- Эй, не моя вина, что вы вечно обсуждаете меня на языке, который, как вы полагаете, я не знаю. И полагать так довольно неуместно, учитывая, что здесь почти каждый хотя бы мало-мальски, но говорит по-испански.
- Так ты же сам поощряешь девушек полагаться на это!
- Я не хотел вгонять кассиршу в краску. Плюс, теперь я знаю, что тебя не смущает тот факт, что я наслаждаюсь, когда смотрю на тебя.
- Я... ты не... я этого не говорила.
- Тогда цитирую: "Но ведь нет же ничего плохого в том, чтобы смотреть на друзей".
Не покраснею. Не покраснею. Не покраснею.
- Я могу участвовать в клинической оценке физических особенностей. Я же могу признавать привлекательность человека, не увлекаясь им.
- Что плохого в том, чтобы увлекаться кем-то? Это естественное явление.
- Да, и рак тоже естественное явление, и мы всеми силами стараемся побороть его.
- Ты сравниваешь любовь с раком. Это неправильно.
- Вообще-то, мы говорим об увлечении. И ты подтверждаешь мою точку зрения о том, что надо избегать увлечения, потому что оно тут же приводит к влюблённости. Но да, ракнеплохая аналогия любви. Что-то, что растёт внутри нас вопреки нашим желаниям и без нашего согласия, медленно и верно завладевает жизненными органами, пока не убивает. Всё совпадает. - Я улыбаюсь от удовлетворения.
- Так, всё, - говорит Рио, нахмуриваясь. Глубокая складка образовывается между его бровей. - Это не смешно.
Это повергает меня в шок. Я так много грязи вылила на Рио, особенно за последние несколько бессонных дней, пока мы так тесно работали. Обычно он смеётся. О, нет! Нет-нет!
- Прости меня. Ты потерял кого-то из-за рака? Прости мою бестактность.
- Нет, дело не в этом. Это просто... нельзя так относиться к любви. Я серьёзно.
Я пожимаю плечами, между лопатками, глубоко в душе, начинает зудеть.
- От неё боль даже сильнее, - говорю я, наконец, когда мы вылезаем из пикапа, потому что только это я могу честно заявлять Рио, прямо сейчас и здесь, насчёт любви. Если бы я не любила родителей, что уж говорить, я поклонялась им, то правда о том, что они лишь использовали меня, не стала бы для меня таким страшным ударом.
Мы останавливаемся рядом с моим любимым деревом под пешеходным мостом, и Рио забирается под ступеньки в корни. Я следую за ним, и мы открываем нашу еду, ни слова не говоря.
Кроме... о, глупые Боги, почему вы не выбрали эту часть мира в качестве своих маленьких грустных резиденций? Потому что Карни Эсада Фрайс, вне сомнений, самая вкусная и отвратительная пища за всю мою жизнь. Я сгребаю её в свой рот. Сметана с гуакамоле, свежий соус пико-де-гальо, мягкая картошка, плавленый сыр, нежное мясо. Каждый кусочек подобен раскрытию тайны того, насколько идеально могут сочетаться эти ингредиенты.
- Думаю, они придумали эту штуку после амброзии, - говорит Рио, наблюдая за мной с неуверенной улыбкой.
- Я чувствую, как еда засоряет мои сосуды, но мне плевать. Это будет приятная смерть. - Я доедаю раньше него и опираюсь на корни, постанывая и держась за живот. - Слишком много. Но можно ещё.
Он смеется, и я пристально смотрю на кусочки неба, чересчур обрывочные, чтобы прорываться через плотные, запутанные сплетения ветвей. Мне не помешают сейчас мятные леденцы. В горле начинает покалывать от сухости, появляется странный химический вкус, который забирает всю влагу, отчего мой язык ощущается толстым и покрытым мелом.
От покалываний в шее я резко оборачиваюсь.
- Что-то не так? - Спрашивает Рио, вытирая рот салфеткой.
