Она виновато улыбнулась.
Не сердитесь на него. И заходите. Обязательна заходитеПрощаясь, она крепко, по-мужски, пожала нам руку.
Сотню-другую шагов по улице мы прошли молча. Сергей шагал быстро, не глядя по сторонам, уткнув подбородок в воротник плаща.
Теперь нам обратного пути нет, очень решительно сказал я наконец, хоть сдохни, а Шпагину надо помочь!
Да, согласился Сергей, Михаил прав, надо определенно идти именно по этой дорожке.
Я присмотрелся к нему и понял, что он думает не о Шпагине и вовсе не занят своими переживаниями. Он и так и эдак прокручивал в голове проблему логосов!
Я завистливо вздохнул и спросил с любопытством:
Что ты имеешь в виду? И долго еще ты будешь играть со мной в прятки?
Гранин покосился на меня и заговорщицки сказал:
Тихо!
В глазах его появилось лукавство.
Догадки пугливы, Николенька, они ужасно не любят, когда о них говорят преждевременно. И если что не такисчезают без следа!
6
Через несколько дней после памятного визита к Шпагину Сергей во время завтрака вдруг спохватился:
Да Постарайся побыстрее разделаться с делами и пораньше приходи домой.
Дожевывая бутерброд, я невнятно проговорил:
А зачем это пораньше?
В гости пойдем, коротко ответил Сергей.
Я удивленно посмотрел на Гранина, но он невозмутимо завтракал, не обращая на меня внимания, держа в левой руке вилку, а в правой нож и очень ловко ими управляясь. Он был жутким снобом в этом отношении и всегда вел себя за столом точно на званом обеде, что меня порой слегка раздражало. Неодобрительно следя за Сергеем, я спросил:
А это обязательнов гости? Я имею в виду себя.
Обязательно.
Но с какой стати? Ты же не ходил со мной к Михаилу?!
Ты и не просил меня об этом. А потом, Сергей поднял на меня чуточку грустные, чуточку лукавые глаза, есть некоторые обстоятельства, ты уж поверь мне на слово.
Ну, если обстоятельства, так и быть, поверю.
В эти самые гости Сергей собирался так долго, словно мы отправлялись на светский раут. Он тщательно побрился, надел свой лучший костюм, три раза менял галстук и поинтересовался, не стоит ли зайти в парикмахерскую подровнять прическу. Я ответил, что не стоит, но, глядя на Сергея, тоже облачился в свой лучший костюм. Мне очень хотелось узнать, к кому мы идем, но, помня просьбу Сергея поверить ему на слово, я сдержался.
Таинственные знакомые Гранина жили в самом центре города в четырехэтажном здании старой постройки. Войдя в широкий подъезд, я направился было к лестнице, но Сергей остановил меня и взглядом указал на кабину лифта.
Да он не работает, сказал я, по опыту зная, что такое лифты в старых домах.
Работает, хмуро ответил Сергей, в этом доме все работает.
Гранин не ошибся, лифт в самом деле работал и исправно поднял нас на третий этаж. Выйдя из кабины, мы оказались перед высокой дверью, на которой была прикреплена массивная бронзовая табличка. На ней крупными буквами значилось «Профессор Гершин-Горин Б.И.», а ниже уже помельче и не так выпукло«Психиатр». «Понятно, подумал я, но не совсем».
Гранин протянул руку и деликатно нажал кнопку звонка. Через несколько секунд что-то щелкнуло раз-другой, загремела цепочка, и только после этого дверь распахнулась окончательно. На пороге стояла молодая, скромно одетая и очень красивая женщина.
Я вас слушаю, вежливо, но суховато проговорила она.
Я молчал, несколько ошарашенно разглядывая красавицу, появившуюся вместо дряхлого профессора, которого я ожидал увидеть. Молчал и Сергей. Я удивленно покосился на него, но в этот момент холодное лицо женщины дрогнуло, и она сказала удивленно, обрадованно и, пожалуй, смущенно:
Сережа!
Здравствуй, Лена, мягко ответил Гранин.
Долго же ты не навещал нас, укоризненно начала молодая женщина и вдруг спохватилась:Да что мы стоим здесь? Проходите!
Последнее слово фразы относилось ко мне и было сказано совсем в другом ключеприветливо, но без всякой теплоты. Пропуская нас в переднюю, Лена обернулась через плечо и крикнула:
Боря! К нам гости!
