Именно так, поддержал сеньора кавалер Рёдль, мы стоим и гадаем, чем вам пробили шлем?
Никогда не отгадаете, господа! Волков даже засмеялся.
Так пробить можно было только клевцом, предположил один из рыцарей. Дыра совсем маленькая. Били справа, прицельно.
Не угадали, смеялся Волков. Клевец я бы остановил рукой.
Молот? Топор? Хотя нет, вмятина была бы больше, гадали рыцари.
Вы не поверите, господа, но это был моргенштерн, улыбался кавалер.
Неужели эти хамы ещё ими пользуются? удивился барон.
Я тоже думал, что они в прошлом, сказал Волков. И не будь со мной моего второго оруженосца, так и умер бы, полагая, что это оружие уже ушло в прошлое. Уж очень был ловок этот горец.
Все засмеялись, а барон сказал:
Всё, собираемся, Эшбахт, прошу вас быть гостем в моём замке. Обещаю вам хороший обед и отличное вино.
Волков стал серьезен, хоть и изменилось его отношение к барону, хоть и нравились ему его рыцари, но он произнёс:
Господа, барон, не сочтите за невежливость, но я вынужден отказаться, обстоятельства требуют от меня быть всё время дома. Да ещё я хотел обязательно посетить отшельника на обратном пути.
Вот как, сказал барон с заметным разочарованием, очень жаль.
А святого человека вы хотите просить о чём-то? поинтересовался Рёдль. Я так всегда прошу его, что бы молился за мою победу на турнирах.
Рыцари опять засмеялись.
Волков задумался на мгновение, но решил сказать. Эти господа могли ему даже и помочь:
Епископ маленский просил меня о деле, он считает, что здешние места изводит оборотень. И он просил меня того оборотня изловить.
Оборотень? спросил Рёдль удивлённо. Мы думали, это волки так расплодились в ваших пустошах, пока там не было хозяина.
Думаю, что вы ошибаетесь, господа, ответил Волков серьёзно.
Да ну, не может быть, отмахнулся барон, ухмыляясь, будь у нас тут оборотень, так не было бы здесь так скучно. Уж мы бы устроили на него хорошую охоту и нашли бы его.
К сожалению, он тут есть, вот господин Брюнхвальд так дважды с ним сталкивался, Волков указал на Максимилиана.
Все с удивлением смотрели на юношу, и тот опять стал смущаться.
Вы видели зверя? всё с тем же удивлением спрашивал Рёдль.
Кажется, да, неуверенно отвечал юноша. Два раза.
Два раза? Рёдль уже не скрывал улыбки. Два раза видели вервольфа и всё ещё живы?
Да, опять неуверенно отвечал Максимилиан.
Но говорят, что такой зверь необыкновенно свиреп, заговорил другой рыцарь, как же вам удалось уцелеть?
Ну, в первый раз я залез на дерево -рассказывал Максимилиан, а во второй раз его сильно лягнул мой конь.
Тут рыцари и барон стали откровенно смеяться. Они, кажется, не верили ни единому слову юноши.
Значит, ваш конь лягнул оборотня? успокоившись после смеха, сказал барон. Он опять подошёл к Максимилиану и положил руку ему на плечо. Видно, это был какой-то слабый оборотень. Ну, да и Бог с ним, вы скажите, кавалер, а зачем вам к отшельнику?
Я просил его помочь с поисками, он знает все окрестности и всех людей лучше кого бы то ни было. Он обещал подумать. Вчера, пока я был на реке, он приходил ко мне и передал, что он с делом разобрался. Думаю, что он вызнал про зверя. Вот, хочу с ним поговорить.
Ну, что ж, желаю вам удачи, прошу вас обещать мне, что как только вы соберётесь ловить зверя, позовёте меня и моих рыцарей. Мы с удовольствием поохотимся, сказал барон.
Да, заговорил Рёдль, как только барон закончил, а ещё я прошу вас звать нас обязательно, когда соберётесь бить горцев.
Я обязательно позову вас, обещал Волков.
Да-да-да, поддержал своего рыцаря барон, всякие оборотни и лешиеэто, конечно, интересно, это уж как получится, но вот если что-то касается горцев, настоятельно просим приглашать нас к делу. Это не бахвальство, кавалер, мы действительно просим вас звать нас, если понадобимся. Мы сочтём это за честьстать под ваше знамя.
Я обязательно позову вас, господа, обещал Волков, и вы будете драться под своим знаменем.
Они друг другу кланялись.
Глава 4
Когда поехали обратно, Сыч, который весь разговор с бароном и рыцарями молчал, заговорил:
А ну, дай-ка, Максимилиан, твой меч глянуть.