- Ты чувствуешь этот странный запах? - Я никого не вижу, но и не хочу верить в паранойю. Должна быть какая-то причина этому запаху, такому же, как в день взлома в дом Сириуса.
- Нет, а что?
Прежде чем я успеваю ему отвечать, звонит мой телефон. На дисплее светится мамин номер. Древний египтянин внутри меня задаётся вопросом, возможна ли связь между странным запахом и страхом с мамой, а также со спутанными воспоминаниями, которые снятся мне каждую ночь.
- Это мама. Я отвечу.
- Конечно. Сбегаю за тетрадью и сразу вернусь. - Он берёт наш мусор и уходит. Его хромота смотрится необычайно изящной, почти как развязность, но без высокомерия. Мне нравится, благодаря такому изъяну в его физическом совершенстве, он выглядит интересным, а без него он станет совсем нереальным.
О, грёбаный потоп, я не смотрю за тем, как он уходит.
Я отвечаю на звонок отстранённо.
- Алло.
- Сердечко, - говорит мама, её голос звучит устало. Может это и в порядке вещей для мамы, но она всегда такая энергичная, Исида никогда не устаёт. Я снова начинаю волноваться. В своих письмах она говорит, что Нефтида круглые сутки проводит с ней. Как бы и я хотела быть там с ней. Нет, не хочу.
- Что-то случилось? Ты в порядке?
- Было тяжеловато. Но сейчас мне становится лучше. Как твои дела?
- Уже лучше? Это хорошо. У меня всё отлично. Вся в делах.
- Это хорошо. На работе всё в порядке? Друзья не обижают?
Я пыталась рассказывать ей побольше о своей жизни в письмах. Мне это даже... нравится. Мне нравится то, что я могу с ней общаться немного больше. Она никогда не слушала меня, когда я была дома, но она не может игнорировать напечатанные слова, на которые следует отвечать.
- Да, здесь всё, в самом деле, хорошо.
- Я рада. Я хочу спросить твоего мнения насчёт цвета для детской комнаты. Ты намного лучше меня разбираешься в этом.
Я выпрямляюсь.
- Да, конечно. А какие у тебя идеи?
- Мне хочется чего-то нейтрального, при этом тёплого и приятного для глаз. Может синий с жёлтым?
Я закусываю губу, пробегая мыслями через палитру цветов.
- Не стоит делать детскую в жёлтом цвете, он не очень-то успокаивает. Можно поэкспериментировать с коричневым и зелёным, если будет девочка и, если ты хочешь добавить розовых акцентов. Если использовать яркий зелёный, то это тоже тёплый цвет без присущей энергии жёлтого цвета.
- Да, думаю, ты права.
Я улыбаюсь. Она действительно ценит моё мнение в этом деле и сказала об этом Мишель.
- А ещё, как думаешь, сколько слоёв нам потребуется, чтобы закрасить чёрные стены?
- Я бы сказала... постой-ка, чёрные? А какую комнату вы собираетесь красить? - Моё сердце стремительно бьётся. Нет, она не станет. Она не станет.
- Твою старую комнату.
- Мою комнату? Вы будете перекрашивать мою комнату для какого-то идиотского ребёнка?
- Айседора! Не думала, что ты будешь возражать. Я всегда использовала эту комнату в качестве детской.
- У меня ушло несколько месяцев на её оформление! Она Моя. Конечно, я возражаю! Ты вообще переживала о том, что я уехала? По всей видимости, ты совсем не думаешь обо мне! Я знала, что Осирис не думает, но уж ты-то хотя бы делала вид, что я имела для тебя значение. - Я встаю, всерьёз сердясь, почти крича в телефон. Я знаю, что не вернусь домой, но она не знает этого. Как смеет она разрушать мою работу, отдавать моё место в семье и мою комнату моей замене.
