Ну, тогда ты придумай другой конец. Медведь полез на дерево... А что дальше?
Гриша, а с ним и весь класс стали «ломать голову»: что же могло быть дальше?
Нашлись фантазеры:
Он отломил сук и столкнул медведя...
Он спрыгнул с дерева, и они убежали.
Его товарищ сбегал за ружьем и застрелил медведя.
Нет, не так, дайте я скажу...
В классе поднялся шум, и всем хотелось дополнить рассказ. Прозвенел звонок. Женя предложила ребятам дома придумать правдивый конец, нарисовать какую-либо картинку к этому рассказу.
Через несколько дней на педагогическом совещании с участием обследователей школыделегатокподводились итоги взаимного посещения уроков.
Товарищи, задача совещаниявыработать некоторые единые требования, или «правила для учителя»,сказала Агния Петровна.Возьмем начало урока. Одни начинают его в повышенном тоне, устают сами, утомляют ребят: другие начинают работу, не обращая внимания на то, что происходит в классе, как будто задача в том, чтобы выложить все, что принесли на урок, а не в том, чтобы «вложить», вложить не только в уши, но и в души; третьи начинают с распекания нерадивых, тратят на это много времени, снижают интерес к работе. То же и с концом урока... Часто он остается просто незаконченным.
Агния Петровна разобрала несколько уроков и закончила:
Скажу вам прямо: как молодым надо учиться у старых, так и старым у молодых. В нашем коллективе есть молодой товарищ, Евгения Михайловна, но когда я бываю у нее на уроке, я многому учусь, и ничему не могу научиться у Петра Игнатьевича. К ней дети льнута к нему нет, она говорит тихои ее слушают, он говорит громкоа его не слышат. В чем причина, что самый старый среди нас стал предметом разговоров в поселке? В том, что он далеко стоит от детей. А воспитателю надо подойти к ним близко, войти в душу. Какие для этого средства? Разные. Вот Евгения Михайловна дошла. А как? Уже по два раза побывала в семьях, пригляделась к каждому ребенку, прихорошила его; и главное, на уроке не выкладываетберите, кто сколько может, а вкладывает в сознание; и она уже на уроке уясняетдошло или не дошло, попала в цель или полетело мимо. Вот и хотелось бы, чтобы все хорошее, что вы увидели один у другого, стало нашим общим достоянием, а плохое получило наше осуждение и больше не повторялось. Ну, кто желает поделиться своими соображениями?
Желающих не находилось.
Может быть, вы что-нибудь скажете, Евгения Михайловна?
Что я скажу? Я учу, как меня учили, а хорошо это или плохо, пусть скажут другие. У Петра Игнатьевича я была на уроке. Ребята его изводят, и мне его жалко. Я бы взяла их в руки за одну неделю...
Все засмеялись. Женя сконфузилась и опустила голову.
Кто еще?
А я вам так скажу, только не обижайтесь,выступила завуч Мария Петровна, старая, уже поседевшая учительница, которая сама уроков не вела, а ведала и канцелярией, и учебной частью.Мы от детей требуем правдивостибудем правдивы и сами. Мы с годами теряем способность расти. А жизнь идет вперед, и мы отстаем. Лета теперь другие. Что они раньше приносили в школу? Страх божий, ворох суеверий: сознание того, что над ними бог, царь; наш уделтерпеть и молиться. Я помню это время. И как трудно было расправить душу ребенка, воспитать смелость, чувство собственного достоинства. А с чем сейчас приходят? Слышат от взрослых, что бога нет, царя нет, нечисти, какой раньше пугали, нет, человек вершит большие дела, человекглавный на земле, и главная задачапокорять природу, созидать; не скрюченная у ребенка душа, а с расправленными крыльями. Что же требуется от воспитателя? Развить, укрепить крылья, чтобы «взлетел», большим человеком стал. Вот вы ходите на уроки, а я провожаю вас и встречаю. Какие несете знанияэто ясно, тут есть программа; а какой строй душисами взвесьте. Говорите о нарушителях порядка. А может, такой порядок и следует нарушать?.. Насыщаем ли любознательность, активность, жажду деятельности? Сколько несем знаний, высоких чувств, которые бы отвечали величию планов и задач? Вот о чем думайте. Надо воспитывать на героическом... А егокуда ни погляди; не мне вам рассказыватьгазеты читаете, радио слушаете...
Может быть, вы что-нибудь скажете, Петр Игнатьевич?
