила нас или была украдена, что, по правде говоря, было практически невозможно; что наша победа была уничтожена одним ударом, и что в будущем, которое казалось таким многообещающим, теперь для нас не было ничего, кроме недоумения и неопределенности. Было безнадежно пытаться сохранить дурную весть в тайне, так как новость о ее побеге уже распространилась, и по флоту и лагерю ходили всевозможные слухи.
Весь этот день мы потратили на ремонт повреждений, полученных нашим флотом и захваченными галерами, и на подготовку войск к походу на Александрию, ибо, Цезарь или не Цезарь, я решил предпринять комбинированную морскую и сухопутную атаку, если люди и корабли пойдут за мной. Но ближе к вечеру в каюту «Ибиса» вошел Амемфис и, не отвечая на приветствие, встал, качая головой, ломая руки и бессмысленно глядя на меня; из его глаз по морщинистым щекам обильно текли слезы.
Что случилось, Амемфис? Что с ней?вскричал я.Если ты принес новости, то плохие, как я вижу, так что не говори мне, что это о царице!
О царице о царице!воскликнул он, внезапно раскинув руки.Нет, не о царице, ибо, клянусь славой Исиды, в Египте больше нет царицы и никогда не будет, пока ее имя не будет забыто. О, горе мне! Что я наделал! Это мой грех, и вот как она отплатила за него! Я, жрец Египта и главный служитель Амона-Ра, был искушен колдовством ее блестящего ума, я открыл ей тайны запретные для всех, кроме тех, в чьих жилах течет кровь жрецов или древнего царского рода Египта. Я пытался посадить на трон Менеса ту, чьи вены осквернены македонской кровью. Я думал предать ей Египет, а она предала и меня, и Египет. И все же боги знают, что мои помыслы были чисты и что я сделал это ради блага.
Но что она сделала, Амемфис? Что это за предательство, о котором ты плачешь? Что же такое совершила Клеопатра?
Терай из Армена, мое чудо и моя надежда,произнес он, обхватив мою правую руку обеими холодными и дрожащими руками.Известие, пришедшее ко мне, будет столь же печально для тебя, как и для меня. Ты смотрел с любовью в ее роковые глаза и мечтал вместе со мной о троне, который вы должны были разделить с ней. А теперьувы, конец светлым надеждам вчерашнего дня! Ты должен узнать, что прошлой ночью, следуя, я не сомневаюсь, злым советам своей лживой греческой служанки, она тайно отправилась в Александрию и позволила египетскому предателю отнести себя во дворец Цезаря.
Что?воскликнул я, вырвав руку и отступив на шаг.Во дворец Цезаря? Нет, нет, ты бредишь, Амемфис! Это неправда. Это слишком ужасно, чтобы в это можно было поверить!
Нет, говорю тебе, это правда,ответил он тонким, дрожащим голосом.И не просто во дворец Цезаря, но и в его покои. И та, которая еще вчера могла стать царицей Египта, теперь стала блудницей, которая сама продалась Цезарю, стала наложницей самого безжалостного из наших господ. Это, как ты говоришь, слишком ужасно, чтобы поверить, нода помилуют нас боги и да осудят ее!это правда, ужасная правда. Горе Египту и нам!
Пока он говорил, его голос сорвался в пронзительный, дрожащий крик, похожий на вопль боли, а затем стих в скулящий стон. Он опустился на сиденье и, закрыв лицо руками, раскачивался из стороны в сторону, в то время как я ходил взад-вперед по узкой каюте, стиснув до боли руки и с гневом в сердце спрашивая себя, какой виной я навлек на себя такой горький удар, и пытаясь придумать, как отомстить за него.
Тогда я спросил, известна ли эта новость в армии и на флоте, и если да, то какой эффект она произвела. Все еще стеная между словами, Амемфис ответил, что к этому времени все уже знают об этом, так как много наших друзей прибыли из Александрии в надежде убедить нас пойти войной на город и отомстить за позор Египта.
Но, воистину, воля богов была против этой древней страны, ибо как только стало известно о предательстве Клеопатры, наши люди начали дезертировать сотнями, проклиная ее имя и моля пустые небеса отомстить ей, но не думая в своих непостоянных, трусливых сердцах о том, чтобы отомстить самим. Пока победа была с нами, все было хорошо, и они пошли бы за нами куда угодно. Но теперь их царица предала их римлянам, и страх перед именем великого Цезаря тяжким грузом лег на их трусливые души.
Наши полки растаяли. Люди либо рассеялись на юг по домам, либо отправились поодиночке в Александрию, чтобы дождаться поворота событий и посмотреть, выйдет ли в конце концов победителем Цезарь или Потин, Клеопатра или Арсиноя. Я понял, что нельзя терять времени, если нужно хоть что-то спасти. Я знал, что Цезарь в настоящее время заперт, но я не знал ни о силе армии и флота, которые осаждают его, ни о том, как скоро их отряд сможет обрушиться на наши трусливые истощающиеся силы в Пелусии.
Более того, кончилась моя недолгая мечта, разбитая подлым предательством той, что снова пересекла мой путь в образе Илмы, но с черным лживым сердцем Балкис в груди.
Что для меня теперь Египет?в гневе бросил я Амемфису, узнав, как обстоят наши дела. Зачем мне сражаться за страну, чьи выродившиеся сыновьятрусы и слабаки, у которых не хватает мужества вырвать шею из-под пяты чужеземного хозяина? Разве море не открыто, а мир не широк, и удача не где-то там, где ее можно взять?
Какая мне разница, кто правит в АлександрииЦезарь или евнух? И является ли та прелестная грешница, которая предала нас, содержанкой Цезаря или вассальной царицей Египта? Поистине, это уже не имело значения. В ту ночь я отправил Амемфиса на хорошо укомплектованной галере вверх по Нилу к его дому среди полуразрушенных храмов его исчезнувших богов, и принялся спасать для себя то, что мог, из обломков того, что мы выиграли.
Прощай, Терай,сказал он, когда я в последний раз обнял его на палубе.И все же мы встретимся снова, прежде чем закончится эта новая жизнь, которую боги дали тебе с моей помощью. Я ухожу, чтобы принять наказание за самонадеянность. Меня ждут долгие, томительные годы раскаяния и ожидания того, что должно случиться. Когда мы встретимся снова, твои золотые локоны станут такими же тонкими и седыми, как моя борода, а твое могучее телоизможденным и сморщенным, и едва способным держать вес того, что от него останется. Но у тебя может быть много счастливых лет между сейчас и потом, так что прощай, и пусть боги даруют тебе славу и богатство по твоим заслугам!