Кому, наконец, придёт в голову предъявлять претензии врачу который делает свою работу, или к портному, или к пекарю, или к пахарю, или к токарю. Люди равны самим себе это самое важное.
Я готов уважать их труд (и образ мыслей) и, допускаю, что лучшие из них готовы уважать чужой труд (и чужое мировоззрение хотя бы до тех пор, пока оно не становится угрозой для них).
Им не нужно фотографироваться с автоматом они могут сфотографироваться в своём белом халате с красным крестом, на фоне своей горы и норы, с мольбертом, с компасом посреди Антарктиды («чёрт, где здесь юг?»), непосредственно у токарного станка. Или вообще не фотографироваться.
Куда больше меня забавляют те, кто идут в нашем списке первыми, вид распространённый и назойливый, все эти мужики высшей пробы, гордые, как дорогой коньяк, с челюстями, кадыками, костяшками кулаков и повадками вожаков прайда.
Мужской тип, с утра до вечера несущий свою звероватую мужскую состоятельность, мало чем подтверждённую, или подтверждённую откровенно не тем и не так, чем её стоило бы подтверждать, самый отвратительный.
Я любого бледнотелого пацифиста прижму к сердцу как родного, лишь бы не видеть всю эту публику на понтах и распальцовках: городскую гопоту, ставящую целью заплевать гектар, на котором они встали на три минуты покурить; барыг с кирпичными лицами; обладателей блатных номеров на сногсшибательных тачках любителей подрезать всякого поперечного; набыченных бройлеров из спортивных залов, ежемесячно сжирающих детское питание целого детского сада; ну, не станем продолжать, там ещё много подвидов.
Поймите правильно: мы здесь ни разу не пытаемся доказать, что ополченцы лучше всех перечисленных. Речь совершенно о другом: если ты хочешь выглядеть как викинг или ковбой будь викингом и ковбоем. А если ты хочешь просто выглядеть то ты понторез, и ничего более.
А есть ведь ещё особый подвид «железного человека» полубоги и киборги социальных сетей, боевые тролли и спесивые снобы.
Те, что зовут всякого встречного на поединок: «Приходите, я вас зубами порву!» и мчат, верхом на мышке, сняв забрало, в атаку на любого противника, а то и целой группы противников сразу.
Знаю дюжину случаев, когда этих скрежещущих монстров тем или иным образом находили и выводили за тонкий хоботок на белый свет из их прокисших комнат. На поверку все они оказывались сутулыми, боящимися солнечного света юношами от пятнадцати до пятидесяти лет, с плавающей улыбкой объясняющие, что «это же паутина это же всё не всерьёз вы же понимаете ай, не надо».
Мужчина может быть мужчиной в любых обстоятельствах да, моему сердцу милее солдат и монах, врач и рабочий, художник и поэт, учитель и учёный из числа разделяющих судьбу своего народа, но никто не может отказать в состоятельности всякому человеку, являющемуся тем, что он есть, а не пытающегося жить за чужой счёт, или оболгать того, кем он сам хотел бы стать, но не смог.
Мужчина вправе выбирать себе территории и обстоятельства, где он точно является мужчиной: будь то дизайн, шахта, исследовательское бюро или кабина дальнобойной машины. Хуже, когда дальнобойщик делает вид, что он дизайнер, а шахтёр выдаёт себя за инженера.
Встретил тут своих знакомых, и они давай мне рассказывать, как они взрослые мужики под сорок играют в пейнтбол, две команды; никто из них никогда не воевал, но вот уже лет десять, по два раза в месяц, они репетируют захваты и освобождения заложников.
Приходи говорят гордо к нам. Потом говорят, подмигивая, постреляем из «Сайги». Мол, мужиком себя почувствуешь. Как мы.
Представляю, как они там наряжаются в разгрузки перед зеркалом. С какими чугунными лицами и свинцовыми желваками они там ходят по пустым бетонным коробкам, как ловко стреляют шариками с краской, как кувыркаются, как бесстрашно выпадают из окна второго этажа на снег как потом пьют пиво и похохатывают, преисполненные чувства собственного достоинства. Самцы! Самцы же!