- Довольно! - Включает она командира и, даже через телефон от её голоса у меня начинает стучать в висках. - Если бы я знала, что ты будешь такой эгоисткой, то не стала бы обращаться к тебе за советом. Я очень разочарована в тебе. Ты знала, что эта комната твоя не навсегда. Эта комната никогда не будет иметь другого значения, и я не могла и предположить, что ты будешь вкладывать в неё своё время и силы.
- Мой... Амон-Ра, мама! Ты действительно считаешь, что уничтожить единственную вещь, которая была моей, это нормально, ведь у меня по-прежнему есть моя могила? Ты ведь никак не дождёшься, когда я умру, да? Потрясающе. Это просто потрясающе, что Богиня материнства может быть настолько ужасной матерью! А вообще, знаешь что? Отдавай обе комнаты своей новой жертве, потому что я никогда не вернусь домой. Никогда. НИКОГДА! - Прокричав последнее слово, я бросаю телефон об землю в надежде, что так я могу ударить её, причинить физическую боль. Я хочу, чтобы она поняла мои чувства, хочу показать ей, наконец, как болит моя душа.
Потом, не понятно как, моя ярость стала вытекать из глаз, я резко сажусь на корни, ударяясь копчиком, и обнимаю ноги руками.
Я ненавижу своих родителей. Я ненавижу их. И я ненавижу ненавидеть их, потому что это означает, что меня волнует это. Я хочу чувствовать то же, что, очевидно, они чувствуют ко мне, я хочу, чтобы они ничего не значили для меня, как и я для них.
Неожиданно моё плечо обвивает рука Рио. Я всё ещё не могу привыкнуть к прикосновениям, хоть это и приятно.
- Твой брат здесь?Спрашивает он. - Кажется, я видел его.
Я пожимаю плечами, не поднимая головы.
- Может быть. В последнее время он ведёт себя как параноик. Не помню, говорила ли я ему, что буду здесь сегодня или нет. Напишу ему и скажу, что собираюсь ехать домой.
- У меня есть идея получше. Пиши ему, что будешь дома поздно. Я знаю, куда нам нужно ехать.
Млечный путь прямо надо мной, каждая звездаидеальная точка на фоне чёрного ночного неба. Я так привыкла к световому загрязнению Сан Диего, что даже забыла, как звёзды в действительности должны выглядеть.
Но, даже пока я вдыхаю их, пока насыщаюсь ими, в то время как пустынный ночной воздух щекочет мою кожу, я не могу избавиться от ощущения, что что-то не так. Они больше не притягивают меня. Как и прежде, они мои и моя душа поёт при виде их, но... Не знаю. Что-то невидимое, та душевная связь, которая всегда соединяет меня и мои путеводные звёзды, теперь другая. Она сместилась, непонятно куда и почему. Может это из-за Ориона, звёзд Ориона, их не было?
Я трясу ногами, пытаясь расслаблять спину, лежа на полу металлического кузова пикапа Рио.
- Мне следует принести подушки, - говорит он, лёжа на спине, рядом со мной.
- Нет, всё идеально.
Мы уезжаем строго на восток, где городские джунгли внезапно заканчиваются ничем. Проезжаем сквозь это ничто, потом по горе с такими большими ветровыми турбинами, что кажется, будто их там установили боги из одного из мифов Рио. Потом мы спускаемся с горы к волнам и гребням песчаных дюн, и оставляем за собой долгие километры сровнявшихся с горизонтом фермерских полей. Непонятно где.
Хоть у воздуха всё также другой запах, песок и звёзды окружают меня так, как если бы они были домашним одеялом, клочком комфорта и родства в новом, странном, незнакомом для меня месте. Рио находит его для меня, когда мне так это нужно.
Я поворачиваюсь и смотрю на его тёмный профиль, пока он изучает небоего длинный прямой нос, угловатый подбородок, полные губы. Он мог бы быть греческой статуей, сошедшей с пьедестала. Я улыбаюсь, представляя, и маленькая ниточка в моей груди, ниточка, которая притягивала меня, которая связывала меня с моим Орионом, вдруг натягивается.
