ЕКАТЕРИНА МАКДУГАЛЛБРИГ «МЕРКУРИЙ»
Каждое судно должно взять курс, при котором оно имеет наилучший ход.
Военно-морская команда
ГЛАВА 1
Париж, август 2004
Дырочки от её каблуков начинались от самого угла и далее аккуратной цепочкой по мягкому от несусветной жары асфальту тянулись вдоль всей улицы, круто обрываясь у огромного, грубо отесанного камня, служившего порогом этому странному двухэтажному дому.
Куцый козырек над дверью отбрасывал узкую, не дарящую защиты тень, в которую Александра безуспешно пыталась теперь вжаться. Огромная шершавая дверь цвета осенней грязи и подмалевков Леонардо да Винчи стояла перед лицом, словно гробовая доска. А вокруг, за спиной, бушевала августовская жара. Солнце с размаху обрушивалось на неприступные бетонные стены многоэтажек, делая их на несколько тонов светлее, гнало слепящие волны света вдоль строгих геометрических окон, неожиданно сигналя оранжевым в листьях единственного на всю улицу чахлого платана. Окруженная монолитными гигантами, средневековая лачуга казалась утлым суденышком меж военных кораблей в глубоководье 16-го микрорайона Парижа.
Теряя терпение, Александра снова нажала на кнопку медного звонка, на этот раз усиливая давление пальца посылом плеча. И снова что-то жалобно ойкнуло внутри дома, но никаких других звуков за этим не последовало - ни шарканья старческих ног, ни щелчка замка, ни звяканья цепочки.
Наоборот, казалось, тишина за дверью ещё более сгустилась. С усилием она взглянула вверх, пытаясь разглядеть что-то в окнах дома, но все три окна были темны и слепы, залеплены белесыми бельмами пыли.
А беззвучная солнечная канонада, казалось, усиливалась. Все ближе взрывались солнечные лучи, все громче звенели в ушах полыхающие огнем стекла. Все сильнее упирался в спину жар, пихая, пиная, подталкивая её к мертвому дому.
Неожиданно у неё закружилась голова; ловя ртом раскаленный воздух, она почувствовала, что теряет равновесие; её качнуло, словно на палубе накренившегося корабля. Волны покатили, побежали, понесли Подавшись вперед, она уперлась рукой в глухую дверь. Неожиданно твердь поддалась, приоткрылась, и Александра споткнулась вовнутрь затхлого, сыроватого пространства.
Прихожая оказалась неожиданно просторной и правильно квадратной, пропитанной резким ароматом гнилых балок и пыли. Сквозь мансардное окно высоко над её головой внутрь проникал тусклый свет. Стены были покрыты зеленым выцветшим шелком, украшенным кое-где разновеликими пятнами старых протечек. Направо начиналась массивная дубовая лестница на второй этаж. Впереди высилась плотно закрытая дверь, ведущая, по всей видимости, в гостиную.
- Княгиня! - громко позвала Александра и испугалась собственного голоса.
Внезапно она ощутила, что за её спиной кто-то стоит.
Резко обернувшись, в огромном, почти двухметровом зеркале она увидела размытый силуэт.
Она сделала шаг навстречу - и отражение приобрело знакомые черты. Она смотрела на саму себя, обрамленную роскошной резной рамой, - ангелочки, раковины, цветы и дельфины были переплетены в прекрасном замысловатом узоре, увенчанном гербом, который поддерживали лев и единорог.
Хотя род Оболенских был древним, зеркало это никак не могло принадлежать к семейным реликвиям княгини: судя по гербу, раму вырезали для жилища Карла II где-нибудь в семидесятых годах XVII века. Под зеркалом помещался столик современной, но дорогой работы - два дельфина поддерживали хвостами столешницу из композитного мрамора, заставленную китайскими вазочками.
Рядом со столом примостился пустой мольберт.
«Уходи», - отчетливо пронеслось в голове.
Она остановилась и прислушалась. Затем ещё раз позвала:
- Госпожа княгиня!
Пустой мольберт смущал, не давая сосредоточиться. Она приблизилась и коснулась его дорогого полированного бока с типичным французским дизайном верха в форме лиры. На подставке лежал толстый слой пыли, четко очерчивающий контуры невидимой картины. Судя по тому, что в месте, где стояла картина, пыли практически не было, сняли её с мольберта совсем недавно. Сердце забилось так громко, словно кто-то внутри Александры колотил кулаком в барабан. Не колеблясь, она шагнула вперед и с силой толкнула от себя дверь гостиной.
