Когда Костоев навещал Сливко в камере смертников, он представлялся врачом из Москвы, но было совершенно ясно, что сейчас подобный прием не пройдет. На этот раз был вызван Бухановский, психиатр, специализировавшийся по транссексуализму. Костоев позвонил в управление милиции и договорился, чтобы Бухановского пропустили в тюрьму КГБ.
Костоев встретился с Бухановским в другом кабинете, где тот дожидался вызова в комнату 211. Психиатр был высоким импозантным мужчиной, веселым, с желтоватым цветом лица, черными волосами и бакенбардами, выразительными глазами.
— Беседа должна носить общий характер, — сказал Костоев. — Ничто из того, что вы скажете, не должно противоречить убеждению Чикатило, будто подобные ему преступники теоретически могут быть душевнобольными и что их нужно лечить.
Получив на все это согласие, он вернулся в комнату 211, где дожидался арестованный.
— Андрей Романович, — сказал он весело, словно раздавая щедрые подарки. — Я пригласил сегодня специалиста, чтобы он вас осмотрел. Вы можете задать ему любые вопросы относительно вашего состояния. Его зовут Александр Олимпиевич Бухановский, он заместитель декана психиатрического факультета Ростовского университета, очень крупный ученый как раз в области психиатрии.
— Хорошо, я буду рад с ним встретиться, — ответил Чикатило. — Я действительно думаю, что тронулся умом. Многое из того, что я творил, совершая преступления, я сам позднее не мог объяснить.
Бухановского пригласили войти.
Костоев отметил время, 14.35, в протоколе, как того требовали правила.
После того как их представили друг другу и состоялась короткая беседа, Чикатило заявил:
— Мне бы хотелось поговорить с доктором Бухановским наедине.
— Конечно, — согласился Костоев.
Он вышел из комнаты и воспользовался этой возможностью, чтобы подумать о том, как получить у Чикатило такие неопровержимые доказательства, которые подтвердят в суде его вину даже в том случае, если он откажется от своего признания, а такой поворот событий никогда нельзя было исключить, особенно с таким человеком, как Чикатило. Костоев был уверен, что завтра, на десятый день, Чикатило начнет сознаваться и рассказывать детали, но ему понадобится не меньше недели, чтобы рассказать о всех тридцати шести убийствах. Только тогда Костоев сможет повести его с одного места преступления на другое, чтобы найти там тот самый «козырной туз».
Примерно через полтора часа Костоев решил, что пора возвращаться в комнату 211. Задача его в том и состояла, чтобы разжечь в душе Чикатило жажду жизни, и вот теперь ему дали почувствовать, что будущее, о котором он мечтал, возможно.
Когда беседа завершилась, Костоев попросил Чикатило и Бухановского подписать протокол, в котором указал, что беседа продолжалась с 14.35 до 16.15.
После ухода Бухановского Костоев задумался на несколько минут, чтобы спросить Чикатило — было ли ему интересно, было ли это для него полезно. Ответы его совершенно не интересовали, все, что ему было нужно, — это возможно лучше понять состояние Чикатило и его настроение. Посещение психиатра, отсрочившее неизбежное признание, приободрило Чикатило, несколько успокоило и вселило в его душу надежду.
Глава 22
Теперь пришла очередь Чикатило удивить Костоева, и он дважды сделал это 30 ноября 1990 года.
— Эти двое не мои, — сказал Чикатило, внимательно прочитав подробный список предъявленных ему обвинений, — а с остальными я согласен.
— Которые двое? — спросил Костоев, наклонившись над списком.
У Чикатило не было никаких оснований лгать насчет тех двух убийств, отрицая их, он был искренен. В поведении его появилась самоуверенность, отметил Костоев, как видно, он почувствовал, что выиграл, перехитрил Костоева, обманул его, заставив поверить, что нуждается в помощи и заслуживает ее. Да, не совсем такого результата добивался следователь…
— Очень хорошо, — согласился Костоев, — я не возражаю. Эти двое не ваши, но остальные-то ваши, не так ли?
— Да, — кивнул Чикатило.
— Тогда подпишите вот здесь.
Чикатило подписал.