Она тянется к этому Ориону.
Я закрываю глаза и совершенно не двигаюсь. И вот он, импульс, двигаться поближе, чтобы заполнить пространство между нашими телами, чтобы класть голову в то место, между его плечом и грудью, где я знаю, я знаю, ей будет так удобно, пропускать пальцы сквозь его ладонь...
Я не хочу этого. И не захочу. Я не могу принимать, что он важен для меня. Он мой друг. Я и понятия не имела, насколько сильно нуждалась в друзьях, пока не встретила Тайлера и Рио. И я так уязвима сейчас, когда я пытаюсь найти для себя это новое место, пытаюсь заполнить дыры в душе. Я не смогу удержать своё сердце, если оно начнёт просачиваться через трещины, как песок, зажатый в кулаке.
Но я не стану заполнять эти дыры им. Я не могу. Не могу делать то, что наносит новые удары и создаёт другие дыры, рядом с теми, которые сделали мои родители.
Я наполняю себя этой пустыней и этим небом. Я стану камнем и звёздами, никогда не меняющимися, сильными, непробиваемыми. Пустыня идеальна, она никем не занята, у неё нет спутников, но она совершенна в своём одиночестве. Я стану пустыней.
Я открываю глаза и вижу Рио, пристально смотрящего на меня, и мою пустынную душу прорывает бирюзовая вода, волны, каскады и водопады, омывающие мой камень, закручиваясь и кружась вокруг моих скалистых берегов, толкая, и перекраивая, и заполняя собой каждый скрытый и тёмный уголок.
- Прекрати это! - У меня перехватывает дыхание.
- Что?
- Перестань делать это! Своими глазами!
- Э, перестать открывать их? Или моргать? Мне нельзя моргать?
- Просто... делай их менее синими, ну или ещё что-то.
Он смеётся, не обращая внимания на утопающую во мне пустыню.
- Сейчас они чёрные как смоль. Ты не может разглядеть их цвет.
- Но я же знаю, и они знают, что я знаю. Так что... направляй их куда-нибудь в другое место.
Он медленно моргает и линия тёмных ресниц, выступающая на фоне его кожи в полукруге, будто улыбаясь, издевается надо мной, прежде чем он снова открывает их.
- Но это же нормально, смотреть на друзей, помнишь?
- Заткнись. - Я хлопаю рукой в его грудь, и она остаётся там. Мне нужно оттянуть её назад, я не могу оставить её там. Почему моя рука не оттягивается обратно и, о, глупые Боги, я чувствую, как бьётся его сердце, и ничто не чувствуется так просто, и чисто, и честно, и правильно за всю мою долгую жизнь.
Уноси ноги отсюда, кричит мой разум. Убирай свою руку, Айседора. Убирай её. Убирай её. Но эта ниточка, этот предательский якорь, который ошибается направлением и выбирает не того Ориона... она кричит: «Останься!».
Рио приближается, очень медленно. Кладёт свою руку поверх моей. Его сердцебиение под ней, а его кожа сверху. И я не могу дышать. Я задерживаю дыхание, потому что, если снова вдохну, мне придётся делать выбор между тонуть или спасаться бегством, а я не могу его сделать.
Мне нравится человек, который рядом со мной. Я никогда не ощущала такой кожи, как у него. Каждая частица меня, каждая молекула, в этих нескольких квадратных дюймах моей ладони и пальца, связывающего меня с ним. Я погибаю. И мне всё равно.
- Айседора?
Слышу своё имя из его уст, и у меня словно открываются глаза на то, какой он видит и чувствует меня, и то, какой я была бы, если бы он до скончания веков называл меня моим именем. Наконец, я понимаю силу имён, ту силу, которую мы даём людям, когда сообщаем им наши имена.
- Орион, - шепчу я, и вот он. Орион. Он заменил мне моего Ориона навеки.
Он поднимает свободную руку к моему лицу, поворачивается сам, чтобы между нами не оставалось и дюйма, и...