Тихий солнечный свет, пригашенный царившей в комнате полумглой, просачивался сквозь полузакрытые шторы и, небрежно обведя контуры предметов, разливался посередине залы лужицей охристого ковра. Заставленное комодами, креслами, диванами и столиками пространство гостиной являло собой резкий контраст с высоченными голыми стенами. На фоне поблекшего цветочного узора обоев четко выделялись более яркие пятна в форме овалов, прямоугольников и квадратов - выдавая места, где ещё недавно висели полотна. Уникальная коллекция русской живописи исчезла без следа.
Внезапно обессилев, Александра опустилась в огромное разлапистое кресло в стиле Луи XVI, с драконами и бабочками по обивке, втиснутое между шоколадно-кремовым столиком для игр, ещё одним креслом с жесткой прямоугольной спинкой потертого синего бархата и инкрустированным бюро, причем ощущение у неё было такое, словно она ненароком плюхнулась прямо в невидимую душу княгини Оболенской.
На противоположной стене возвышался чудовищный средневековый камин, над которым ярким прямоугольником зияла пустота от огромного исчезнувшего холста. По обеим сторонам от камина двумя рядами, один под другим, также наличествовали прямоугольные силуэты значительно меньших размеров. В простенках между трех высоких окон, затянутых в корсеты гардин, маячили в основном небольшие овалы: видимо, здесь висели портретные миниатюры. Собрание семейных портретов, исчезнувшее вместе с хозяйкой
Александра перевела взгляд на противоположную от окон стену - на выцветшие обои с пятнами все тех же геометрических аномалий - распятыми призраками великих полотен. Кое-где вдоль стены со специальных повесочных карнизов для живописи ещё свисали одинокие шнуры - словно здесь готовились к казни армии лилипутов.
Звук шагов приближался. Нет, теперь ошибиться было невозможно - смутное ощущение тревоги переросло в уверенность: кто-то тихо подошел к гостиной и остановился.
Она обернулась и вдруг обнаружила, что дверь захлопнута. От ужаса она не смогла встать. Хотела - но не смогла. Она ясно ощутила, что за ней наблюдает сквозь закрытую дверь, сквозь старинные доски, покрытые облупленной кремовой краской, тот, для кого ничто материальное не является помехой.
Прошли мучительные секунды. Наконец дверь открылась, и в комнате вдруг стало темнее - на пороге возник человек в костюме цвета ламповой сажи. Несколько секунд его жесткая фигура плавно вдвигалась в комнату, по мере движения отбрасывая на предметы едва уловимую черную тень.
- Я опоздала? - с трудом выговорила Александра.
Ей наконец удалось подняться.
Мужчина отрицательно покачал головой, не спуская с неё цепкого взгляда.
- Она умерла?
- Нет. - При этом он снова качнул головой. - Если только у вас нет более точной информации.
Она чуть заметно ссутулилась.
- Я прошу прощения. - Она искала слова, чтобы его убедить. - Дверь оказалась открытой, и я вошла.
Он продолжал её рассматривать, словно опытный энтомолог, обнаруживший у себя на кресле редкую бабочку. Александра почувствовала невидимый сачок у себя над головой.
- Княгиня сама назначила мне сегодня встречу.
Защищаясь от его взгляда, она подала ему письмо. Он быстро выхватил конверт из её рук:
- Это все?
Она не успела скрыть от него своё замешательство. Фотографию, приложенную к письму княгиней, она ещё в самолете вынула из конверта и спрятала отдельно.
- Что ещё передала вам княгиня? - Он повысил голос.
- Ничего, - как можно убедительнее проговорила она.
- Ничего?!
Он ей не поверил.
- Ничего, - снова подтвердила она и протянула руку, намереваясь забрать письмо.
Но он сделал вид, что не понял её жеста, и тут же спрятал конверт в карман.
Невидимый сачок неожиданно накрыл её, отрезая путь к спасению. Она поняла, что сейчас он вызовет полицию или случится что-то похуже.
Она похолодела. Её могут обвинить в краже коллекции. Теперь терять было нечего.
- Где картины княгини? - Она дерзко взглянула ему в лицо.
