Делеф стоял на берегу и смотрел в воду, всю засыпанную листьями со склоненных над омутом деревьев.
Уйдем отсюда, попросила я.
Подожди немного. Все-таки мы так давно здесь не были. Двадцать семь лет. Почти жизнь.
Не уверена, что я соскучилась.
У Делефа было странное выражение на лице. Ненавидящее, испуганное, зачарованное. Он стоял слишком близко к краю.
Лучше тебе отступить на шаг, сказала я, Берег скользкий.
Он выглядит таким безмятежным, мирным. Омут, прошептал Делеф. Он снился мне пару раз, опасно наклонившись, Делеф попытался дотянуться до воды тростью.
Что ты делаешь? воскликнула я, вцепившись в него и оттаскивая. Хочешь окунуться?
Он все-таки коснулся поверхности тростью, и там, где он это сделал, листья разошлись и открыли воду, такую же черную, как расширенные зрачки Делефа. Мне даже померещилось, что я увидела в них отраженные листья.
Уйдем, пожалуйста. Я не знаю, зачем тебе понадобилось приходить сюда. Ты же всегда ненавидел омут, Делеф.
Ты помнишь, как я свалился? спросил Делеф, не слушая меня.
Я не могла забыть. Если бы я не решилась броситься вслед за Делефом, если бы я не справилась, он бы утонул. Я хорошо умею плавать, а Делеф совсем не умеет и до самой смерти так и не научится. На секунду я увидела ту несчастную себя, что потенциально могла существоватьсначала девочку, плачущую на берегу, затем молодую девушку, оставшуюся в старом, продуваемом сквозняками доме в полном одиночестве, последняя из семьи. Я поспешила прогнать ужасные видения.
Омут будто бы звал меня. Вода была гладкая, ни единой морщинки, плотная. Казалось, можно шагнуть на нее и пройти до другого берега, а она даже не качнется под ногами. Я стоял на берегу, а момент спустя понял, что я уже в воде, что я погрузился с головой. Омут обманул меня. Он не был надежным. Он схватил меня за ноги и потащил вниз. Он хотел проглотить меня. Я чувствовал абсолютную беспомощность. Понимаешь, как это?
Я сама в воде омута не ощутила ничего сверхъестественного. Только холод и страх, вгрызающиеся до самых костей.
Я я не знаю. Может быть, тебе почудилось. Ты был испуган.
Я не был испуган.
Ну, не знаю Существуют подводные водовороты? Ты попал в течение. Твое детское воображение внушило тебе, что омут пытается тебя утопить. Уйдем отсюда, я потянула его за руку.
На этот раз Делеф не пытался сопротивляться или спорить.
Мы оба были подавлены. На тусклое солнце наползла огромная, напитанная водой туча, и стало темно, как в сумерках. Мы продрогли до костей, пока добрались до дома. У Делефа сильно разболелась поврежденная нога.
Дома я сварила Делефу кофе, принесла ему плед, и он закутался в него до носа, все еще дрожа от холода. Он попросил принести ему какую-нибудь книгу, и я долго выбирала что-нибудь повеселее. Делефу как будто бы стало лучше, но за обедом я заметила, как он украдкой проглотил таблетку и запил ее соком из своего стакана. Я подумала, не развилась ли у него уже физиологическая зависимость.
Вечером позвонила Митра.
Делеф поднял трубку и прежде, чем передать мне, поговорил с Митрой некоторое время. Они не были близки, только я их и связывала. Хотя оба теперь проживали в Торикине, они ни разу не встретились пообщаться, но в целом относились друг к другу доброжелательно.
Делеф разговаривал совершенно нормальным тоном.
Мама, услышала я жизнерадостный голос Митры, когда взяла у Делефа трубку. Нам сказали, что летом мы отправимся в настоящую экспедицию!
Мы проболтали с ней минут двадцать. О почте, оставшейся в ящике, я так и не вспомнила.
***
За последующие пять дней Делеф сократил количество принимаемых в день таблеток до трех. То есть так он сказал мне. Я надеялась, что ему стало лучше, но не могла отделаться от сомнений.
Прежде он умел передвигаться по дому совершенно бесшумно, ни одна рассохшаяся половица не скрипнет («Ты призрак, Делеф, а не человек», говорила я ему). С травмированной ногой он, конечно, утратил эту способность. По тихому постукиванию его трости я могла понять, в какой из комнат он бродит сейчас. Обычно он проводил время в библиотеке. Нашел почти все наши детские книжки.
