Павел бездумно сел в вагон метро и поехал. И все было бы ничего. Вот только ехал он по привычному для себя маршруту, и ехал мимо станции ВДНХ уже третий раз за довольно короткий промежуток времени. Чувство опасности проснулось, когда он почувствовал на себе чей-то взгляд. Людей в вагоне было много. Но кто-то его разглядывал. Павел обвел пассажиров взглядом. Нет, никто на него в упор не смотрел. И все-таки Вот тот мужчина средних лет, вполне может быть. И та парочка бритоголовых, стоят почти в обнимку, очень подозрительно. И еще тот паренек. Совсем зеленый. И все-таки, кто из них? Вроде бы никто не смотрит на него, вроде бы Опустил взгляд, тут же резкий поворот головы, вот оно человек в синей куртке слева. Лет тридцати. Так же поспешно опускает глаза. Может быть, случайность? Что-то не вериться. Читает книжку, что-то бормочет Привычка так читать, или у него блютус, вызывает подмогу?
Павел перепугался. Все страхи, которые временно покинули его, вернулись вновь и ударили по нему так сильно, что он мгновенно побледнел.
Мушчина, что с вами, вам плохо? Вызвать скорую помошш?
Старушка лет семидесяти проявила участие, вперившись в Павла глазами, она была само сострадание. Но беглец страдал и от этого ее взгляда еще больше. Он так не хотел привлекать к себе чье-то внимание, что сейчас готов был провалиться сквозь землю. Да не получалось. Толком не получалось ничего.
Нет, нет, все в порядке, немного сердце прихватило воздуха не хватает
Ну вот она молоде?ж, воздуху им не хватаит. Такой крепкой с виду, а ужо серце. А и то, какой тута в городие воздухь?
Старушка покачала головой, а Павел постарался протиснуться от нее подальше. Он был как вошь на голом телене спрячешься, того и гляди, раздавят.
И надо ведь так спокойно отъехал от Алексеевской. А вот ВДНХ. На ВДНХ всегда много народу курсирует, а вот как получилось, что возникло чувство опасности? Но вот мимо пронеслись ровные колонны Ботанического сада, казалось, пора бы что-то и делать. Но Павел решил подождать до Свиблово, а сам потихоньку начал продвигаться вдоль вагона метро, в надежде на то, что при таком его движении опасность станет явной.
Но надо же постараться, что-то сделать, как-то уйти в метро они наверняка смогут его вычислить, надо постараться избегать глухих станций, конечных веток, не слишком доверять кольцевым, глупости, глупости все это, сейчас надо сбросить хвост, пока они не вцепились в него всей сворой, как тогда, как около его дома. Тут, между Свиблово и Бабушкинской, должно быть депо так почему бы им не воспользоваться, на крайний случай? Там депо располагается почти что полностью в жилом массиве, можно будет уйти к домам. Правда, Павлу эти многоэтажные микрорайоны не слишком нравились. Он инстинктивно чувствовал, что в них уходить от погони будет достаточно сложно. И все же
Поезд вырвался из-под земли. Стало веселее. А не рвануть ли стоп-кран? Нет рано еще Павел пробрался почти в самый конец вагона, и ничего не почувствовал. Показались сделанные русской вязью буквы названия станции, ее чеканное изящество всегда нравилось нынешнему беглецу, нравились, когда он еще ни от кого не бежал. Оказывается, свободаэто когда тебя никто не ищет!
Тогда было как-то банально. Он знал, что у него неприятности, знал, потому что знал, а не потому что чувствовал. Он и домой заехал только для того, чтобы взять деньги и документы, но как только очутился дома, как раздался звонок на домашний. Павел трубку взял. Телефон зловеще молчал. Он тут же вышел из квартирысумка с вещами была давно наготове, а положить туда пакет с документами было минутным делом. На шестом этаже была галерея, которая соединяла соседние подъезды, наследие от общежитейского прошлого дома, который теперь стал наполнен малосемейками, последним приобретением постсоциалистического общества. Паша решил воспользоваться этим проходом, а не спускаться лифтом, он поднялся на один этаж, прошел в соседний подъезд и спустился пешком. Все это заняло еще несколько минут. Но, выходя, он увидел краем глаза, как в его подъезд входили люди, которых надо было опасаться. Одинаковые короткие стрижки и одинаковая деловая расторопность, примерно так они выглядели. Паша постарался не разглядывать их, а спокойно направился в сторону остановки маршрутки. Самым трудным было не бежать. И он заставлял себя идти спокойно. Шел, считая шаги. Ровно двести четыре шага. Но на двести пятый перешел на бег, который становился все быстрее и быстрее. Маршрутка уже стояла. Преимущество конечной остановки в том, что почти всегда в маршрутку можно сесть без лишних проблем. Вот только сейчас ему хотелось, чтобы маршрутка немедленно сорвалась с места, но водитель, по внешнему виду туркмен или таджик, никуда не спешил. И когда маршрутка все-таки сорвалась с места (Павел отсчитал долгих сорок восемь секунд простоя) пришло чувство облегчения. Никто не может сказать, что это чувство было обманным. Но никто не может сказать, что чувство опасности было ложным. Павел знал точно, что и тогда, и сейчас интуиция его не подводила. Было во всей обстановке что-то настолько тревожное, что необходимо было начинать действовать. И Паша начал движение.