В ответ раздался приглушенный, неопределенный звук, что-то вроде «ну вот» или «опять», что привело меня в легкое смятение.
Пока мы раздевались, Лена продолжала по-семейному упрекать Сергея за то, что он так долго не показывался, а я думал: может быть, профессора психиатрии и экстравагантные люди, однако они вряд ли позволяют дочерям называть себя по имени, а поэтому Лена, очевидно, не дочь, как я решил сначала, а жена профессора. В таком случае у нее какие-то странные взаимоотношения с Сергеем, а впрочем, кто их знает, красавиц. Для меня они всегда были чем-то вроде комплексных чисел, которые удобно и приятно использовать при решении многих задач, но истинный смысл которых непостижим для человеческого ума.
Скрипнула дверь, и в переднюю вошел высокий полноватый мужчина средних лет с крупными правильными чертами лица. Несколько мгновений он разглядывал нас, щуря красивые темные глаза, а потом несколько театрально развел руками.
Ба, Сергей Владимирович, четко проговорил он приятным баритоном и крепко пожал руку Сергею.
Сергей довольно церемонно представил меня хозяевам дома, а я машинально отвесил легкий поклон. У меня было такое ощущение, точно это не я, а кто-то другой, виденный мной в каком-то зарубежном фильме, двигается и говорит за меня в этой квартире. Я чувствовал себя настолько уверенно благодаря этому, что меня не смутил даже пристальный взгляд Гершина-Горина, которым он ощупал меня, сохраняя любезную улыбку на холеной физиономии.
Да, что же вы остановились? Проходите, предложила Лена.
Проследив за ее приглашающим жестом, я уперся взглядом в уголок комнаты, вероятно гостиной: тяжелый ковер на полу, ультрасовременное кресло, тусклый блеск полированной мебели, фарфор и хрусталь за стеклом.
Прости, Лена, но я по делу, извинился Сергей и повернулся к Гершину-Горину, к вам, Борис Израилевич.
Всегда одно и то же, слегка кокетничая, обиделась молодая женщина. Дела, дела, дела. Надеюсь, Сережа, ты потом и для меня найдешь несколько минут.
Непременно, светски ответил Сергей.
Если по делу Гершин-Горин снова остановил на мне испытывающий взгляд, то прошу в кабинет.
К моему удивлению, кабинет психиатра представлял собой полный контраст с виденным мною уголком гостиной и был обставлен в подчеркнуто строгом, академическом стиле: рабочий стол, книжный шкаф, какая-то сложная радиотехническая аппаратура, кушетка за ширмой и полумягкие стулья. Никаких украшений, ничего лишнего, ничего похожего на роскошную гостиную. Гершин-Горин любезно усадил нас и сел рядом, а не за докторское место за столом, подчеркивая, видимо, этим неофициальность беседы.
Ну, проговорил он, снова ненадолго останавливая на мне свой пристальный взгляд, слушаю вас, Сергей Владимирович.
И, чуть приподняв брови, изобразил на своем красивом лице любезное и несколько снисходительное внимание. Гранин усмехнулся и мимоходом заметил:
Если вы, Борис Израилевич, считаете моего друга своим потенциальным пациентом, то глубоко заблуждаетесь. С психической точки зрения он совершенно безупречен.
Меня в жар бросило, а Гершин-Горин негромко и вкусно рассмеялся.
Признаюсь, я думал именно об этом.
Только теперь я догадался, что означали пристальные взгляды профессора психиатрии. Я сидел красный, Сергей посмеивался, а Гершин-Горин лениво сказал мне:
Полноте, не стоит сердиться на естественную ошибку специалиста.
Повернувшись к Сергею, он продолжал уже в другом тоне:
Но, Сергей Владимирович, какое же другое дело могло привести вас ко мне?
Мне нужен ваш совет.
Советымоя специальность, начал было Гершин-Горин, но его прервал стук в дверь.
Да, да, с ноткой недовольства слегка повысил он голос.
Дверь распахнулась, и в кабинет вошла Лена с подносом в руках. На подносе стояла бутылка коньяка, тарелка с тонко нарезанным лимоном, розетки с сахарной пудрой и три маленькие, сверкающие затейливой резьбой рюмки. Поставив все это на стол, Дена сказала с улыбкой:
Я думаю, рюмка коньяка не повредит вашим мужским делам. Верно, Сережа?
И она непринужденно положила свою белую руку на плечо моего друга.