Максимилиан молча протянул Сычу меч, ему было интересно, что Сыч с мечом делать будет, Волкову тоже было интересно. А Фриц Ламме ничего и не делал, осмотрел его, как барон осматривал, и вернул Максимилиану.
Ну, и что ты там увидал? Спросил юноша.
В том-то и дело, что ничего, отвечает Сыч, пара мелких зазубрин и всё, понять не могу, чего его барон нюхал.
Нюхал? удивился Максимилиан.
Ну, рассматривал, ответил Сыч, поморщившись от такого непонимания. Вон, у кавалера какой меч, сплошное золото, а он твой взялся смотреть. К чему бы это?
Что ты имеешь в виду? Волков внимательно взглянул на Сыча.
Да ничего, отвечал Фриц Ламме. Просто думаю.
ДумаешьВолков сделал паузу. Думаешь, барон
Да нетСыч сомневался. Хотя всякое может быть. Если так, то всё складывается. Но уж больно легко он про то говорил, не сильно его этот вопрос заинтересовал.
О чём вы? произнёс Максимилиан. Думаете, что барон и есть оборотень?
Волков не ответил, стал думать, Сыч тоже молчал.
Ну, Фриц, скажи, что ты думаешь? не отставал Максимилиан.
Фриц вдруг оскалился с противным ехидством, так он скалился, когда что-то сальное сказать собирался:
Думаю, что барон из этих.
Из каких, из этих? Спросил юноша.
Из тех, что не любят бабьи передки, да любят мальчишечьи задки, ответил Фриц Ламме и засмеялся.
Чего? не понял Максимилиан. Сначала не понял. Потом посмотрел на Сыча и сказал:
Да не может быть.
А ты что, не увидал этого, он едва тебя целовать не стал, ехидничал Сыч.
Кавалер! юноша обернулся к Волкову.
Всякое случается, серьёзно ответил Волков, ему сейчас было не до того, он думал о том, может ли барон быть оборотнем.
А Сыч все скалился и цеплялся к Максимилиану:
А ты, Максимилиан, скажи, тебе бабёнки-то милы бывают, я что-то не припомню, что бы ты бабёнок тискал, хотя возраст у тебя подходящий, может, ты сам такой же, как барон?
Максимилиан покраснел, немного у него было опыта. Самый яркий случай произошёл с ним в Фёренбурге. Да, две девицы были очень хороши, их он вспоминал, особенно черноглазую, жаль, что они оказались ведьмами и их казнили. А про сумасшедшую Агнес и её звериные ласки так вспоминать не хотелось. А ещё ему нравилась одна женщина сейчас. Он о ней думал и даже мечтал о ней. Но она была много старше его, лет на десять, наверное. А ещё она часто украдкой шепталась о чём-то с господином, когда думала, что их никто не видит. Он специально приходил в дом господина рано утром. Женщина спала внизу на лавках, иногда она ещё не успевала одеваться, пару раз он видел её в одной нижней рубахе.
Он садился на лавку к стене и делал вид, что не смотрит на неё, пока она быстро надевала платье. Иной раз он успевал увидеть её ключицы и большой ворот рубахи, или даже темные пятна сосков или низа живота, что просвечивались через тонкую дорогую ткань.
Надев платье, она быстро и не без труда прятала под чепец свои пышные и непослушные волосы. И если ненароком ловила его взгляд, то едва заметно улыбалась ему. Он для этого и вставал ни свет, ни заря. Мылся и чистил одежду в темноте, причёсывался. И всё только для того, чтобы увидеть её в нижней сорочке и улыбку на веснушчатом лице.
Ну, так что, Максимилиан? не отстаивал от него Сыч. Есть бабенки, что тебе нравятся? Или ты как этот барон?
Дурак ты, Сыч, беззлобно ответил юноша, он больше не собирался говорить с ним на эту тему.
Кавалер никогда на такие темы не говорил, значит, и ему не следует. Он во всём хотел походить на кавалера.
Сделали крюк, снова заехали к монаху, но дверь опять была на замке. Сыч поглядел следы и сказал, что как они тут утром были, так больше здесь никто не появлялся. После поехали домой.
Как приехали, нога разболелась. Но к этому Волков уже привык. А вот то, что он к вечеру почувствовал озноб, хоть дома было даже жарко, так это монаха напугало. Брат Ипполит долго смотрел рану на шее, молчал, ничего не объяснял, давил её. Принёс инструмент свой врачебный, достал специальный нож. Но, подумав, резать рану не стал. Дал Волкову настойку сонную и отправил спать. Госпожа Эшбахта была рада, что господин Эшбахта в тот вечер не искал её благосклонности.