Я в панике. За всю жизнь я не испытывала такого страха, как сейчас. Это начало, и значит, что будет конец, а я не могу... Не могу позволять себе то, что может иметь такой конец.
- Я не могу. - Я сажусь, забирая у него свою руку. Она холодная, такая холодная, холоднее, чем я сама, и я хочу сама держать её, чтобы отогреть и вернуть то ощущение. Вместо этого я складываю руки на груди, обрезая сбившуюся с пути ниточку, соединявшую меня с ним.
- Прости. Я не хочу. Я не могу. Отвези меня сейчас же обратно, пожалуйста.
Кажется, он хочет что-то сказать, но я встаю и перепрыгиваю через край кузова, потом сажусь на пассажирское место. Много времени проходит, прежде чем Орион-Рио садится за руль и заводит свой пикап.
Сегодня я не сломаюсь.
И не только сегодня.
Я пустыня. Я пустыня. Я камень.
Глава 12
Сет и Гор продолжали бросать друг другу вызов перед судом Богов. Они воевали, нелепо проявляя свою силу и хитрость, как, например, во время зрелищного номера, включавшего выяснение, кто сможет оставаться под водой также долго, как бегемот. Это состязание привело к тому, что мама была свергнута с трона. Но, очевидно, ненадолго. Богов ужасно трудно убить. В конечном счёте, именно Осирис положил конец соревнованиям между Сетом и Гором, угрожая затащить всех в преисподнюю, если они не перестанут соперничать. Правда, отец сказал немного иначе.
- Прекращайте или обоих посажу под домашний арест.
Мы едем молча, пока показываются горы и не принимают нас в свои извилистые объятия.
- Так не можешь или не хочешь? - Спрашивает Рио.
- Что? - Отвечаю я, прижимаясь лбом к оконному стеклу. Я пытаюсь втягивать его холод в голову, позволяя ему высушивать всю воду, оставшуюся в моей душе.
- Ты говоришь, что не можешь, потом говоришь, что не хочешь. Так что из этого?
- Не могу. Не буду. Не хочу. Всё равно что. Давай помолчим, хорошо? - Если так тяжело обрывать всё в зачатке, то я, даже боюсь представлять, что со мной позже может сделать конец всего этого. Я просто хочу домой и спать.
В последнее время спать не особо и получается.
- Нет, вообще-то, не всё равно что. Если ты не хочешь, в смысле, если я искренне не привлекаю тебя, не можешь думать обо мне иначе, чем о друге, и тебе противна мысль о прикосновении ко мне, тогда я бы понял, и я бы больше не стал поднимать этот вопрос. Но ты же не думаешь так.
- Откуда тебе знать? - Резко спрашиваю я.
- Потому что я симпатичный.
Я быстро поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него. Он улыбается так, будто чрезвычайно доволен собой.
- Не такой уж ты симпатичный.
- Я симпатичен тебе. Я вижу всё так. Дело в том, что ты не хочешь, чтобы я целовал тебя бессмысленно. Идея бессмысленности пугает тебя.
- Ты невероятен.
- Конечно, а как иначе?
- Невероятно высокомерен.
- Не высокомерен. Уверен в себе. Это разные вещи.
- Но разницу ты точно не усёкаешь. Давай ещё раз. Не важно, какие у меня причины, потому что они мои, и они не изменятся. Так что ты можешь либо стать моим другом, либо проваливай из моей жизни.
- Хмм. - Он уклончиво поднимает брови. - Что говорила твоя мама?
- Что?
- Днём, по телефону. Что она говорила, из-за чего ты так расстраиваешься?
- Не твоего ума дело.
- Друзья. Моего ума, если кто-то доводит моего друга до слёз. Я беспокоюсь. Она... ты приехала сюда, потому что оставаться с ней небезопасно? - Он спрашивает аккуратно, словно разговаривает с раненым животным, о том, что не знает, как правильно формулировать.
