Там была одна из тех утечек из самого сердца правительства, которыми славилась эта газетка, нимало не заботясь о том, что подобная публикация идет вразрез с их строгим разворотческим курсом. Что угодно ради сенсации. Это были тщательно подобранные выдержки из меморандума Королевских ВМС, указывавшие, что роскофское дело было несчастным случаем. Представленные сведения не оставляли в этом сомнений: данные радаров и спутников, сообщения «корабль берег», сообщения водолазов-спасателей патрульному кораблю, переговоры французского посольства и Елисейского дворца и рассказы очевидцев. Джим перечитал статью дважды. Ни к чему из этого не мог иметь доступ Саймон. Среди множества диаграмм и фотографий была и фотография с ним, где он стоял на аэродроме, мокрый и гордый, рядом с гробами, обернутыми флагами. Эта утечка была политической акцией, несомненно со стороны оборотчиков. Источник был очевиден. Заговор заднескамеечников и эта новость росли из одного места. Его враги не теряли времени, и разворотизм был под угрозой. Джим понял, что действовать нужно быстро.
Офис Ширли уже подготовил заявление для прессы. Джим прочитал его и удалил все намеки на извинения перед французами. Он не желал терять лицо. Он отказался от интервью. В двух словах, премьер-министр был невыразимо рад узнать, что случившееся с командой «Ларкина» оказалось трагической случайностью. Наши храбрые Королевские ВМС представили неопровержимые доказательства, которые французское правительство, по тем или иным причинам, представить было не в силах. Ужасная потеря, пережитая семьями погибших, оставалась предметом глубокой понесших утрату Премьер-министр выражал благодарность французским властям за все их и желал заверить наших добрых соседей, что служебные перехваты их радио- и телефонных сообщений были не более чем искренним выражением глубокого уважения со стороны Соединенного королевства. для Пятой республики.
Он поставил подпись под текстом и сказал сотрудникам, поднимаясь обратно в свои апартаменты, чтобы его не беспокоили. Он запер за собой дверь, убрал бумаги с кофейного столика и положил на него большой блокнот и шариковую ручку с красными чернилами. Какое-то время он сидел в задумчивости, обхватив подбородок ладонью, а затем принялся писать имена, обводить их кругами и соединять одиночными или двойными линиями со стрелками и знаками вопроса. Он оценивал действия и возможные последствия, вероятность их раскрытия и возможности отрицания своей причастности, рассматривая все это через искаженную призму альянсов, разрывов и опал. Его разум идеально подходил для этого, он был прекрасно сбалансирован и отличался приспособляемостью благодаря генетическому наследию невообразимой длительности, обеспечивавшему процветание его вида в течение миллионов лет, возводя выживание до уровня искусства. К тому же жизнь в постоянной, можно сказать рутинной, борьбе выработала в нем почти бессознательное мастерство самозащиты и охраны своих владений причем скрытно. Он твердо знал, что победа будет за ним. Плетя интриги, он полностью реализовывал себя и переживал полноту бытия, радостно погружаясь в политику в самом чистом значении, то есть следуя принципу «концы в воду». Он усердно думал и высчитывал, и через полчаса ему стало ясно, что для убийства министра иностранных дел уже слишком поздно. Он открыл чистую страницу и задумался.
Были и другие, более мягкие, способы устранить противника. Современная общественная жизнь предоставляла метафорический арсенал вооружений не хуже гранат с растяжкой, отравленных дротиков и пехотных мин, ожидающих неосторожного шага. На этот раз Джим не колебался. Ему понадобилось два часа для написания статьи возможно, для «Гардиан» своего рода признания, которое требовало от автора навыка, совершенно чуждого Джиму, вживания в чужой разум. Но он старался как мог, и уже через три абзаца ему стало жалко себя, точнее, того, кого ему следовало найти и задобрить. Или припугнуть. Это была схема с открытым финалом. Выяснить его можно было, только дописав текст до конца. Поставив точку, Джим встал с чувством эйфории и принялся мерить шагами небольшое пространство чердачной комнаты. Ничто не приносило такого раскрепощения, как хорошо сплетенная паутина лжи. Вот почему люди становятся писателями. Он снова присел и протянул руку к телефону. В его списке было три имени. Кому он мог доверять? Или кому он не доверял в наименьшей степени? Едва задав себе этот вопрос, он уже знал ответ, и его указательный палец застучал по клавишам.
Главное, что всем было известно о Джейн Фиш, это что она курила трубку. А также то, что на самом деле это не так. То есть она вообще не курила. Много лет назад, когда она начинала свой путь в политике с самой скромной, неблагодарной и наименее популярной должности в правительстве, госсекретаря по делам Северной Ирландии, она посетила мероприятие в Белфасте по сбору средств на борьбу с курением. Она согласилась затянуться на камеру трубкой и выдохнуть в лицо ребенку, чтобы продемонстрировать опасность пассивного курения. Девочка, заранее подготовленная, закрыла глаза и не дышала. Но картина общественной жизни пишется широкими мазками. Эта фотография вызвала двухдневную бурю возмущения в СМИ. Поскольку Фиш имела правильную речь, хорошие манеры и приятное невыразительное лицо, карикатуристам ничего не оставалось, как изобразить ее с трубкой во рту. Для авторов политических скетчей она навсегда стала «Джейн Фиш с трубкой». Она была популярной фигурой. В глазах общественности она была прагматичной личностью и заслужила симпатию публики за свое неприятие прилюдного кормления грудью. Сперва она была пылкой оборотисткой, после чего, повинуясь воле народа, стала не менее пылкой разворотисткой. Сторонники обеих партий восхищались ее красноречием.