Вот мигнул свет, вот показался светлый шатер Бабушкинской станции, вот поезд стал тормозить. Первым делом он протиснулся к выходу, сделал движение, как будто выходит из вагона, но не вышел. Остался, натолкнувшись на входящий поток помотался между сумками и локтями, наталкиваясь на недовольные взгляды и неприятные междометия, но остался в стратегическом положении у самой двери. Попробовал угадать, на месте ли тот парень в куртке, но из этой точки его не было видно. Когда подъезжали к следующей станции и свет мигнул, Павел мгновенно присел, как будто что-то уронил на пол, и выскочил на перрон с первой волной пассажиров. Тут выходили многие. Это помогало. Вот только обратного поезда не было. Это было плохо. Павел стал протискиваться к выходу так, чтобы оказаться в крайнем потоке пассажиров, хорошо еще, что не час пик и маневрировать было относительно легко. Да нет, одернул себя Павел, ничего хорошего в этом нет. В час пик затеряться в толпе будет намного легче. Он уже почти доходил к эскалатору, когда прогрохотал встречный состав. Паша тут же рванул, расталкивая локтями встречную волну, вскочил в вагон и стал смотреть на перрон. Никого. Неужели ему показалось? Никто не вскакивал в вагон, меняя привычный маршрут движения, или же кто-то и тут его уже пасет? Маловероятно, но возможно. Кто знает, какими ресурсами обладают его преследователи?
Павел сделал еще несколько случайных пересадок, переходов от станции к станции, меняя маршрут самым что ни на есть случайным образом. Но на сей раз никаких признаков слежки не почувствовал. Кажется, ему опять повезло. В действительности его везение началось намного раньше. Его квартира была наполнена жучками. Он должен был прихватить, как минимум, несколько штук с собой. Но документы он переложил в другой пакет, избежав одной ловушки, деньги из портмоне вытащил и положил в карман, оставив еще один жучок дома, а когда брал сумку и выходил из дома, то в спешке сумкой ударил о входную дверь. Ударил достаточно сильно, так что плохо державшийся после закручивания жучка вкладыш на дне сумки (их четыре, на них ставят сумку, чтобы не загрязнить) отвалился, на что Паша не обратил никакого внимания.
В любом случае, беглец убедился, что его никто не преследовал. Ездить в ночном метро было глупостьюлюдей становилось намного меньше, укрыться было не за кем. Теперь предстояло позаботиться о ночлеге, месте, где можно будет укрыться и подумать о том, как выбираться из столицы, мгновенно ставшей огромной западней, капканом, готовым захлопнуться при первой же его ошибке.
Часть втораяНеспешная жизнь генерала в отставке
Глава седьмаяДачная идиллия
Егорьевск. Переулок Чкалова, 23. Дача генерала Переделкина. 01 апреля 2010 года.
Дача генерала ФСБ в отставке Константина Львовича Переделкина на окраине небольшого районного центра Егорьевска поражала своей скромностью. Этот небольшой деревянный домик он приобрел еще в советские времена. Хотелось сказать «за царя Гороха», но царей-то в советское время не былосплошные генсеки. Дом был оформлен на жену, генерал постарался, чтобы в Егорьевске никто из соседей ничего не знал о его службе. По официальной версии он был обычным военным, который уже добрых десятка полтора-два лет в отставке, и в последнее время в основном копошиться в саду, самом образцовом на их улице. Сад был предметом особенной гордости отставного генерала. Давно, еще в советские времена, Константин Львович увидел в Молдавии сады низкорослых яблонь. Небольшие деревца, выстроенные аккуратными, такими приятными для военного глаза рядами, увешенные крупными красными плодами произвели на отставного генерала неизгладимое впечатление. Он так тогда загорелся садоводством, что купил дачу с не очень большим участком земли, попросил молдавских товарищей прислать ему саженцы и ранней весной сделал закладку будущего образцового сада. К сожалению, деревья не вынесли нашей суровой зимы и погибли в массовом порядке, не смотря на то, что сам генерал лично укутывал их на зиму мешками и бумагой (и от зайцев, и от морозов). Тогда он оставил это занятие на три года. Но за это время изучил всю литературу, которую только смог найти по фруктовым деревьям. И только после этого стал закладывать сад, который стал лучшим на его улице. Да что там, и во всем Егорьевске лучшего сада было не найти.
