За стеной похрапывал Иннокентий Павлович; Геннадий лежал на диване, вздыхал и прислушивался к тихим ночным шорохам за окном. Интересно, где шляется по ночам Светка? Вчера ее провожал из института новичок из второй лаборатории здоровенный лоб с медной цепкой на бычьей шее, в клешах с пуговицами понизу, с походочкой штангиста: брюхо вправо, брюхо влево, ноги лень переставлять. С утра Юрчиков побежал наводить справки у ребят об этом типе; ничего особенного, даже не штангист, сечет слабо, хиппует Что могла найти в таком Светка? Впрочем, не хватало еще ему следить за Светкиной нравственностью! Не маленькая уже!
Юрчиков приехал в Ярцевск, когда Светка ходила еще в подростках этакой пухлощекой неуклюжей коротышкой. Познакомились они в институтском дворе на волейбольной площадке: Геннадий безжалостно выгнал ее из своей команды, чтобы не портила игру. Когда он через неделю появился вместе с друзьями в доме Иннокентия Павловича, всегда ласковый сеттер Динни, которого Юрчиков принялся чесать за ухом, немедленно цапнул его за палец. Свидетели уверяли, что Светка в это время ногой незаметно прищемила собаке хвост. Это была явная месть, но Юрчиков не обиделся, только задумчиво сказал, морщась от боли: «Странно. Толстые дети обычно добрые». Светка в слезах убежала в свою комнату, и Юрчиков вынужден был идти мириться. Он долго стоял за ее спиной, пряча улыбку, постанывал, выставлял распухший палец, вслух подсчитывал количество уколов от бешенства, которые ему придется сделать, и длину иглы у шприца. Светкина спина оставалась непреклонной. Тогда Геннадий, перегнувшись через Светкино плечо, увидел на столе исчерканный листок с нерешенной задачкой по алгебре и в одну минуту справился с ней, Светка вздохнула и сказала склочным базарным голосом: «Еще 213, 214 и 227»
И хотя она уже через год стала стремительно, прямо на глазах, превращаться в очаровательную девушку, хотя Геннадий не мог не видеть разительных перемен, происходящих с ней, он по-прежнему относился к Светке несерьезно. Друзья порой, недоумевая, спрашивали его: не «кадрит» ли он Светку? Юрчиков сердился.
Наконец ему надоело ворочаться с боку на бок, он нащупал в темноте сигареты, вышел на крыльцо.
Глухая ночь скрыла окрестности. Только верхушки сосен едва прочерчивались высоко в небе да еще выше изредка рокотали разноцветные светляки-самолеты. И все вокруг затоплял дурманный запах странных мексиканских цветов, похожий на аромат клейких молодых листьев, настоянный до горечи на губах. Словно весна, собрав здесь все свои запахи, задержалась, осталась островком среди лета, бросала вызов подступающей осени
Гена? Ты?
Юрчиков от неожиданной радости слетел с крыльца, не разбирая ступенек.
Ты один? А где все? Иннокентий? спрашивала Ирина Георгиевна, подходя.
Ух, какая молодчина! бросился к ней Геннадий. Уехали все, Иннокентий спит.
Ну во-от, протянула Ирина Георгиевна, очень довольная. Я думала, тут веселье, а все уехали, и хозяин спит С ума сошел, простудишься! Пойди оденься. Нет, не надо: Иннокентия разбудишь.
Она прижалась к Геннадию, скользнула ладонями по его голой спине; потянув со своих плеч пушистый платок, окутала им Юрчикова вместе с собой. Так они постояли несколько минут; вдруг Ирина Георгиевна поспешно оттолкнула его.
Когда-нибудь я этому Билибину последние цветы оборву! сказала она. Голова кружится Ты почему не спал?
Ждал. Думал, не сообразишь.
Недооцениваешь ты меня. Заявила категорически: мне скучно, пойду веселиться.
Черт ты в юбке!
У-у, протянула Ирина Георгиевна, посмеиваясь. Я без юбки черт!.. Ну молчу, все забываю: мой миленочек ханжа. И долго мы будем стоять?
Она потащила Юрчикова за руку напрямик через кусты, пока они не наткнулись на ограду.
Куда я в таком виде-то? засмущался Геннадий.
Слишком много вопросов задаешь. Да помоги же, тюлень, шепнула Ирина Георгиевна, становясь на перекладину и вглядываясь в темноту улицы. Ну?
Геннадий помог ей перелезть через ограду, а затем и сам перемахнул на улицу.