- Нет! Не так. Она отослала меня сюда, потому что беспокоилась обо мне.
- Трудная любовь?
- Нет, она боялась, что что-то страшное может случиться, если я останусь в Египте. Она... как бы верит в мистику. И ей снились плохие сны. Всё это глупо звучит.
- Нет, - говорит он серьёзным тоном. - Я понимаю. Я думаю, что людям стоит уделять больше внимания своим снам. Мы получаем отовсюду разного рода сигналы и прочую информацию, которую наш мозг не успевает обрабатывать, тогда за это дело берётся наше подсознание.
- Думаешь, плохие сныэто достаточное основание для принятия серьёзных решений?
- И хорошие сны тоже. Особенно хорошие сны. Ты так не думаешь?
- Нет. - Я задумываюсь о всех тех снах, что видела за последнее время. Сны о поглощающей темноте и о том, как всё вокруг рушится, пока я... бездействую. Правда ли, что я чувствую себя виноватой, что не поклоняюсь родителям так, как они хотят того от меня? Не думаю. Я думаю, что всё, что я чувствуюзлость. Но... Может быть. Я не знаю. Надеюсь, что нет.
- Хорошо, не сердись, но мне кажется, что твои родители переживают за тебя. Они пытаются максимально защищать тебя.
- Ну, да, только им нет дела до меня. Это самое простое решение, и они его приняли.
- С чего ты так уверена, что им нет до тебя дела?
- Не могу объяснить. Да и не имеет значения. Но, уж верь мне. Вся папина работа, вся его жизнь связана с тем, чтобы заботиться о людях, и он настолько погряз в этом, что ничего не знает обо мне. Он, даже не живёт в моём мире. А моя мама, вся такая мать-героиня, но когда доходит до дела, она ничего не делает для меня. Я для них лишь средство к достижению своих целей. На время. Они не любят меня. И никогда не любили.
- Я не думаю, что ты знаешь, о чём говоришь, когда рассуждаешь про любовь. Что это для тебя?
- Ну, из твоих слов следует, что я не знаю, что это.
Он улыбается.
- Моя семья делает из любви особую науку. Она стала нашей фишкой. Я говорил тебе, что моя мамапрофессиональная сваха?
Ну, естественно.
- В любом случае, мы, поэты-греки, тоже много думаем о любви. И, наконец, опережаем всех, делая три отдельных определения и слова для любви, просто чтобы объяснять её. Так что, может, твои родители любят тебя по-своему, и тебе сложно разглядеть в этом любовь, или ты не понимаешь их языка любви.
- Это чушь, Рио, - я могу говорить на любом языке мира. И на каждом из них им плевать на меня.
- Хорошо, может, они не любят тебя так, как тебе нужно. Но я не могу представить, что они совсем не любят тебя. Это же невозможно.
- Ты их не знаешь. Они способны на всё. - Прелюбодеяние, шантаж, попытка убийства, рождение детей для увеличения толпы почитателей. Почему бы не добавлять к списку их грехов и недостатков нелюбовь к одной глупой и неуместной смертной дочери?
- Нет, я говорю о том, что невозможно не любить тебя. Даже если они и самые плохие родители в мире. Если бы они не любили тебя, тебя бы здесь не было.
- Как скажешь, - бормочу я, беря в руки его телефон, чтобы включить какую-нибудь музыку и тем самым заставить его молчать. Он не знает их. Он не может понять. Уж если Сириус не понимает, то куда Рио до этого.
Я пролистываю плэйлисты и останавливаюсь.
- Почему у тебя есть плэйлист, который называется "Айседора"?
Он выхватывает из моих рук телефон, смущённо улыбаясь.
- Не желая выводить тебя из себя ещё сильнее, советую не включать этот плэйлист. - Игнорируя мой взгляд (почему, а, ну почему мне не передался по наследству взгляд, мгновенно вызывающий головную боль?), он выбирает какую-то инструментальщину. - Так что, если бы ты могла примириться со своими родителями и получить то, что тебе от них нужно, захотела бы ты встречаться с кем-нибудь? В этом причина?