Вести разносятся быстро. Утром он чувствовал себя всё ещё не как всегда. Есть ему не очень хотелось, что было странно, едва заставил себя съесть два варёных яйца, да две ложки проса на молоке и мёде. Тогда пришла госпожа Ланге со двора и сказала, что к нему прибыл гонец от графа.
Ему и сургуч на письме ломать было не нужно, чтобы знать, о чём там писано. Конечно, граф в письме был зол и требовал его к себе в замок для объяснений. Конечно, никуда он ехать не собирался. Отписал графу, что болен. А когда начал писать, так тут же брат Ипполит пришёл опять осмотреть ему рану. И гонец это видел, поэтому графу подтвердит его хворь.
Монах опять был недоволен. Пробовал у кавалера голову, не горяча ли. Снова смешал в стакане снадобья, поставил кипятиться воду для отваров. А Волкову впервые, кажется, за многие дни не было нужды никуда ехать и ни о чем печалиться. Те заботы, что были насущны, он разрешил, а те, что были ещё не разрешены, так те были далеки. Где там ещё гнев герцога, где злоба горцев? Пока можно обо всём этом не думать. Пока госпожа Эшбахта и её подруга госпожа Ланге были на дворе и отчитывали дворовых девок за лень и нерадивость, он сидел за столом и маялся от скуки и неприятного озноба в теле. Всегда так: как нога не болит, так ещё что-то прихватит. Вот озноб какой-то, неужто от раны в шее?
Монах, спросил он, закидывая голову вверх, проверяя, не заболит ли, а нет ли у нас каких книг?
Брат Ипполит в это время толок в чашке какой-то корень. Он даже остановился от удивления, как давно господин не говорил с ним о книгах.
Так у меня только одна книга, что вам интересна, остальные все по медицине, ответил монах.
Хочешь, поедем в Мален да купим книг каких, предложил Волков.
Каких книг? сразу оживился брат Ипполит.
Да каких хочешь, предложил кавалер, и мне какую-нибудь интересную.
Нет, чуть подумав, отвечал брат Ипполит, конечно, книг ему очень хотелось, но здоровье кавалера поважнее будет, вам сейчас лучше в седло не садиться.
А я карету жены возьму, сказал Волков, брошу туда перин, да поедем.
Нет, завтра поедем, если лучше будет ваша шея, твёрдо ответил молодой монах.
Пришёл брат Семион, чуть послушав, о чем они говорят сразу, сказал:
Завтра свадьба у ротмистра Рене, а вот послезавтра вы и поезжайте, сейчас, если вы, кавалер, телегу мне дадите, я съезжу к епископу.
Зачем это ты к нему поедешь? спросил Волков, хотя и так знал, зачем хитрому монаху нужно ехать к доброму епископу.
Поговорить о церковной утвари, никак без неё не возможно мне службы служить, отвечал брат Семион смиренно. Может, епископ даст мне что-нибудь, что ему в приходе его не нужен.
Так епископ дал тебе, кажется, две тысячи двести талеров, изобразил притворное удивление кавалер, деньги большие, неужто ты даже церковной утвари не купил?
Так всё на стройку уходит, как в прорву: то кирпич, то балкиначал монах.
Ну да, ну да, кивал ему Волков понимающе, а то и печи, которые в храме не нужны, надобно дорогими изразцами отделать.
Так вы, господин, телегу-то дадите мне? решил закончить этот неприятный разговор настоятель недостроенного храма.
Бери-бери, дозволил кавалер, с удовлетворением понимая, что он ещё на шаг ближе становится к неплохому дому, что уже почти построил поп. Езжай к епископу, может, даст он тебе утварь.
Знал Волков, что помимо утвари хитрый поп попробует выклянчить у епископа ещё денег. И надеялся, что епископ не даст.
И то ли от снадобий брата Ипполита, то ли от интереса, но ему вдруг полегчало. Озноб прошёл, и шея, кажется, престала гореть. Он позвал Максимилиана и пошёл на улицу. Коней седлать не стали, идти было недалеко. Пошёл он смотреть дом, что строил брат Семион. Дом, который Волков уже считал своим.
И дом, и двор, и все дворовые пристройки ему понравились. То ли монах был так сведущ, то ли молодой архитектор так искусен, в общем, строение показалось кавалеру весьма пристойным и уже почти готовым к проживанию. Кавалер понадеялся, что епископ денег брату Семину больше не даст. А ещё он думал, ходя с Максимилианом по красивому и светлому дому среди работников, уже заканчивающих дело, что этот дом нельзя отдавать горцам. Никак нельзя. Больно он хорош.