О, «Двин»! говорил между тем Гершин-Горин снисходительно восторженным тоном знатока, разглядывая бутылку на свет. Я и не знал, Леночка, что у нас в доме есть такой чудный коньяк.
Деловым мужьям и не полагается знать всех секретов дома. невозмутимо ответила Лена и сняла руку с плеча Сергея. Я пойду, не смею мешать вашим делам. Она улыбнулась всем и никому в отдельности и вышла, оставив после себя пряный аромат дорогих духов.
Гершин-Горин проводил ее взглядом, мельком глянул на Сергея, ловко налил три рюмки коньяка и, проговорив «прошу», взял одну из них, Сергей взял другую, я третью. Я держал рюмку в руке и медлил. Мне почему-то хотелось посмотреть, как выпьет коньяк Гершин-Горин. Он не заставил себя ждать: медленно, смакуя каждый глоток, опорожнил рюмку, ухватил двумя пальцами ломтик лимона, обвалял его в сахарной пудре, ловко бросил в рот и, облизав полные губы, причмокнул ими от удовольствия. Поймав мой взгляд, Гершин-Горин непринужденно подмигнул, усмехнулся, вытер белоснежным платком губы и обратил к Сергею внимательный взгляд:
Итак, слушаю вас, Сергей Владимирович.
Гранин, успевший покончить с коньяком, не торопясь поставил рюмку и откинулся на спинку стула.
Мне хотелось бы знать, Борис Израилевич, что известно психиатрам о внутреннем механизме безумия?
Рука Гершина-Горина, тянувшаяся с платком к карману, замерла на полдороге.
То есть? переспросил он.
Сергей улыбнулся.
К сожалению, я могу лишь повторить вопрос. Знаете, как говорят англичане, я сказал то, что я сказал.
Так неопределенно протянул Гершин-Горин и спрятал платок в карман. Какое же конкретно заболевание вас интересует?
Да, честно говоря, я бы послушал обо всех, о которых вы можете рассказать.
Так снова протянул Гершин-Горин и насмешливо прищурил свои красивые глаза. А скажите, уважаемый Сергей Владимирович, за коим бесом вам это понадобилось?
Что может быть естественнее желания расширить свои знания? невинно ответил Сергей.
Гершин-Горин чуть улыбнулся.
Если хотите получить обстоятельный ответ, давайте на чистоту, Сергей Владимирович.
И Сергей засмеялся.
Если вы настаиваете!
Только в интересах дела!
Хорошо, я буду откровенен.
Сергей ненадолго задумался, а я сделал легкое движение, мне почему-то боязно было доверить тайну Шпагина этому леопарду.
Я буду откровенен, повторил Сергей, суть дела выглядит следующим образом: у некоторых вычислительных машин достаточно сложной и совершенной конструкции обнаружились такие погрешности в работе, которые при желании можно истолковать в психологическом, более того, в психиатрическом плане
Как сумасшествие? резко спросил профессор.
В этом роде.
Так!.. Профессор налил себе рюмку коньяка, залпом выпил и небрежно бросил в рот ломтик лимона.
Так!.. невнятно повторил он, посасывая лимон и морщась от кислоты.
Поднявшись со стула, он прошелся по кабинету и остановился перед Граниным.
Может быть, мне и не следовало говорить об этом, раздельно произнес он, но догадываетесь ли вы, что психические ненормальности машинэто блестящее научное открытие?
Я насторожил уши. До сих пор история с логосами представлялась мне лишь печальным недоразумением.
Не совсем, неопределенно ответил Сергей.
Я так и думал, вздохнул Гершин-Горин и, смакуя каждый звук, сказал в пространство, машинное сумасшествие! А, каково звучит?!
Он резко повернулся к Сергею.
Понимаете ли вы, что это настоящий переворот в психологии и психиатрии? Моделирование психических заболеваний, анализ их функциональной сущности, разработка принципиально новых методов лечения, перевод всей психиатрии на математический язык. О, голова идет кругом! Я вижу четкие контуры новой науки!
Так уж и науки, подзадоривая, усомнился Гранин.
Именно науки! Что бы вы сказали в недалеком прошлом о гибриде биологии с техникой? Нелепица! Ублюдок! А сейчас это полноправная и авторитетная наука. Теперь на повестку дня встает вопрос о создании нового гибридагибрида высшей кибернетики, психологии и психиатрии.
Психокибернетики? подсказал Сергей.