Садись! приказала Ирина Георгиевна.
Возле забора стояла черная соловьевская «Волга».
Так уж повелось в их отношениях: она командовала, он подчинялся. С того самого дня, когда Юрчиков зашел к ним как-то прошлым летом. Василия Васильевича он не застал, собрался уходить, но Ирина Георгиевна остановила его:
Подождите, скоро вернется.
Они ждали допоздна: в разговорах время пролетело незаметно. Ей нездоровилось все куталась в пушистый платок, несмотря на летнюю теплынь. Василий Васильевич позвонил из города, сказал, что задержится на банкете и останется ночевать. Посмотрев на часы, Геннадий спохватился. Ирина Георгиевна бросила небрежно:
Куда вы на ночь глядя, ваша хозяйка давно закрылась на все засовы. Ложитесь вон на веранде
Ночью она пришла к нему.
Случись это три года назад, Геннадий, скорее всего, Прекрасным Иосифом шмыгнул бы босиком в кусты возле дома, отсиделся бы там на скамеечке до утра, чтобы не быть подонком по отношению к своему благодетелю. Но к тому времени это отношение уже совершенно определилось. Он только сильно испугался от неожиданности. «Сердце чуть не выскочило со страху», признался он Ирине Георгиевне, вспомнив как-то об этой ночи. Она улыбнулась снисходительно: «Ну и что? Поймала бы и обратно поставила». Ирина Георгиевна была хирургом, и порой ее шуточки вызывали у Геннадия легкую тошноту. Наверное, решительность, которая отличала все ее действия, была профессиональной, а может, наоборот профессию она выбрала по характеру.
Машина вырвалась из городка и полетела по пустынному шоссе, расстилая перед собой белое полотнище света. Ирина вела «Волгу» по-мужски: не жалась из-за темноты к осевой, гнала впритык к обочине, едва придерживая баранку. Оба молчали. Геннадий сердился на нее, а еще больше на себя за то, что позволяет ей командовать, говорить пошлости, прыгать через ограду, у которой есть калитка, бешено гнать машину в ночь. Возможно, она хотела замаскировать разницу в их возрасте? Но зачем? Его тянуло к ней, и она это знала.
Однажды у нее вырвалось: «Я тебя украла» «У кого?» удивился Геннадий. «У твоих сверстниц». Сказано это было отнюдь не с раскаяньем, а с гордостью и сказано в тот момент, когда Ирина Георгиевна имела на это право, так что Геннадию не пришлось ни отрицать, ни подтверждать ее слова. Закончила она торжествующе: «У Светки!» «А также у Элизабет Тейлор и Светланы Жильцовой», продолжил Юрчиков. «Ого! В одном ряду? Ты действительно был влюблен в нее» «Если бы я был влюблен» начал было Геннадий и умолк, боясь обидеть Ирину Георгиевну. «Ты был бы с ней, а не со мной? Ошибаешься, милый»
Больше она никогда не возвращалась к этому разговору. Да и не было причин.
Тебе Билибин что-нибудь говорил? нарушила наконец молчание Ирина Георгиевна.
Говорил. Как, мол, ты можешь эту нахальную бабу терпеть?
Очень остроумно, улыбнулась она. Наверное, в своем Уральске ты был неотразим Между прочим, приходил Иннокентий к Василию Васильевичу. Хочет тебя забрать
Давай не будем об этом, попросил Юрчиков.
Не имею права?
Как-нибудь сами разберемся.
Дурачок, грустно произнесла Ирина. Твоя судьба решается. Василий очень обеспокоен. Ты знаешь, как он к тебе относится.
Юрчиков промолчал. Он не знал, как к нему относится Василий Васильевич. Слишком много было исходных данных. Опекал, помогал, возился. Любимый ученик. А в результате
Думаешь, у Иннокентия будет лучше? осторожно спросила Ирина.
Ничего он не думал. Лучше, хуже. Не те категории. Было бы настоящее дело. А если и у Билибина его не будет? Ребята говорят: Иннокентий играет честно. Три года Юрчиков был уверен, что и Соловьев играет честно.
Вот так же и Василий когда-то метался, как ты.
Можно было бы обойтись и без семейных воспоминаний. Уж во всяком случае не мчаться из-за них ночью бог весть куда. Очень, очень интересно: Василий Васильевич метался И они решали
Решили?
Решили, спокойно ответила она, не замечая или не желая замечать иронии в его голосе. Я рано все поняла.