Выходит, отстал... Шел, шел впереди и оказался позади. Выходит, что и опыт из полезного становится вредным. А я думаю не так. Основательности нет. Где основательность в семье? Научите родителей, как вести себя при детях, как воспитывать. Ветер гуляет в семьях! Сходятся, расходятся. А где высота моралей? Ребенок в десять лет судья родителей. И судить есть за что. Строго судить. Теперь учитель. Не выполнен завет Ленинапоставить на недосягаемую высоту. В урокодателя превратили, а про воспитателя забыли. Вывел ученика за дверьвот они, судьи, и налетели. Что ж, выходит, я глуп, изверг, враг детей? Народный учитель. наказал ребенка, и за этопреступник! На защиту учителя нужно стать! Спасибо сказать, а не судить! А вы взяли под защиту хулиганов, а учителя унизили. И еще скажу: быстро гонимся за новым, без оглядки, и забываем старое. А люди думали и до нас, и хорошо думали. И слово мы выхолостили, слово теряет силу. Слово появилось у нас в муках. В слово, как в сосуд, вложен смысл. И слову надо вернуть силу. У нас словами не дорожат, швыряют охапками, всяк, кому не лень, а больше те, кому делать нечего, кто за слово не отвечает. Слово надо ценить, в слово вкладывать душу. Много игры: на уроке игра, после урока игра; дело превращаем в игру. Заботимся, чтобы все было легко, гладко и сладко. А в жизни не так: хватает и горького и трудного. Доспехи нам снимать рано. Воевать еще придется! Вот я и говорю: меньше игры, меньше парадности, больше дела, твердости в школе, в семье, в быту. Шумихи много! Сделал на грош, а шуму на рубль. А лучше бысделал на рубль, а похвалы на грош. Пусть в самом труде находят награду...
Петр Игнатьевич надел шапку и вышел из учительской, остальные потупились и замолчали.
Кто еще желает сказать?спросила Агния Петровна.
После продолжительной паузы решительно поднялся Лысиков:
Позвольте мне.
Пожалуйста, Яков Фомич.
Говорил он вычурно, бессвязно и то, что всем хорошо известно. Женя чувствовала, что старается он ради нее. В последние дни изводил ее своим вниманием, любезностью, записками, в которых предлагал пойти то за виноградом, то за орехами, то просто прогуляться в тайгу. И сейчас она готова была последовать примеру Петра Игнатьевича, но оратор наконец закончил свою речь и сел, победоносно взглянув на девушку.
Агния Петровна стала обобщать и делать выводы. Все они оказывались повторением прописных истин, и она делала их без всякого воодушевления, а про себя думала: «Не то, не то... Нужно в сущности однохорошо работать, воспитывать трудолюбие. Воспитаем любовь к трудувсе воспитаем: и сознательную дисциплину, и патриотизм, и волю: а не будет трудолюбияничего не будет. Труднаше зеркало. Вот и надо, чтобы зеркало не укоряло. Не удалось совещание... Вот и старая, и опытная, а оркестр свой не настроила... А в нем должны звучать и старые и молодые голоса. Молодежь несет драгоценные качества: жар души, желание работать, душевную близость к детям, отсутствие рутины. Надо давать этому простор. У старыхмудрость, дальновидность. Вот и надо бы из всего этого создавать в коллективе свой надежный сплав. А как? Не научилась...»
Когда выходили из школы, Лысиков шепнул Жене:
Завтра выходнойпойдем за виноградом! Буду ждать у дорожки. Сейчас в лесу благодать...
Женя вздрогнула... Какой-то дикий зверь стучится в ее светлицу, и она не может не слушать этого стука. Ее горячая готовность помочь Петру Игнатьевичу, как птица, улетела куда-то в сторону, а в оконце светлицы глядела хитренькая физиономия Лысикова, тянулись волосатые веснушчатые руки... «Надо рассказать жене, пусть она заставит его отвязаться... Неужели так можно жить? А к Петру Игнатьевичу пойду завтра с утра...»
/
* * *
На другой день Лысиков прошел перед окнами Жениной квартиры. В его руках были те же два ведра, и одно из них, не без умысла хозяина, упало и подкатилось к самому окну.
Женя торопливо оделась и догнала Лысикова.
Яков Фомич, я иду к вашей жене и расскажу ей, как вы ее не уважаете, какой вы нехороший человек...
А что плохого в том, что ты мне нравишься? Не выходишь из головы. Ты посмотри, какой сегодня день! Что плохого, если мы пройдем по тайге, посидим у костра? В моей жизни нет и не было поэзии, а я хочу... Я даже стихи стал писать. Хотите почитать?