Ну, поморщился Гершин-Горин, неэстетично и прямолинейно. Скажем такпсихоника. Каково звучит?! Впрочем, ближе к делу. В какой же все-таки форме проявляется сумасшествие машин?
Один старый психиатр установил шизофрению, но оказался махровым консерватором и наотрез отказался от дальнейшего сотрудничества.
М-да-а удовлетворенно протянул Гершин-Горин. Я от сотрудничества не откажусь. Итак?
Я не понял, что значит это «итак», а вот Сергей сразу сообразил.
Хорошо, медленно произнес он, можете считать, что такое сотрудничество вам предложено.
Гершин-Горин глубоко вздохнул и очень серьезно сказал:
Уж кому-кому, а вам я верю, Сергей Владимирович. Даже на слово.
Прохаживаясь по кабинету, Гершин-Горин говорил профессионально суховатым тоном, отчетливо выговаривая каждое слово, словно читал лекцию:
Откровенно говоря, не стоит возлагать слишком большие надежды на психиатрию и психиатров. Мы, психиатры, не столько ученые, сколько знахари и колдуны. Я говорю вполне серьезно. Если хирурга сравнить с современным инженером, то терапевт будет выглядеть кустарем, работающим в плохонькой мастерской, а психиатралхимиком. Алхимики наугад смешивали разные вещества в надежде получить философский камень, а мы также наугад применяем самые различные средства, надеясь на излечение больного. Мы, голые эмпирики, работаем по существу вслепую. Чтобы стать зрячими, нам не хватает того самого знания, за которым вы пришли сюда, знания внутреннего механизма безумия.
Не знаю почему, но мне все время хотелось противоречить Гершину-Горину. До поры до времени я сдерживался, но теперь не выдержал:
По-моему, вы сильно преувеличиваете беспомощность психиатрии, заметил я.
Гершин-Горин насмешливо взглянул на меня. Когда он этого хотел, физиономия у него была очень подвижной и выразительной. Вот и теперь его усмешка выразила примерно следующее: «Милый мой! Какого черта мне, профессору психиатрии, вы толкуете об этой науке? Экий же вы самонадеянный болван!» Однако вслух он сказал мягко и снисходительно:
Было бы ошибкой считать, что мы слепы совершенно. Психиатрией накоплен колоссальный эмпирический материал. Не чужды мы и некоторых теорий, Гершин-Горин опять усмехнулся. Например, мы отлично знаем, что такое травматическая психиатрия. Умеем сознательно лечить психиатрические заболевания инфекционного характера: последствия сифилиса, энцефалитов, лихорадки и так далее. Недурно мы разбираемся в незначительных отклонениях от стереотипа, скажем, при различного рода неврозах и истериях. Но если посчитать зрячее поле нашей деятельности, то оно составит не более 50 % всей площади психической равнины. Другая же половина, в том числе и пресловутая шизофрения, для нас девственно темна. Мы применяем те или иные методы лечения лишь потому, что они дают желаемый эффект; лечение таких заболеваний, кстати говоря, отличная модель «черного ящика». Конечно, психиатры отнюдь не чужды некоторых вольных гипотез. Однако чтобы превратить их в настоящие теории, нам не хватает главногознания того, что собою представляет безумие в чистом виде, при полноценном с физической и морфологической точки зрения мозге. Мало того что мы не знаем ничего о болезненном состоянии, о безумии, мы плохо представляем себе, что такое сознание полноценное, что такое простая вульгарная мысль.
Это вы напрасно упрямо сказал я, глядя в пол. Философия давно установила, что такое сознание и что такое мысль.
Вы думаете, я не знаю философского определения сознания? Сознаниесвойство высокоорганизованной материи, оно не материально, а идеально, не субстанционально, а функционально. Знаю! Может быть, для философии эти определения и хороши, но я не философ, я врач. Мне надо лечить людей или по крайней мере знать, что они не излечимы. Лечить эффективно и гарантированно. А чтобы это делать, надо четко представлять себе, что значит с точки зрения внутренней технологии мозга мыслить правильно или неправильно, грубо говоря, какова формула разума и каковабезумия. Поиск ключей к сознанию, мысли, а стало быть, и к исцелению безумия, ведется ныне не в кабинетах психиатров, а на листах бумаги с математическими формулами, в лабораториях, где создаются сложнейшие логические машины. Однаков этом я убежден твердовы, кибернетики, достигнете немногого, если не пойдете на альянс с нами, психиатрами.