— И теперь давайте начнем с самого начала, — сказал Костоев имея в виду, что первое убийство произошло в 1982 году. И столкнулся с новым сюрпризом.
— У меня был небольшой домик в Окружном проезде в городе Шахты. Я собирался его благоустроить и развести там сад… Не помню точной даты, но это произошло вечером в конце декабре 1978 года. Я доехал на автобусе до остановки у моста через Грушевку, ближайшей к моему домику в Окружном проезде. Было уже поздно и быстро темнело. По дороге к дому я, к своему удивлению, заметил девочку лет одиннадцати или двенадцати со школьным портфелем, которая шла в ту же сторону. Через некоторое время мы пошли рядом по темной улице вдоль реки. Я заговорил с девочкой, помню, она сказала, что идет навестить подружку.
Когда мы дошли до высоких камышей у реки и оказались на достаточно большом расстоянии от жилья, меня охватило нестерпимое желание овладеть этой девочкой. Не знаю, что со мной случилось, но меня буквально трясло. Я остановил ее, швырнул ее на землю в камыши. Она пыталась вырваться, но я был буквально в состоянии какого-то животного безумия. Я не мог остановиться, я сорвал с нее штанишки и, чтобы ее утихомирить, сдавил ей горло. Потом, поняв, что девочка мертва, я ее одел и бросил в реку. Туда же отправил и ее школьный портфель. Потом я вымыл руки и привел в порядок свою одежду. Затем вернулся на остановку автобуса и поехал домой… Так я совершил свое первое преступление и искренне сожалею об этом… То, что случилось в тот вечер, произвело на меня потрясающее впечатление. Я не могу описать этого точнее, но так было. Я впал в какое-то безумие, мною овладела просто животная страсть. И только немного успокоившись, я понял, что она мертва. Несколько дней спустя меня вызвали на допрос. В милиции меня спрашивали, где я находился в вечер убийства. Я сказал, что был дома, и моя жена это подтвердила. Я знаю, что за это убийство был арестован кто-то другой, но чем дело кончилось — не знаю.
Думаю, что после этого первого убийства моя психика претерпела какие-то существенные Перемены. Мне постоянно виделась картина насилия. Я не мог выбросить ее из головы.
Костоев был ошеломлен и встревожен. Чикатило рассказал больше, чем они знали, но главное — что случилось с тем, кого арестовали за это первое убийство?
Мысли Костоева постоянно возвращались к этому вопросу, и он почувствовал облегчение, когда, описав второе убийство, Чикатило заявил, что устал, и потребовал перерыва до следующего дня.
Расследование по первому убийству нужно было провести немедленно.
За пять последующих дней Чикатило кратко описал все свои убийства, изложенные в обвинении, указывая только наиболее существенные детали: время, место, где был установлен контакт, место самого убийства, характер нанесенных ран. Но он говорил еще и о своих побуждениях, которых якобы сам не мог понять.
— Я не могу объяснить, почему у меня возникало такое желание, но я действительно разрезал животы моим жертвам, вырезал матку и другие связанные с нею органы.
Он еще был не готов ответить на вопрос, что он делал с этими частями тела.
Чикатило подчеркивал, что он так глубоко попал под власть сил, которым не мог сопротивляться, что иногда, уходя с места преступления, был вне реальности и шагал прямо под идущие автомашины.
Костоев ни минуты этому не верил. Этот человек так тщательно убирал следы на месте преступления, что ни разу не оставил ни малейшей улики. Убив очередную женщину, он потом заводил дружеский разговор с людьми, теми, кто ходил за грибами или прятался от дождя под навесом железнодорожной станции. Этот человек держал тайную квартиру, где мог бы сменить одежду.
Но все это предстояло обсудить позднее. Сейчас было другое, куда более важное дело: вопрос о надежных вещественных доказательствах; вечером 6 декабря Костоев понял, как заполучить «козырного туза».