Поздно захотели поэзии. У вас трое детей, жена... Стыдились бы. А как вы вчера выступали? Все с душой, а у васни души, ни ума. Не успели сказать, как уже все забыли, что вы такое сказали. До свидания! Иду к жене!.. Берегитесь!
Лысиков отбросил ведра и хотел удержать Женю.
Глупая! Зачем? От меня все равно не уйдешь...
Первой на пути была квартира Петра Игнатьевича, и Женя сначала зашла к нему. Надо было что-то сказать этому человеку.
Домик учителя был обнесен жиденькой оградой из жердей и хвороста. За оградой лежал небольшой огородик; на земле дозревали тыквы, плети которых лезли на ограду, продолжали висеть тяжелые корзинки подсолнухов, торчали стебли кукурузы, под крышей висели папушки табачных листьев, вязанки лука, красного перца; картофель, фасоль и разная мелочь были убраны. У крыльца и позади домика лежали поленницы дров, заготовленных из тонких сучьев.
Петр Игнатьевич и его старушка жена пили чай.
Здравствуйте. Шла в один дом, а попала в другой,сказала Женя.А у вас хорошо! Все виднои поселок, и мо«ре, и горы. И огородик просто прелесть. Воображаю, как хорошо тут летом!
Садитесь, садитесь к столу,засуетилась старушка.Мы вас напоим чаем, таким, какого вы ни разу и не пробовали: липовым, с лимонником. И чай и лекарство.
Через минуту Женя по-домашнему сидела за столом. Всегда приветливая к людям, она легко находила среди них свое место.
Посветлел и Петр Игнатьевичвчерашней суровости не было и следа.
Место хорошее. Сам выбирал. И видно далекоэто верно! А огородбез этого учителю нельзя. Ему не полагается жить в сорняках. К тому жеземля кормит: своя картошка, свои овощи. Тайга тоже не скупится. Моложе былисобирали свою долю и мы. Теперь собирают люди.
А что собирают? Виноград? Лысиков приглашает меня за виноградом.
Старики подняли головы.
Лысиков?! Вот ему-то и не верьте!сказал Петр Игнатьевич.Этот мягко стелет, да жестко спать. Вот пусть малость пригреет солнце да обсохнет листва, я вас свожу. Поглядите, какая она, наша тайга.
Через час Женя и старый учитель поднимались по той же дорожке, на которой она недавно объяснялась с Лысиковым.
В тайге есть все,говорил Петр Игнатьевич.Только умей взять. Тут один может с голоду умереть, а другой жить припеваючи. Я тайгу знаю! Моложе былв гости к ней ходил, а пришли американцы да японцына защиту стал, в партизаны пошел...
Рассказ об интервенции, о партизанских делах захватил Женю. Ей представилась суровая картина тех лет: боевые схватки, обветренные, обмороженные люди, заснеженные леса, тревожные дороги и тропы, горящие мосты. В ее глазах образ старого учителя представлялся подлинно богатырским: отстаивал и высокие принципы человеческой морали и родную землю. И тут еще больше окрепло желание помочь товарищу, каким-то образом взять на себя часть и его работы, чем-то помочь и старушке жене, внести в их жизнь какую-то надеждукакую, она и сама еще не знала. Ей казалось странным, что люди живуткак дни доживают, тогда как перед ней столько надежд, онакак птица, летящая навстречу солнцу, а они сидят в ничего не ждут...
Занятая своими мыслями, она плохо слушала, а Петр Игнатьевич говорил:
Что собираем в тайге? Не только виноград: грибы, орехи, ягоду разную, лекарственные растения. Лестот же санаторий. Каких тут нет лекарств! В аптеке того не найдешь...
Они свернули с дорожки и стали подниматься в гору. В вершине ключа сделали передышку.
Вот здесь и начинается наше царство, грибное, виноградное, всякое другое: лимонник, кишмиш, вышекедрач, а еще вышезаманиха. Ну, конечно, зверь разный: изюбр, кабан, сохатый...
В это время рядом с ними послышался шорох, кто-то шел, не соблюдая никакой осторожности. Старый учитель встал на ноги, прикрыв свою спутницу.
Кого-то несет нелегкая? Кабан или медведь? Теперь и они приходят на эти места кормиться...
Не пугайтесьсвои.
К ним шел Лысиков и колол Женю глазами: «Была у жены или не была?» И решив, что жена ничего еще не знает, снова окатил девушку горячим похотливым взглядом.