- Что ты пристал ко мне с этим? Любовь приводит к разочарованию и боли, и все мы, так или иначе, остаёмся одни. Ничто, ничто в моей жизни не длится вечно.
- Давай рассмотрим проблему, беря во внимание все её аспекты. Любовьэто вопрос сам по себе. Но корень твоих доводов только то, что отношения бессмысленны из-за того, что длятся недолго, так?
- Ну да.
- Тогда почему ты занимаешься дизайном комнат? В смысле, они хороши сейчас, но стили и вкусы меняются. Ты не в силах создавать что-то на века. Музейное крыло, из-за которого ты выматываешь себя лишь ради того, чтобы оно находилось там несколько месяцев. Тогда зачем тратить так много времени и сил, вкладывая всю себя во что-то, что не вечно?
- Это другое.
- Как так?
- Ну, во-первых, комнаты не могут предавать. Я ещё не встречала такую, которая бы втайне от своей комнаты-сестры спала с её мужем.
Рио фыркает.
- Что ж, большинство людей, тоже не сделало бы этого. И в отличие от комнат, люди могут делать что-то в ответ. Жертвовать также как и ты или, даже больше.
- Людей нельзя сравнивать с дизайном. Я не могу тщательно выбирать всё, что входит в них, и я не могу представить кого-то, выбирающим то, что выбираю я.
- Тогда у тебя ужасное воображение. Но, что я понимаю, так это то, что мы имеем дело с проблемой контроля. Ты боишься, потому что другой человек находится вне зоны твоего контроля, как и то, что люди заставляют тебя чувствовать.
- У тебя плохо получается анализировать. Дизайн не имеет ничего общего с любовью. Глупые Боги, ты, должно быть, самый худший поэт на свете, если таковы твои метафоры.
Он смеётся.
- Видишь? Как я вообще могу быть высокомерным после общения с тобой? Однажды я дам тебе почитать мои стихи и решить самой. Но я не собираюсь менять тему. Ты трусишь?
- Нет.
- Тогда перестань так бояться потенциальной боли. Если именно так ты собираешься прожить свою жизнь, то, может, ты самаэто пустая комната. Ты мне нравишься. Я хочу быть твоим другом, но я, также хочу тебя в другом, совсем не дружеском качестве. И я не собираюсь извиняться или делать вид, что это не так.
Я отклоняю голову назад и зажмуриваюсь. Почему он постоянно заводит эту песню? Нам хорошо вместе. Мы хорошо проводим время. Мне нравится. Так надёжнее.
Он останавливает машину и я шокирована тем фактом, что мы уже приехали к дому Сириуса.
- Я понимаю, что ты напугана и что тебе пришлось пройти через боль. Но делать то, что легко и надёжно, не значит жить. Жизнь без страсти и любвиэто не то, чего ты достойна.
Его слова ранят меня в самые кишки, у меня кружится голова. Он прав. Я выбрала путь одиночества, потому что он безопасный и лёгкий. Это не значит, что я сильнее или умнее, чем кто-либо ещё. Просто я ... боюсь. Я позволяю боли, которую я вынесла за последние несколько лет, сдерживать меня от движения вперёд.
Я вылезаю из пикапа "на автомате", когда Рио открывает дверь. Я стараюсь не смотреть ему в глаза. Я трушу.
- Надеюсь, сегодня тебе приснятся хорошие сны, Айседора, - говорит он, и то, как моё имя слетает с его губ, звучит так, будто мне следует быть такой же сильной и смелой, как я считаю себя. Звучит так, словно часть меня, которую я оставляю запертой в моей могиле, не погребена, как я думаю. Звучит так, словно есть возможность для Айседоры, сильной и смелой, но не твёрдой и закрытой. Сильной, смелой и полной надежд, и открытой. Той, кому присущ оптимизм, наполненный любовью, и всепрощением.
Звучит cтрашно.