В культуре ингушского народа не было ничего важнее, чем уважение к мертвым, некоторые из соотечественников Костоева даже привезли с собой из Казахстана кости родственников, чтобы похоронить их в родной земле. И потому Костоев был совершенно искренен, когда сказал в тот вечер:
— Знаете, Андрей Романович, я — религиозный человек. И в моей религии нет ничего более ужасного, чем тело, надлежащим образом не похороненное. Так что, если есть где-то трупы, о которых мы не знаем, следует немедленно о них позаботиться, это просто не по-людски, если они не погребены как подобает.
— На городском кладбище в Шахтах, — ответил Чикатило, — я выкопал могилу для себя, это было, когда я собирался покончить, с собой. Но потом я похоронил там одну из своих жертв.
— Вы можете мне показать, где это? — спросил Костоев.
— Да, но я боюсь, что меня увидят люди.
— Не бойтесь. Мы сделаем это вечером, и милиция будет вас охранять.
Чикатило колебался. Все семнадцать дней он провел в этой комнате наедине с Костоевым, и теперь его ужасала сама мысль появиться на людях.
— Не беспокойтесь, — успокоил Костоев. — Вы будете в такой же безопасности, как и здесь.
Вечером 7 декабря Костоев и Чикатило в сопровождении нескольких милиционеров, у одного из которых была видеокамера, поехали в Шахты. Когда они подъехали к городу, стемнело, огромные горы шлака на окружающих полях были едва видны на фоне декабрьского неба.
Лавируя между каменными надгробиями с изображениями умерших, мимо могильных оград, Чикатило провел их прямо к нужному месту.
Теперь был слышен только стук лопат и слабое жужжание видеокамеры. Наконец из земли показались останки ребенка. Камера приблизилась к ним.
Можно было считать, что с Чикатило покончено. Он был трупом.
Часть V
Глава 23
Неизвестно, правда ли, что образ убийцы запечатлевается в глазах его жертв, но вот что образы жертв Чикатило отпечатались в его памяти, это было совершенно ясно. Даже двенадцать лет спустя для него не составило никакого труда выбрать из пачки фотографий темноволосых девятилетних девочек фотографию своей первой жертвы, Лены Закотновой. То же самое он проделал и с фотографиями всех остальных жертв, причем только сейчас узнал он фамилии и имена многих из них.
А еще он обладал потрясающей памятью на места преступлений, если ошибался, то не более чем на несколько метров, когда его вывозили для проверки очередного эпизода. Только раз он неверно указал место преступления, и то из лучших побуждений. Когда Костоев сообщил ему, что его семья и ближайшие родственники благополучно вывезены из Ростовской области и получили новые фамилии, новое жилье, Чикатило решил сознаться, что убил свою первую жертву не в камышах на берегу реки, а в своем собственном доме номер 26 по Окружному проезду. А сказал неправду потому, что при проверке его показаний с выездом в Шахты его жена и дети узнали бы, что у него был домик, который он держал специально, чтоб совершать преступления. Родственники убитых могли мстить его родственникам. Теперь, когда безопасность его родных была обеспечена, Чикатило горел желанием расставить все точки в собственном деле с той педантичной скрупулезностью, которая была одной из наиболее характерных его черт и которая сохранилась, несмотря на все перерождение его психики. Он даже начал разрабатывать систему для классификации своих жертв. Каждая группа получила свое собственное обозначение, ЛП — легкое поведение. Б — бродяга, П — подросток, У — умственно отсталый. Каждой жертве он присваивал подходящую букву или комбинацию букв. Некоторые жертвы имели все указанные характеристики: ЛПБПУ.
11 декабря 1990 года, спустя три недели после ареста, Чикатило снова удивил Костоева.
— Я хотел бы подчеркнуть одну вещь, Андрей Романович, — сказал Костоев. — Когда расследование будет подходить к концу, вас отправят в психиатрический институт имени Сербского на продолжительное обследование. Вы будете иметь дело с высококвалифицированными и опытными людьми. Если в процессе этого обследования выяснятся какие-то другие преступления, это будет для вас очень плохо. Поэтому, если существуют еще какие-то убийства, в которых вы не признались, то сейчас, Андрей Романович, самое подходящее время это сделать.