В моей оранжерее Делеф помогал мне с цветами. Он знал название каждого из нихне потому, что интересовался ими, а потому, что они были столь важны для меня. Среди цветов он сам казался уязвимым и хрупким, как орхидея.
Порой у меня возникало ощущение, что мы вернулись в прошлое, когда ничто не разделяло нас. Не в прозрачные, как просвеченные солнцем лепестки, времена, когда наши родители были еще живы, а в год после их внезапной смерти.
Я до сих пор отчетливо помню вечер, закончившийся нашим сиротством. Папа и мама по обыкновению пошли прогуляться перед сном. К десяти они должны были вернуться, но задерживались. Мне было тогда двадцать, а Делефу пятнадцать. Мы сидели на подоконнике, смотрели в окно (темнота была темно-фиолетовая, на небе черными полосами виднелись облака) и ждали, а родители не возвращались.
В час ночи мы взяли папин фонарь и пошли искать их. Безуспешно. Делеф заплакалэто был последний раз, когда я видела его слезы. Ему было очень стыдно, ведь он мнил себя взрослым, но мы оба уже понимали к тому моменту, что случилось что-то очень плохое. Я не знала, что нам делать, поэтому позвонила друзьям родителей, вытащив их из постели. Они приехали и, в свою очередь, вызвали полицию.
Папа и мама были обнаружены утром. Далеко от их обычного маршрута. Что увело их с привычного пути? Они спокойно лежали на траве, рядышком. Их глаза были открыты, в нихни боли, ни страха.
При вскрытии обнаружились повреждения внутренних органов, что могло быть следствием тупой травмы, но ничто больше не указывало на насильственную смерть. Полиции не удалось выяснить обстоятельства произошедшего, и со временем я смирилась с мыслью, что, видимо, никогда не получу ответов. Делефу же не давала покоя тайна гибели родителей, она терзала и жгла его изнутри еще много лет. Он немного успокоился, только когда сам обзавелся тайнойего засекреченной работой.
Когда мыскорбная уполовиненная семьяостались вдвоем с Делефом, дом начал казаться нам слишком большим. Я до сих пор помню эту особенную гулкость комнат и нас, маленьких и притихших в ней. До трагедии мы с братом не были особенно близки, но общие печаль, потеря и тревога связали нас накрепко. К тому же, лишившись родителей, люди оказываются перед необходимостью резко повзрослеть и отныне отвечать сами за себя. Я, как старшая сестра, стала для Делефа последним тонким заграждением от враждебного внешнего мира, требовавшего от него решительности и смелости, на которые в тот момент у него не находилось сил.
Никто не любит меня больше Делефа, даже Митра, и дело не в том, что наши с ней отношения недостаточно близкиено Митра кроме меня любит своего отца, своих друзей и своего мальчика. Делеф иногда я чувствую эгоистичную гордость, и все же мне бы хотелось, чтобы он любил хоть кого-то еще.
Ощущение близости к Делефу и робкий мир в моей душе были разрушены вечером среды, когда Делеф спустился на кухню, взвинченный и мрачный. Я испугалась, что опять у него все пошло наперекосяк, и быстро спросила:
В чем дело, Делеф?
Она что, совсем исчезла? спросил Делеф. Я не могу найти ее. Книгу. Там на обложке нарисована синяя лошадь.
Я рассмеялась.
Сам ты синяя лошадь, Делеф.
Я сказал что-то смешное? удивился он.
И тут я заметила, что его глаза черны, как ночные озера.
***
В то финальное утро я увидела Делефа уже одетым, стоящим у распахнутой двери с висящим за ней зыбким белым туманом.
Куда ты? спросила я.
Прогуляться, безмятежно ответил Делеф.
Дождь собирается, возможно, его ранняя прогулка и удивила меня, но мне требовалось его отсутствие. Я собиралась кое-что проверить.
Делеф вышел на крыльцо и скептически посмотрел в закрытое тучами небо.
Я успею вернуться до начала. Дождливое лето, дождливая осень, рассеянно пробормотал он и, сунув руки в карманы брюк, ссутулился.
Ты же любишь дожди.
«Уходи, думала я. Дай мне возможность проверить, действительно ли тебе лучше».