Мне хочется ещё раз его услышать.
Сириус сидит на диване, когда я, смущённая и вымотанная, вплываю в дом.
Сейчас середина ночи, но он сидит там, складывая крошечную одежонку, которая не может быть рассчитана на человека, даже на ребёнка. Он разглаживает складки молочно-белого сатинового одеяла. В выражении его лица смешались задумчивость и нежность.
Я прислоняюсь к стене. Я так устала, что хочу провалиться в неё и проспать там вечность. Через три часа мне нужно в музей. Через три часа мне снова придётся увидеть Рио. Не знаю, что делать. Сегодняшний вечер словно изменяет что-то. Может всё. А может ничего.
Сириус смотрит на меня и улыбается.
- Как ты уже можешь любить его? - Спрашиваю я. - В смысле, ребёнка. Ты, даже не знаешь, каким он будет и, уж точно, не знаешь, кто у вас будет. Но ты любишь его.
Он поправляет очки с толстой оправой, съезжающие на нос.
- Не знаю. Забавно, не правда ли? Но я думаю, что мама была права, когда говорила мне, что я не смогу понять того, как сильно она любит меня, пока не заведу собственного.
- Грёбаный потоп, прошу, больше никогда не произноси слов "мама была права".
Он смеётся, я прохожу через комнату и сворачиваюсь на диване, останавливая взгляд на полу.
- У тебя всё в порядке, малыш?
- Как так получается, что тебя всё устраивает в наших родителях? Как они могут тебя устраивать после всего того, что они нам сделали?
Он глубоко выдыхает.
- Ты говоришь про смерть?
Я вытираю под глазами. Слова Рио крутятся в моей голове, о том, что они, возможно, любят меня, но не так, как мне нужно.
- Как они могут любить нас, если могут вот так отпускать? Разве они не должны желать нам бессмертия? Они могут нам его дать. Я знаю, что могут. Глупый Хорохор бессмертен, и Анубис. Почему они поменяли правила? Разве я... разве мы не достаточно хороши для них?
- Ох, Айседора. - Он садится рядом со мной и кладёт руку мне на плечи.- Ты когда-нибудь давала маме возможность объяснить тебе это?
- Последние три года я делала всё возможное, лишь бы ни о чём с ней не говорить.
- Тебе следует выслушать её. Она очень много говорила со мной об этом. Но я думаю, у меня никогда не было такого стресса, как у тебя. Изо всех этих историй ты решила, что тоже можешь быть бессмертна. Я решил, что могу упасть замертво в любой момент, но я не придавал этому большое значение.
- Почему смерть не имеет большого значения?
- Потому что это не конец. У нас есть эта жизнь, и мы проживаем её так, как пожелаем, и потом мы переходим в следующую жизнь.
- Мама никогда не умирала. Почему мы должны умирать, если она нет?
- Ты никогда не задумывалась над тем, почему никто из нас не живёт рядом, и мы не часто навещаем друг друга?
- Потому что у мамы крыша слетела на почве контроля, и невозможно дождаться, чтобы поскорее свалить.
- Нет. Потому что когда мы становимся достаточно взрослыми, мама понимает, что дала нам все инструменты, чтобы мы могли хорошо устраиваться в жизни, и она хочет, чтобы мы делали именно это. Жили. Создавали собственную мифологию, а не поглощались её историями. Проживали счастливую смертную жизнь без драм, но с горестями и радостями, которых нет у неё, и в конце жизни приходили домой, чтобы эти два человека, которые изначально создали нас, провели нас в следующую жизнь. Знаю, ты думаешь, что смертность доказывает, что мы для них пустое место, но как же то, что они дали нам способность расти, меняться и прогрессировать, а потом закончиться? Это же самый прекрасный дар, который могли дать два безвозрастных вечноживущих очень-очень увязших Бога, любящих нас больше, чем что-либо ещё.
- Если смертностьтакой классный подарок, почему жизнь причиняет так много боли?