А к вечеру опять вернулся жар в шее, наверное, от кислого лица жены, что сиднем сидела за столом с рукоделием. А ещё приехал брат Семион из города и привёз старую утварь церковную. Но вид его был не весел. Это немного порадовало Волкова:
Отчего же ты не весел? спросил он монаха, едва скрывая улыбку. Тебе же епископ дал утварь.
Брат Семион только вздохнул в ответ.
Утварь дал, а денег, видно, не дал, смеялся кавалер.
Не дал, признался монах.
Так на что будешь церковь строить, твоих денег у меня осталось сто семьдесят талеров? Или, может, службы во дворце твоём служить будем?
Авось, Бог не выдаст, сказал монах. Как-нибудь да сложится.
Ну-ну, кивал Волков, он уже даже знал, как всё сложится.
А, чуть не забыл, вспомнил брат Семион. Епископ просил вас быть к воскресной мессе в Малене.
К утренней? удивился Волков.
К утренней, к утренней, говорил монах, просил вас быть под знаменем и при лучшем своём доспехе, с сотней лучших своих людей и офицерами. Быть всем у южных ворот. Говорил, что вам от этого польза большая будет.
Это ещё зачем? Какая ещё польза? родолжал удивляться Волков.
Мне он не сказал. Сказал, чтобы были обязательно.
Ну, хорошо, медленно произнёс кавалер, раздумывая о затее епископа. Раз нужно, так буду.
Глава 5
Ах, как чудесна была эта книга. Даже название в ней было чудесным: «Метаморфозы». Его так и хотелось повторять и повторять. Метаморфозы. Прелесть. А уж от содержания так и вовсе нельзя было оторваться. И очень кстати книга ей эта пришлась, словно подарок того, кто угадал или знал её чаяния.
Она читала страницу за страницей, поесть забывая. Да как же тут оторваться возможно, если этот Корнелиус Крон словно про неё писал. Все её чувства описывал и желания. И что делать дальше говорил.
Он писал о том, что она совсем недавно сама в себе обнаружила, о том, как сама может менять себя. Писал о том, что она без красок, подкладок, румян и других женских ухищрений, а лишь волею своею может себя изменить до неузнаваемости. Лишь одним желанием неистовым своим поменять себя на другую. На такую, какой захочет себя видеть.
И с радостью узнавала Агнес, что менять она может и лицо, и руки, и ноги, и зад. И это не всё! И рост, и ширину бёдер, даже волосы! Волосы! Как можно поменять на себе волосы, возможно ли это? А этот великий чародей и магистр писал, что умному человеку или даровитой жене, что ощутили в себе дар, всё им подвластно. И коли дар их велик, а не скуден, то не только плоть грубую могут они менять, не только становиться выше и толще, но и глаза и волосы по желанию своему изменить на нужные им смогут.
И цвет волос? И длину? И густоту? Ах, как захотелось ей знать, даровитая ли она жена или дар в ней слаб.
Агнес вскочила с постели:
Ута! закричала она, скидывая с себя дорогую нижнюю рубаху небрежно. Ута, сюда иди!
Сама стала к зеркалу нагая и разглядывала себя. И всё, что видела она, не нравилось ей. Ноги худы, дыра промеж них, кулак проходит, лобок едва порос редкими волосами, груди тверды и не висят, но малы, а ещё рёбра, а ещё ключицы, а ещё таза кости острые торчат, как у дохлой лошади, что лежит неделю в придорожной канаве.
Девушка, хоть и молода была, а понимала, нет, не желанна она, чего же удивляться, что господин не неё не смотрел, когда рядом эта Брунхильда была. У той-то силы и красоты как у кобылицы молодой. Всё у этой дуры беззубой было: и зад, и грудь, и ноги красивые, и лицо, и лобок чёрен от волос, и рост.
Ута! заорала Агнес. Бегом сюда беги, корова ты дебелая, иначе морду разобью!
Тут же затопала рахоба за дверью, запыхтела, видно, что бежала по лестнице, дверь отворила:
Госпожа, звали? Что, ужин подавать?
Свечи неси! рявкнула Агнес.
Сколько? Спросила служанка.
Много, дюжину неси!
Расставила свечи вокруг, зажгла их. Стала к зеркалу, постояла: да, теперь всё хорошо видно. Взяла книгу, раскрыла на том месте, где остановилась. Стала опять читать, читала про себя, лишь губы от волнения шевелились.