Со мнойне хотела, а со стариком пошла!шепнул он, улучив минуту.От старика, как от козла,ни шерсти, ни молока...
... Когда, возвращаясь, они вошли в поселок, Женя сказала:
Петр Игнатьевич, я зайду к вам завтра, сегодня мне надо к товарищу Лысикову, вернеек его жене.
Дело твое.
Лысиков, опешив, остановился. Женя пошла впереди и опередила хозяина на добрых сотню шагов. Когда он вошел в калитку, девушка уже держала на руках двоих его девочек и разговаривала с женой, а затем обратилась к детям:
А вон и папа виноград несет! Скорей растите, в тайгу с ним будете ходить, а то он один боится, зовет с собою тетю...
Какую тетю?спросила жена.
Да меня, только я предпочитаю с Петром Игнатьевичем. У вас он ненадежный..
Жена опустила руки.
Каждую осень одно и то же. Когда ты, лысый черт, перебесишься?
Лысиков поставил ведра с виноградом, Женя поднесла к нему детей.
Вот они, Яков Фомич, ваши виноградники. Посмотрите, какие милые. Возьмите, мне пора домой.
Да нет, я вас не отпущу, поужинайте с нами да помогите мне пристыдить этого ловеласа. И такому доверили детей воспитывать?..
Нет, я пойду!
Ну, выпейте хоть стакан молока. У нас своя корова...Женщина торопливо поставила на стол стакан и наполнила молоком.У нас и хлеб свежий. Теплый еще. Вы с хлебом. Наливайте самикринка рядом.
Лысиков опустил на пол детей и вышел во двор.
* * *
Женя ждала зимы, ждала перемен. Она думала, что придет зима так же, как она приходила на родине:
Пришла, рассыпалась; клоками
Повисла на суках дубов,
Легла волнистыми коврами...
Так было на Смоленщине. Иное в Приморье: прошел октябрь, к концу подходил ноябрь, а зимы все не было. Стояли солнечные, удивительно спокойные дни; солнце, молодость, избыток сил пьянили Женю. С утра в ней поднималась бурная радость, потребность деятельности, движения. Эту радость она несла в школу, в класс, и дети оживали. Уроки проходили быстро, незаметно, а после уроков тянуло в лес, на берег моря. В лесу она бывала часто и все более поражалась его красотой и яркостью, то и дело повторяла некрасовские стихи:
Около леса, как в мягкой постели,
Выспаться можнопокой и простор!
Иногда она сгребала ворох листьев, бросалась на него и прислушивалась к лесным шорохам, вглядывалась в синеву неба. Ясность в природе создавала такую же ясность в душе.
Бурю вызвало неожиданное обстоятельство: она получила второе письмо от своей подруги Кати Крупениной. Подруга писала:
«Ой, Женечка, не знаю, с чего и начать! Ну, одним словом, можешь меня поздравить: я вышла замуж. Понимаешь, это получилось как-то само собой. Мы этого даже не хотели, то есть так скоро. Один раз пошли за виноградом. Самые крупные кисти висели высоко, не достать, он и говорит: «Становись мне на плечо!» Я стала, срываю и передаю ему, а когда стала спускаться, повисла у него на шее и не могу оторваться. Ну, с этого и началось... И теперь мы довольны оба. Ты знаешь, я стала хорошей хозяйкой. А он много работает и всем нравится. Даже директору школы. Ну, а я стала такой доброй, что все надо мною смеются. На каникулы ты приедешь к нам. Тут хорошо. И люди хорошие. И Павлик совсем переменился. Очки надевает только когда работает, а прическа у него, как у Колесова. Да, Колесов женился! А жена, говорят, переменила уже не одного мужа. Павлик его осуждает. Говорит, что он морально неустойчив. Ты не огорчайся. Такие, как ты, нравятся всем...»
Письмо взволновало Женю, и первые дни она не находила себе места, работа валилась из рук, на уроках иногда забывалась и отвечала детям невпопад.
«Женился! Вот почему не было писем. Ни одного письма. Катя! Ей жизнь улыбается, а мне строит гримасы».
Она вспомнила Лысикова, табачный запах, веснушки и вздрогнула снова. Неужели жизнь не подарит ничего красивого? И все пойдет у нее так же, как у жены Лысикова или у жены плановика, измученных детьми, хозяйством, школьной работой, ставшей для них, как они говорят, наказанием. Их семейная жизнь представлялась Жене тусклой и безрадостной; казалось, что ни у мужей женам, ни у жен мужьям давно уже нечего сказать; живут и презирают друг друга.