Вот тогда-то, словно он только и ждал этого вопроса, Чикатило перечислил по памяти еще одиннадцать убийств. Число их потрясло Костоева. Это означало, что понадобятся дополнительные сотрудники, дополнительные расследования, дополнительные выезды на места преступлений. А на следующий день Чикатило неожиданно припомнил свое второе убийство — гулящей девицы в красной куртке, которую он завел на левый берег Дона, надеясь получить нормальное удовлетворение.
Поначалу он спутал даты, сдвинув убийство значительно позднее. Но затем припомнил, что это произошло в 1981 году, когда он только начинал, и до того, как все это стало, как он сам говорил, «почти привычным делом».
Убийства сами по себе, казалось, не слишком интересовали Чикатило. Более всего интересовал его он сам. Он начал работать над большим автобиографическим сочинением, которое Костоев в шутку называл его «талмудом». У Чикатило были причины для создания такого сочинения — он строил свою собственную версию психической ненормальности. Но Костоев знал, что дело не только в этом — Чикатило приходил в восторг, когда каждая деталь его жизни и личности становилась предметом глубокого интереса окружающих.
В ходе допросов Чикатило раскрыл и некоторые свои маленькие тайны, вроде того изрубленного дерева. Он сказал, что в иных случаях, когда даже кровавое зверство не удовлетворяло его, он вынужден был срывать свою ярость на деревьях.
Но Костоев был уверен, что Чикатило не вполне искренен, отвечая на некоторые вопросы. Так же как и Сливко, Чикатило гордился некоторыми своими странностями. Сливко настаивал, что в его фетишизме не было ничего фашистского, Чикатило тошнило при подробном описании его каннибализма.
Костоев, однако, настаивал на этом.
— Андрей Романович, ваша жена утверждает, что вы часто брали с собой кастрюлю или сковородку, даже когда не могли готовить. Неподалеку от некоторых ваших жертв были найдены остатки костров.
Чикатило пожал плечами.
Он не выдавал также и секретов своего искусства обольщения.
— Может быть, во мне есть нечто магнетическое, не знаю. Все, что я говорил, было: «Я знаю более короткий путь, пойдем на мою дачу».
Когда его привезли в училище КГБ, чтобы провести и записать на видеопленку следственный эксперимент, в ходе которого он демонстрировал свои методы захвата и убийства, Чикатило выглядел утомленным, почти расслабленным. Если раньше он говорил, что удары его ножа были дикими, вышедшими из-под его контроля, то теперь вяло тыкал манекен деревянным ножом. Костоев знал: и описания, и демонстрации Чикатило были обманчивыми. Многие раны он наносил очень медленно, это граничило с пыткой, тогда как другие наносились в ярости — в тот момент, когда он лежал на теле женщины или ребенка и, как он говорил, пытался имитировать «жалкое подобие полового акта».
Он вспоминал все новые убийства, пока не остановился на окончательном их числе — пятьдесят пять. Он продолжал говорить о них так, словно рассказывал о том, как заходил в магазин за хлебом. Костоев заметил, что Чикатило любил использовать в своей речи пассивные и безличные формы. Он как бы говорил не о том, что он сделал, а о том, что с ним случилось — тогда его горло пересыхало, какие-то силы овладевали им. А затем он, человек, который, по словам его сына, бледнел при виде капли собственной крови, превращался в маньяка, для которого кровь была самым возбуждающим зрелищем.
Это могло накатить на него в любое время. Он убивал по дороге, когда шел к своему умирающему отцу, и по пути в суд, где его сына должны были судить за мелкое воровство.
Костоеву все это представлялось несколько иначе. Чикатило охотился постоянно, но к делу приступал только в том случае, когда был уверен в своей безопасности, даже если это означало годы ожидания.
К середине декабря Чикатило дал достаточное количество вполне надежных доказательств: тогда и была созвана пресс-конференция, чтобы сделать официальное сообщение о его задержании и признании. В период с 20 ноября до дня конференции многие средства массовой информации обрушивались на Костоева с критикой за непонятные методы следствия, за отчужденность от всех служб, в том числе даже от генералов из МВД СССР. Предсказывали провал дела. Однако Костоев знал, что делает. Весь декабрь допросы Чикатило вел он один.