И тут же почувствовала, что выбирается из-под железного ободка на волю. Мужчина нестрашно усмехнулся:
- Картины княгини в банке. - Он помолчал, а потом прибавил: - А сама она уехала в Монако. Так что вы напрасно явились.
- Но как же так
- А вот так, - совсем уже развеселился он. - Пожилой, забывчивый человек. Чего же вы хотели?
Действительно, чего? Неужели же она всерьез поверила, что после стольких лет вся эта история вдруг завершится так легко и безболезненно и не будет больше ни предательств, ни позора, ни смертей?
- Когда княгиня возвращается? - спросила она наконец, сама понимая бессмысленность своёго вопроса.
Мужчина легко пожал плечами:
- Когда она вернется, мы непременно вам об этом сообщим мисс Макнилл, если не ошибаюсь.
Она молча направилась к выходу. Он едва посторонился, давая ей пройти, и на неё повеяло еле уловимым ароматом ладана.
- Хотите совет? - вдруг спросил он.
Она остановилась, но не обернулась.
- Не ищите приключений на свою хорошенькую голову.
ГЛАВА 2
Москва, 1970-е - Лондон, август 2004
- Папа, расскажи про «Меркурий». - Она хватает руку отца и прижимает к себе.
- Не вертись, - отвечает тот нарочито строго и, осторожно высвободившись, нежно поправляет её сбившееся одеяло. - Ты же знаешь про него наизусть.
Он улыбается, а девочка капризно хмурится.
- Папа! - сердито восклицает она, вперив взгляд в сидящего на краю кровати отца.
- Ну хорошо, только, пожалуйста, лежи спокойно. - Он натягивает одеяло ей до подбородка. - Давным-давно, в глубоком Черном море плавал русский корабль, назывался он бриг «Меркурий».
- Вот этот. - Девочка резко выпрастывает руку из-под одеяла, снова его сбивая. Маленькая ладошка указывает на огромную темную картину в массивной золотой раме, глухо посверкивающую в лунном свете на стене справа от кроватки. На полотне бесшумно скользит по ночной глади парусный бриг - первое, что она видит, когда просыпается, и последнее - засыпая.
Теперь уже хмурится отец:
- Все, я ухожу. - Он делает движение, словно собирается встать.
Она снова ловит его руку.
- Ну пожалуйста! - в отчаянии просит она. - Я больше не буду.
Мужчина вздыхает с сомнением, но всё-таки продолжает рассказ:
- Это был маленький, но гордый корабль, построенный из крепчайшего крымского дуба. Когда Оттоманская империя напала на Россию в тысяча восемьсот двадцать восьмом году, как и все другие корабли, старые и новые, «Меркурий» отправился воевать за Родину.
Отец смотрит на дочь, желая убедиться, что она наконец-то утихомирилась. В тихом лунном свете, беспрепятственно заливающем комнату через открытое окно, её огромные темные глаза сверкают бешеным восторгом, не отрываясь от изображения брига на старой картине.
- Однажды «Меркурий» и два других корабля русской флотилии - фрегат «Штандарт» и бриг «Орфей» - вышли на разведку в Босфорский залив. Случилось это ранним солнечным утром двадцать шестого мая тысяча восемьсот двадцать девятого года. Они отплыли уже далеко, когда на сверкающем горизонте показались турецкие корабли. Было их, казалось, великое множество. Затаив дыхание, прижимая к глазу подзорную трубу, капитан «Меркурия» Александр Казарский считал вражеские флаги. Сомнений не оставалось: русский патруль нарвался на турецкую армаду, состоящую из восемнадцати лучших боевых кораблей противника. Надо было срочно уходить. Но турки уже заметили русских и бросились в погоню. - Девочка ерзает в волнении, и отец кладет руку ей на плечо. - Когда Казарский увидел, что два других русских корабля разворачиваются назад, он, конечно же, последовал их примеру. «Поднять паруса!» - немедленно отдал он команду. - Взгляд отца невольно следит за занавесками, чуть колеблющимися от едва уловимого ночного ветра. - Но «Штандарт» и «Орфей» были современными кораблями, легкими и быстроходными, а старенький «Меркурий» - тяжел и малоходен, ходил на веслах.