Деревья были теперь подобраны самым тщательным образом и только такие, которые были приучены к суровым подмосковным условиям. А несколько особо нежных деревьев (те же абрикосы, например) генерал на зиму укутывал в специально подготовленные тканевые мешки, привязывая ветви к столбу, создавая что-то наподобие небольших теплиц с расчетом на одно единственное дерево. Любивший во всем порядок, отставной генерал деревья высадил в шахматном порядке: деревья с красными плодами чередовались с теми, чьи плоды были желтыми (или зелеными), такой порядок яблонь давал возможность солнцу как можно лучше освещать крону каждого дерева, а на удобства обслуживания генералу было как раз наплевать: он все равно не собирался использовать в саду технику. При этом каждый квадрат имел свой срок созревания: возле самого дома располагались ранние яблоки, осенниечуть дальше, а вся левая сторона сада была отведена под зимние сорта. Двадцать яблонь, пять груш, две сливы и три абрикосывот основа его садоводческого царства. И на что одинокому старику такое количество деревьев? А дети, точнее, внуки?
Что может быть лучше, чем время, когда старика навещают внуки? Детский гам сразу же нарушал статичную размеренность дачного существования. Все мешалось в Переделкине. Внуки перестраивали жизнь отставника на свой лад. И Константин Львович спокойно смирялся с этим фактом: он принимал эти периодические перестройки как должное и давал возможность внукам «отрываться» на его даче по полной программе.
А потом они разъезжались домой, груженые плодами дедовского сада. Теперь Константин Львович ждал, когда появятся правнуки и их начнут мамаши вывозить на дедовскую дачу подышать свежим воздухом.
А воздух на генеральской даче действительно был замечательным. Дача располагалась в живописном лесном массиве, на самой окраине райцентра, там, где частные дома, сделанные из крепкой доски, создавали впечатление настоящего дачного массива. Тут почти не было машин, и люди передвигались пешком до конечной остановки городской маршрутки. Воздух же был настолько чистым, почти пьянящим, что даже дым сигареты казался в этом месте чем-то диким и ненужным. Тут были только запахи леса и ранней весны, запахи талого снега, запахи пробуждающейся жизни. Константин Львович любил это место, любил эти запахи, любил тот незримый уют, который создает окружение лесом его дачного участка. Вроде бы ты в уютном доме, но в тоже времяи в лесу. И, кроме экологического уюта, опять-таки, солидный плюс к безопасности.
Так что лучших условий для отдыха быстро растущему поколению придумать было невозможно. На самой даче Константин Львович кроме русской бани сумел обеспечить себя еще и всеми городскими удобствами: компрессорная станция исправна качала воду из колодца, был подведен газ, так что на даче можно было бы и зимовать. Но зиму Константин Львович проводил все-таки в столице. Зимой обострялись все его болячки, поэтому разумно было находиться под присмотром квалифицированных московских специалистов. А вот в самом Егорьевске генерал пользовался услугами обычного участкового врача, благо, на их улице был довольно толковый молодой доктор, общение с которым вызывало у Переделкина только приятные эмоции. Какая, в сущности, разница, кто тебя лечит: титулованный специалист или молодой доктор? Был бы человеком разумным, желательно, еще и толковым. А молодой егорьевский доктор как раз к таким разумахам и относился.
Да, Константин Львович уже не был таким, как раньше. Стал сдавать за последние три года. Стало шалить сердечко, все чаще появлялась одышка. Он уже не мог совершать таких же трудовых подвигов и таскать тяжелые ящики с урожаем, купил специально легкие пластиковые ящики, небольшого объема. Но именно такая тара позволяла ему обходиться пока что по саду без посторонней помощи.
Гостей на даче Константин Львович не принимал: только родственники приезжали, да из соседей заходили несколько человек, которые не раздражали отставного генерала. С годами он стал больше брюзжать и оказался совершенно нетерпимым к чужому мнению, воспринимая только свою точку зрения на мир. И с этой точки зрения его дача была его крепостью.