Что все?
Жизнь. Людей. Сильный командует. Знаешь, почему женщины любят знаменитых? Инстинкт. Неосознанная надежда на продолжение сильного рода.
Было, поморщился Геннадий. Волки и овцы. Заранее извиняюсь, вы кто по этой системе будете?
Ирина лишь погладила ласково Геннадия по плечу, как бы молчаливо напомнив о его неотразимости в родном Уральске, упрямо продолжала:
Есть степень таланта, правда? Способности, талантливость, гениальность. Перевернуть все вверх дном, осветить неведомое, повести всех за собой это я понимаю.
Хочешь сказать я не гений?
Нет, просто взвешиваю. На одной чаше работа. Интересная, нужная, творческая, конечно. В итоге получишь степень, что-то там рассчитаешь, в лучшем случае ну, не знаю откроешь чего-нибудь. Если очень повезет. Это уже потолок. А на другой чаше власть! Она постаралась, чтобы голос прозвучал буднично. О ней считается неприличным говорить, а почему, собственно? Это тоже творчество, только здесь ты проявляешь себя целиком, становишься словно бы в сто, в тысячу раз сильнее и умнее, потому что умножаешь свои усилия на усилия многих. Конечно, сам решай, но если бы я
Кто же тебе мешает? пробормотал Юрчиков в смятении.
Я баба, ответила она, и глаза ее блеснули мягко и влажно. Для меня это важнее всего
Двадцать с лишним лет назад они шли с Соловьевым ночным городом, влюбленные и бесприютные, забрели в какой-то скверик, целовались на скамейке. Василий оказался совсем простачком, даже целоваться не умел. Он учился тогда в университете, она работала в большой клинике секретарем у главного врача знаменитого хирурга. Хирург, властный, сильный и умный человек, казался Ирине богом. Все трепетали перед ним и были отменно любезны и почтительны с ней, потому что она была его секретаршей и, как думали все, любовницей. Ирина стала бы его любовницей, если бы он захотел. Однажды главврач сказал, что задержится после работы, она может идти домой. Но Ирина тоже осталась и весь вечер просидела в приемной в сладком страхе, ожидая, когда он позовет ее. Он не позвал. А вскоре главврача сняли. Он пришел как-то, улыбнулся ей, как улыбались все, говорил избитые комплименты, глупо шутил. Когда он ушел, Ирина заплакала от разочарования.
Нового главврача Ирина хорошо знала. Раньше он, так же как все, говорил ей пошлости в приемной, улыбался, иногда дарил конфеты. Теперь откуда взялось? в кабинете сидел сильный, властный, умный человек. В него, правда, Ирина не влюбилась, поскольку богом он стал уже на ее глазах. Она сделала вывод: власть делает человека интересным, умным, значительным
А Василий был совсем лопух. Она познакомилась с ним в очереди за билетами в кинотеатр, с ним и Иннокентием Билибиным. Оба ей сначала не понравились: молокососы студентики, мальчишки. Однако Иннокентий вскоре заинтересовал ее. Она привыкла к людям самостоятельным, серьезным, но люди эти жили сегодняшним днем, целиком поглощенные им. Иннокентий весь рвался в прекрасное будущее. Все, что до тех пор произошло в науке, произошло до него и поэтому страдало ощутимыми дефектами, которые именно он, и больше никто, должен был устранить, открыв перед наукой новые блистательные перспективы. Роман их протекал бурно: ссорились и мирились. Пока дело ограничивалось вздохами под луной в скверике, долгими прощаниями в темном подъезде и чаем с вареньем в комнатке, за стеной которой, у соседей, осторожно покашливали Иринины родители, все шло хорошо. Но когда она из самых лучших побуждений попыталась объяснить Иннокентию устройство мира, тайные пружины, которые приводят в движение людей, определяют их отношения и поступки, тот стал нервничать.
А потом Иннокентия исключили из университета, он уехал учиться в другой город. Если бы Иннокентий проявил настойчивость, она бы поехала к нему. Но писал он редко и все о каких-то посторонних предметах. А потом и совсем перестал.
Василий Васильевич в то время казался ей мальчишкой, тоже мечтал о новых горизонтах, но Ирина Георгиевна очень быстро поняла, что в нем она не разочаруется.
Ну что ж, Ирина Георгиевна рассчитала точно. Так оно и случилось.
Ирина, ну остановись же, еще раз попросил Юрчиков.