Как ни подгонял Казарский своих матросов, с первой же минуты он понял, что не угнаться его бригу за русскими братьями, не спастись от турецкого флота. И тут с мачты главного русского корабля «Штандарт» просигналили приказ: «Взять курс, при котором судно имеет наилучший ход». В переводе с военного языка на обычный это означало только одно: на помощь двух других кораблей рассчитывать не приходилось. Это был последний приказ, который принял капитан-лейтенант Казарский в тот день от старшего по званию. Вскоре «Штандарт» и «Орфей» превратились в две точки на горизонте. А турки между тем подходили все ближе и ближе.
Девочка зажмуривается. В воображении она рисует свою картину. С закрытыми глазами ей лучше видны сверкающие волны Черного моря и два русских корабля, обозначенные всего лишь несколькими мазками на линии горизонта, прочерченной грифельным карандашом под полупрозрачными морскими волнами. Море и небо - они из одного и того же тюбика, потому что и море, и небо - синие, оттенка вечности, как говорит её папа. Цвета бесконечной надежды и жизни, хотя жизнь в тот момент должна была казаться очень короткой двадцативосьмилетнему капитан-лейтенанту.
- Александра, ты когда-нибудь угомонишься? - Отец сердито ловит её руку, водящую по воздуху невидимой кистью.
- Я слушаю, папа, - протестует она.
Он качает головой, но продолжает:
- Ветер дул вест-зюйд-вест, а враги плыли строго на север. Так что очень скоро два огромных корабля турецкой флотилии - стодесятипушечный «Селимие», на котором находился сам адмирал турецкого флота, капу-дан-паша, и семидесятичетырехорудийный «Реал-бей», шедший под вымпелом контр-адмирала, - настигли «Меркурий».
Остальная армада легла в дрейф, чтобы издали насладиться зрелищем того, как их корабли потопят или возьмут в плен крохотный русский бриг. Участь «Меркурия», казалось, была предрешена - двадцать русских орудий против ста восьмидесяти четырех турецких, гораздо большего калибра.
Девочка безмолвно шевелит губами, словно считая темные жерла по бортам турецких кораблей и украдкой всматриваясь в горизонт, на котором два русских судна превратились уже в белые точки, поставленные гораздо более густой краской и в самом конце работы, когда волны, по которым они спасались, уже подсохли.
Отец продолжает:
- Казарский собрал военный совет. По традиции русского флота первое слово давалось на совете самым младшим офицерам. «Нам не уйти от врага, - сказал штурманский поручик Прокофьев. - Но русские не сдаются. Мы должны вступить в бой. А когда будет сбит рангоут, откроется сильная течь и мы больше не сможем сопротивляться, мы взорвем бриг». Лейтенант Новосильский его поддержал. «Последний оставшийся в живых должен будет взорвать корабль» - так закончил он. Именно Новосильский был назначен «последним оставшимся в живых» - ему приказали уничтожить бриг, чтобы он не достался врагу.
Капитан Казарский в донесении адмиралу Грейгу написал. «Мы единогласно решили вступить в бой. Когда мачты и снасти перестанут держаться и мы больше не сможем откачивать воду из трюмов из-за пробоин, мы пойдем на сближение с вражеским кораблем и взорвем наши пороховые запасы».
Затем Казарский обратился к матросам, призывая их не опозорить русский флаг.
И «Меркурий» стал готовиться к своёму последнему бою. стрелки заняли исходные позиции, специальный матрос был поставлен у мачты с флагом - с приказом застрелить любого, кто попытается спустить флаг.
Отец замолкает, как будто вспоминает все дальнейшие события до мельчайших подробностей.
- Около трех часов дня два вражеских корабля приблизились к «Меркурию». На повторное предложение сдаться Казарский ответил ружейным огнем и выстрелом из двух трехфунтовых пушек. В ответ на бриг полетела туча вражеских снарядов. Стодесятиорудийный «Селимие» вступил в сражение первым. Он попытался обойти «Меркурий» справа, в течение сорока минут ведя непрерывный обстрел брига из левых бортовых орудий, но Казарскому удалось отбить атаку. Умело маневрируя на веслах, молодой капитан искусно избегал выстрелов основных бортовых турецких орудий. Но в конце концов случилось неизбежное - «Меркурий» оказался между «Селимие» и «Реал-беем», между их ста восьмьюдесятью четырьмя орудиями, на виду у всей турецкой армады.