Да, равнодушно согласился Делеф. Мне нравится дождь.
Хромая и опираясь на трость, он пошел прочь по посыпанной красноватым песком дорожке.
Позже я пожалела, что наши последние слова друг другу были столь пусты. В пижаме я стояла возле дверного проема и смотрела брату вслед. Опасные мысли звучали в моей голове: бессмысленно останавливать его, как бы мне этого ни хотелось. Если ему стало лучше, он вернется. Если его внешнее улучшение было лишь внешним, он уйдет не сегодня, так завтра. Я не смогу сберечь его.
Мой брат был из тех людей, которые, не умея плавать, даже не предпримут попытки научиться. А я всегда была для него старшей сестрой. Я слишком опекала его, так же как прежде наши родители. В этот раз я должна была позволить ему самому принять решение.
Я поднялась в комнату Делефа и вытащила из-под кровати его чемодан. Копаться в вещах в отсутствие владельцанесомненно непорядочный поступок, но Делеф никогда не был искренен со мной, и я чувствовала, что заслужила реванша. Чемодан оказался пуст. Конечно, Делеф уже давно разложил свои вещи в шкафу, как я не подумала об этом сразу.
Я принялась обшаривать ящики. Знакомый флакон из коричневого стекла лежал в самом нижнем, поверх стопки маек. Он был почти пуст. Мне показалось, что на гладком стекле еще сохранилось тепло пальцев Делефа. Я заплакала. Три таблетки, Делеф? Прошлый раз флакон был практически полон. Сейчас в нем осталось не больше десятка таблеток. Громко всхлипывая, я перевернула весь ящик и нашла еще два початых флакона. Пряча, Делеф запихнул их в носки.
***
Я все-таки побежала за ним. Но его уже не было на берегу омута. На этот раз я не успела. Вновь сойдясь, опавшие листья закрывали воду.
Возвращаясь к дому, я сильно замерзла, так как, выбегая, только накинула плащ поверх пижамы. А на ногах у меня домашние шлепанцы, обнаружила я с удивлением. Должно быть, я выглядела как беглая пациентка психиатрической клиники, но это было последнее, что меня волновало.
Я взяла книжку для записи телефонных номеров. Почти все ее страницы были заполнены, но мне не были нужны номера, написанные карандашом. Я набрала один из напечатанных красной типографской краской на первой странице.
Да, произнес прохладный официальный голос.
Мой брат совершил самоубийство, сказала я в трубку таким ровным голосом, как будто уже давно знала, что этот день настанет, и была в некоторой степени готова. Затем я продиктовала свой адрес.
Мне задавали вопросы, но не слишком много. Я отдала им три флакона с таблетками. На этикетках флаконов стоял штамп аптеки, и я мстительно подумала, как засыплется теперь тот, через кого Делеф достал эту дрянь.
Его тело не смогли отыскать, до самой темноты провозившись у проклятого омута, оказавшегося глубоким, как бездна. И Делеф был там, на самом дне, куда его утащили подводные потоки.
Так завершилась история моего брата.
Я вспомнила о «Розовой оранжерее» и о письме только тогда, когда почтальон, не сумевший впихнуть в переполненный почтовый ящик очередную ежедневную газету, положил ее на коврик перед дверью. Опустошая ящик, я извлекла записную книжку и, узнав мелкий угловатый почерк Делефа, прижала ее к груди. На секунду меня ослепило видение черной воды, глянцевито поблескивающей, как нефть.
2. Делеф
(Первые двадцатьтридцать страниц записной книжки вырваны).
что смогу продолжать это долго.
Как я устал от боли. Обезболивающие не снимают ее полностью, лишь снижают интенсивность. Но ее постоянство вкупе с ощущением, что никуда мне от нее не детьсяэто самое худшее. Неужели когда-нибудь закончится? Проще умереть, чем поверить.
Жара доконала. Такая сильнаяэто дикость для Ровенны. После короткого дождя с земли пар.
Ненавижу.
12 сентября
Вынужденное бездействие не пошло мне на пользу. Я окончательно одичал и стал горьким, как хина. Одна мысль, что придется снова вступать в социальные взаимодействия, вымучивая из себя вежливость и хотя бы минимальную вовлеченность, вызывает тошноту.
Утром я разговаривал с Матиушем и пытался отказаться от вызова. Я сказал, что все еще не чувствую себя в достаточной степени восстановившимся.