Глупый, ответила она, очнувшись от воспоминаний. И, притормозив, свернула с шоссе на глухой, убегающий в рощу проселок.
VI
День у Соловьева, как всегда, был расписан по часам. Сначала к Старику, затем на службу, потом в издательство и наконец на прием в Дом культуры. На прием Василию Васильевичу очень не хотелось ехать. Делегация, которую принимали там сегодня, была не ахти какого уровня, соответствовал ему и уровень приглашенных. Поэтому рассчитывать на полезную встречу с людьми, занимающими в обществе известное положение, с людьми, с которыми Соловьев старался поддерживать постоянный контакт, не приходилось. Однако сегодня он был дежурным членом правления Дома культуры, ехать надо было, хотел он этого или нет. Что поделаешь: раз на раз не приходится, сегодня так, а завтра иначе. На прошлом приеме он сидел рядом с Олегом Ксенофонтовичем, и тот остался очень доволен, когда Соловьев парировал пару каверзных вопросов, подкинутых зарубежным корреспондентом.
Он не стал будить жену. По всем признакам, она вернулась только под утро. Мотор еще не остыл, в машине не выветрился запах духов и табачного дыма. Василий Васильевич во избежание осложнений никогда не думал о жене плохо. На длинной дистанции их супружеской жизни она сумела сохранить преимущество, которое имела на старте. Соловьев давно уже считался уважаемым и даже заслуженным членом общества, перспективы у него открывались еще более радужные, а для жены, похоже, он оставался все тем же Васенькой, которого она учила некогда по обширной программе от поцелуев до жизненных принципов. Василий Васильевич подозревал, что она сознательно поддерживает их отношения на таком выгодном ей уровне; порой жена бывала совершенно безжалостна в утверждении своей власти, поводы она находила легко. Так или иначе, вопреки или благодаря стремлению Ирины Георгиевны командовать, авторитет ее в глазах мужа стоял неизменно высоко. Василий Васильевич только проветрил машину, опустив боковые стекла, и тотчас мысли его переключились на другой предмет.
В Дом культуры не хотелось ему ехать еще по одной причине. Там работала Люся женщина миловидная, с ярко нарисованными «под Нефертити» глазами, но вместе с тем столь наивными, что у любого тотчас возникало сомнение в этой наивности, а у некоторых желание разрешить свои сомнения. Василий Васильевич был в числе последних, и с некоторых пор его поездки в Дом культуры значительно участились. Люся оказалась действительно наивной. В первый же вечер он узнал, что все люди хорошие, кроме тех, конечно, которых ругают в газетах и по телевизору, и что самое большое счастье приносить пользу обществу. На другой день Василий Васильевич спросил:
Ну, Люсенька, куда пойдем?
Она, не раздумывая ни минуты, ответила:
В картинную галерею.
Куда-куда? поразился Соловьев.
Я там уже тысячу лет не была, месяца два, пояснила Люся.
И она тут же стала доказывать, что не ходить в сокровищницу русского искусства хотя бы раз в месяц преступление.
К своему поклоннику Люся относилась с величайшим почтением, считая его Человеком с большой буквы: она видела, сколько сил и времени Василий Васильевич отдает людям. Судя по всему, она должна была всерьез принять их отношения; наверное, втайне не раз мечтала о будущем, в котором они вместе приносили бы пользу обществу и вместе хотя бы раз в месяц ходили в картинную галерею: молодая, красивая жена и уже не первой молодости, но элегантный, с седыми висками муж-ученый. Но ни разу ни единым словом она не обмолвилась о своей мечте. Девушка забавляла и умиляла Соловьева, но недолго: встречи их почти совсем прекратились. Однако он по-прежнему испытывал к ней самые добрые чувства. Встречая теперь Люсю в Доме культуры, Василий Васильевич ощущал неловкость, когда она ласково здоровалась с ним: в ее наивных подрисованных глазах он замечал немой, но настойчивый вопрос.
Поездки на машине за рулем бодрили Соловьева лучше утренней гимнастики. Шоссе казалось ему символом жизни. Здесь все торопились, обгоняли друг друга, нетерпеливо сигналили и ругались, если какой-нибудь бедолага, задрав капот посреди дороги, лез в заглохший мотор, с трудом притормаживали у светофоров, чтобы рвануться вперед не на зеленый на желтый свет, опередить других. Соловьев вел машину легко, уверенно, не рискуя слишком, но и не давая оттереть себя, пропуская вперед лишь самых оголтелых.