Вот и сейчас он вышел в сад. Не смотря на острые запахи весеннего утра, весна еще не вошла во все свои права. Еще не начали бродить соки по стволам рассаженных в шахматном порядке деревьев. Такой расклад делал ад еще и импровизированной изгородью, естественным образом защищающим дом и сад от нескромных взглядов случайных прохожих. Это ощущение свободы и одиночества, открытого пространства и отгороженности было тем самым комфортным состоянием, в котором отставному генералу жилось и думалось как можно более комфортно. И из его груди непроизвольно вырвалось:
Господи! Как же хорошо тут мне дышится!
Глава восьмаяЕгорьевские разборки
Егорьевск. Переулок Чкалова, 23. Дача генерала Переделкина. 01 апреля 2010 года.
Утро начиналось как обычно: чай, булочка, сигара, обычные домашние хлопоты, а вот потом в размеренном графике генерала наметился первый сбой: к нему пожаловал гость. К Константину Львовичу пришел его старый егорьевский знакомыймайор ВВС отставке Петр Николаевич Порощиков. Петр Николаевич был пожилым, грузным и больным человеком. Даже вечный огонь страсти к жизни, обычно горевший в его карих глазах куда-то исчез, а глаза как-то незаметно поблекли, стали какого-то серовато-молочного цвета. На его длинном лице появились грустные вертикальные морщины, а худоба лица стала резко контрастировать с общей одутловатостью и грузной массивностью обширного тела. Он с трудом протиснулся на крыльцо, а вот в сам дом не входилпредпочитал ждать, когда хозяин выйдет и поприветствует его лично.
Надо сказать, что гость оторвал Переделкина от очень важной работы: тот солил рыбу. Константин Львович солил только морскую рыбу, накануне он побывал в московском гипермаркете и привез оттуда симпатичный кусок семги и мороженную мойву. С семгой все уже было ясно: она лежала на противне, посыпанная крупной солью и замотанная в фольгу, а вот с мойвой генерал только-только начал игратьсямыл рыбу, отбрасывал некрасивую мелкую котам, то есть кошке Устинье, которая была у него на хозяйстве и занималась важнейшим деломотловом мышей. А вот прошедшая фейс-контроль рыбка шла уже на засолкусмесь соли с сахаром уже ждала готовую рыбную массу.
Отставник любил приходы Петра Николаевича хотя бы за то, что этот человек и в свои семьдесят с крючком лет сохранил какую-то детскую наивность и способность удивляться самым обычным вещам, свойство души, которые стареющий генерал утратил добрых два десятка лет назад. Иногда Порощиков казался Константину Львовичу просто нестареющим ребенком, который может еще и покапризничать, да и сказать что-то обидное в сердцах. Конечно, генерал на майора не был в обиде: оба в отставке, оба на заслуженном пенсионе, что тут обижаться, если тебе и скажут пару неприятных слов по-стариковски.
Чего стоишь-то на пороге, как невеста засватанная? поприветствовал, выходя на порог, старик Переделкин гостя. Получилось не слишком вежливо, но в стиль их стариковских отношений укладывалось вполне. Заходи в дом, я тут как раз заканчиваю рыбку солить. Заскакивай завтра, пробы снимать.
Может, тут, на уличке, поговорим? Что-то мне седня тяжко дышится.
Ну, добро, располагайся в беседке, я скоренько закончу и пожалую.
Последнее слово «пожалую» генерал употребил нарочно, чтобы подразнить гостя. Обычно Порощиков на фразу с этим словом хорохорился, затем становился на дыбки, словно боевой жеребец, в переносном смысле этого слова. Он тут же упрекал отставного генерала в барстве, объяснял роль офицерства в современной России, долго, на примерах, доказывал, что именно барство господ офицеров погубило Россию во время растреклятой революции. Переделкин немного возражал, потом признавал правоту собеседника, а потом уже шли стариковские споры, беседы, разговоры «за жизнь» без которых нельзя представить себе русского человека.
Но на этот раз отставной майор никак абсолютно не отреагировал на колкость генерала в отставке. Из чего следовало, что его гложут какие-то серьезные заботы, и пришел он к Переделкину не «про жисть» поболтать, а по делу поговорить. И разговор будет очень непростым. А по сему требовалось соление рыбы прекратить: все равно ничего толком не выйдет, если вместо рыбы он будет думать о том, с чем это его гость сегодня заявился в его Пенаты. Константин Львович аккуратно отмыл руки от рыбы и от соли, поставил на плиту видавший виды чайник со свистом, поболтал жестяной банкой, судя по звуку, заваривать еще было чего, после этого вышел к гостю с потрепанным подносом, на котором вольготно расположились две солидные чашки с яркой поповской росписью. Эти чашки генерал жаловал больше других.