Из трех женщин в списке премьер-министра она, как он считал, стояла ближе прочих к своим феромонным корням. И он не ошибся. Тем вечером, когда он изложил ей по телефону факты, она немедленно признала необходимость жестких мер. Она призналась, что всегда имела сомнения насчет Бенедикта. Джим тут же отправил ей с мотокурьером свою рукопись в запечатанном пакете. Через полтора часа она перезвонила и предложила некоторые поправки. Одни касались исторических сведений, другие того, что она назвала «вопросом голоса». Следующим утром Ширли перепечатала набело текст и направилась на Кингс-кросс, чтобы доставить горячий материал в «Гардиан» и обсудить условия публикации. Премьер-министр настоял, чтобы пресс-секретарь оставалась в редакции, пока будет готовиться к печати свежий номер. «Гардиан» всегда отличалась широтой своих взглядов, одно время там вел колонку Осама Бен Ладен, а в штате журналистов числился официальный член экстремистской организации Хизб ут-Тахрир [23]. При других обстоятельствах «Гардиан» едва ли напечатала бы статью Джейн Фиш, но разве могло устоять оборотческое издание, когда один министр сводил счеты с другим в правительстве, которое оно презирало?
Дорогого стоит видеть, что творится в издательстве большой газеты за несколько часов до публикации горячего материала. Работа кипит, являя примеры высочайшего профессионализма и командного духа, долговременной памяти и оперативного анализа. Все здание гудит. Ширли позже рассказывала коллегам, что это было все равно что находиться в лазарете на передовой в самый разгар ожесточенной битвы. Редактор переделала всю первую полосу с передовицей и три внутренние полосы. К пяти вечера печатные станки выдали первые экземпляры. Должно быть, это был волнующий момент для журналистов старшего поколения взять в руки свежую бумажную газету. Но сейчас это было неважно. Веб-сайт газеты уже распространял волнующие откровения с постоянными обновлениями, не прекращавшимися в течение четырех часов. Конкурирующие газеты могли успеть подхватить эту историю для завтрашних тиражей, а телеканалы поменять порядок подачи материала в вечерних новостях. Социальные сети, блоги, политические электронные журналы были в ударе. Роскофское дело, с его вздорным пафосом, намекавшим на убийство, тогда как это был несчастный случай, потеряло актуальность. Если премьер-министр и обвинял французов, он ошибался не больше всякого англичанина. У побережья Бретани все было чисто, но только не в Уайтхолле. Лицо, занимающее одну из первых государственных должностей, запятнало себя позором. Где же был министр иностранных дел? Когда он уйдет в отставку? Как правительство справится с кризисом? Что это значило для разворотизма? Когда же государственные мужи реформируют отжившую систему? На этот вопрос премьер-министр давал однозначный ответ.
Четыре
Статья, насчитывавшая 2857 слов, выражала в большей мере сожаление, нежели желание мести. Это был рассказ о домогательствах, запугивании, непристойных насмешках и неприемлемых прикосновениях, переходивших иногда в словесные оскорбления. Фиш позаботилась подчеркнуть, что изнасилования как такового не было, и это только повышало доверие к ее словам. То, что прямодушная, откровенная уроженка севера говорила об этом с таким болезненным чувством, тронуло людей до слез. Даже глаза младшего редактора увлажнились. Возмутительные события, о которых шла речь, происходили в течение двадцати месяцев, пятнадцать лет назад, когда Джейн Фиш была личным парламентским секретарем Бенедикта Сент-Джона, занимавшего должность министра труда и пенсий. Все эти годы она жила в мучениях, слишком опасаясь за свою карьеру, слишком стыдясь такого признания и странным образом не желая портить репутацию своего одаренного коллеги. Теперь же она решилась нарушить молчание, поскольку младшему ребенку министра иностранных дел исполнилось восемнадцать лет, и еще потому, что она пришла к убеждению, что этого требует ее долг перед молодыми женщинами, занимающими подчиненные позиции, наподобие той, что когда-то занимала она. Заголовок передовицы гласил: «Позор министра иностранных дел». На фотографии, сделанной относительно недавно, Фиш следовала за Сент-Джоном с багажом к поезду. Вокруг статьи пестрели тексты, дававшие объяснения и анализ произошедшего. На первой полосе главный редактор сокрушалась о столь гнусном поведении, но предостерегала от поспешных суждений. На редакционной полосе младший сотрудник «Гардиан» заявлял, что жертва не только всегда права, но и имеет право на доверие.