В ответ Матиуш сослался на заключение врача СЛ, согласно которому я уже настолько здоров, что мог бы отправиться на соревнование по бальным танцам.
Я указал на свою трость взглядом, сочащимся сарказмом.
С заметным усилием Матиуш подавил свое желание высказаться. Тем не менее его мысли были практически зримы, витая над его головой: «Ты сам виноват в произошедшем, Делеф. Не обстоятельства, а твои безответственность и рассеянность позволили этой зверюге вывести тебя из строя на столь долгое время как раз в период, когда на нас навалилась лютая дичь. Это был рядовой случай, и все шло как обычно, а ты работаешь в отделе уже двенадцать лет. Ты облажался».
Доктор настаивает, что у тебя нет никакой физиологической причины, чтобы продолжать хромать.
Не иначе как меня заставляют мои собственные извращенные предпочтения, язвительно фыркнул я.
Тебе же выплатили компенсацию за увечье, напомнил Матиуш, пытаясь меня утихомирить.
А существует ли компенсация за боль, за бессонные ночи и ночи, полные кошмаров, за неподвижные дни и тошноту, вызванную интоксикацией печени обезболивающими?
Порой компенсация не компенсирует, бросил я.
Матиуш решил, что мое недовольство вызвано малыми размерами суммы, и разразился занудной речью на тему нехватки финансирования. Мог бы и не распыляться. Все, что он мог сказать по этому поводу, я давно знал наизусть. Я выслушивал подобное каждый раз, как обращался к нему с жалобой, что после очередного ливня на стол в моем кабинете капает вода. Все проклятое здание СЛ трещит по швам.
Тем не менее я похлопочу, чтобы тебе повысили зарплату, торжественно завершил свою тираду Матиуш, видимо, пытаясь убедить меня, что ради столь ценного сотрудника он готов пойти на невиданные подвиги.
Мне все надоело, огрызнулся я.
Глаза Матиуша раскрылись шире.
Надоело, покорно согласился он. Я выбью тебе отпуск, Делеф, я обещаю. Возвращайся, и я переговорю с Медведем. Но ты поедешь, да? Сейчас у нас нет возможности отправить другого.
Неужели все заняты?
Все заняты.
Что случилось?
Ты знаешь, у нас настала черная полосапромямлил Матиуш, отводя взгляд.
Киношник вернулся? перебил я его.
Да, неохотно подтвердил Матиуш.
Сколько на этот раз?
Молодая пара. Семья с ребенком. Все в один день.
И как долго он продолжит убивать?
Мы пытаемся остановить его.
Поэтому ты отсылаешь меня, Матиуш? осведомился я. Чтобы я не вмешивался в расследование?
Существует одна веская причина, по которой тебе не позволено участвовать.
Даже две. Мой отец. Моя мать.
Ты знаешь правила. Никакой личной вовлеченности в следствие.
Что может быть более личным, чем месть. Когда я только заступил на свою должность в СЛ, мною владела юношеская убежденность, что однажды я заставлю убийцу моих родителей понести наказание. В последующие годы не всегда успешной работы моя наивность сползала с меня, как кожа с линяющей змеи. В итоге от меня остался один скелет.
Впрочем, какая разница, горько бросил я. Вы ничего не добьетесь. Руки коротки.
У тебя упаднические настроения, Делеф. Видимо, тебе действительно необходим дополнительный отдых.
А что, есть основания для оптимизма? Посмотри, что происходит в последнее время. На каждое чудовище, что мы одолели днем, за ночь нарождается три новых.
«Серебряная Лисица» справлялась в течение многих веков и
Она не справлялась. У нас просто нет ресурсов. От вычерпывания моря ложками оно не уменьшается.
Делеф
Признайся себе. У нас нет контроля над этой страной. Наша деятельность ничего не меняет. Она бессмысленна.
Делеф, я понимаю, что тебе не хочется ехать. Но это уже чересчур. Возьми себя в руки. Сконцентрируйся. Поезжай и выполни свою работу.
Я кивнул, без энтузиазма признавая его правоту.
Матиуш передал мне материалы по делу, и мы обсуждали их некоторое время. В моей груди не таял ком льда. Нет, я стремился избежать этой поездки вовсе не по причине моего скверного физического состояния или паршивого ментального. Пожалуй, я определю свои ощущения как дурное предчувствие.