И десять дес-сять! лет подряд одно и то же. Они ни одного котёнка не спасли за это время, только готовятся.
Да у меня дворник во дворе, пенсионер хромоногий, гоняющий малолетних придурков со шприцами с детской площадки, больший мужик, чем весь ваш «спецназ» с пластмассовыми пейнтбольными яйцами.
Я могу вам устроить настоящий пейнтбол, пацаны, обращайтесь.
Будет у вас своё фото с автоматом.
Послушать картину, посмотреть стихи
Я могу вам устроить настоящий пейнтбол, пацаны, обращайтесь.
Будет у вас своё фото с автоматом.
Послушать картину, посмотреть стихи
Мой отец рисовал. Писал картины.
Он был самоучкой и не был большим художником. Хотя мог бы стать очень хорошим. Настоящим рисовальщиком.
На самом деле, я речь веду не об отце, а о ремесле вообще.
Научиться можно много чему, но искусство начинается тогда, когда ты вдруг обретаешь, простите, свободу. Только не в том банальном современном смысле, в котором это слово используется сегодня разными возбуждёнными гражданами.
Свободу даже не духа, а жеста.
Отец лучше меня играл на гитаре но он играл только по нотам, а я уже в пятнадцать лет мог импровизировать; я помню, как его это обрадовало и удивило. Он спросил: а как ты это делаешь? А я сам не знал как. Ну, то есть, я гнался за каждым аккордом, и разбирал его на ноты на разных ладах, и эти ноты пересыпал по наитию, и получалось забавно, а иногда даже хорошо.
Свобода у меня уже была, но мастерства не было я поздно начал заниматься музыкой, и потом вовсе забросил; и только недавно к этому занятию вернулся. Но в сорок лет великими музыкантами уже не становятся.
Однако свобода жеста у меня до сих пор имеется; поэтому я могу себе позволить написать песенку и предложить мне подпеть настоящей, патентованной рок-звезде, и они соглашаются. Они в тысячу раз профессиональнее меня, но, насколько я могу догадаться, их подкупает то, с каким, к примеру, изяществом я использую даже свои весьма банальные музыкальные навыки.
Какой-то неуловимой, как мне кажется, свободы не хватает и большинству литераторов, и большинству художников.
Волею судьбы мне приходится много перемещаться по миру и по России, естественно, тоже.
Я лично знаю добрую сотню поэтов, и столько же писателей, и примерно столько же художников.
Никого не хочу обидеть, но некая заданность она чаще всего чувствуется. И в стихах, и в песнях, и в картинах.
Как будто человек «знает, как надо». Это хорошо, что он знает. Плохо, что он знает только это.
Человек, скажем, пишет среднерусские пейзажи и может их сделать тысячи: весьма удачных.
И видно, что он умеет это делать; я только всё равно не понимаю, почему бы, создавая очередной пейзаж, не поместить в центр, или с края, что-нибудь не совсем ожидаемое, или совсем неожиданное.
Пусть там сидит, в углу, грустный инопланетянин. Пусть там, по среднерусской берёзке, ползёт огромный жук, а лучше доисторический змей. Пусть там из-под земли кто-нибудь выбирается.
Ну, хотя бы на одном пейзаже!
Меня сейчас упрекнут в том, что я хочу постмодернистской чепухой испортить старания русских художников. Полноте: постмодернисты такие же, сплошь и рядом, банальные; к тому же, зачастую они и рисуют похуже. А все их круги, углы, осколки лиц и фаллические символы характеризуют ровно то же самое: отсутствие свободы. Просто они догадались о том, что свободу можно имитировать.
А имитировать ничего нельзя. Всё равно потом люди догадаются, что ты напёрсточник.
И здесь наступает самое сложное в любом деле: будь то музыка, стихосложение или изобразительное искусство.
Самое сложное в том, что слом канона должен быть абсолютно органичен.
И если у вас на среднерусскую возвышенность садится змей он должен быть не намалёван сверху, а вырасти изнутри.
А ещё лучше, и это уже высший пилотаж, это когда на картине даже змея нет, а ты точно знаешь, что он должен появиться. Змей, или что-то ещё, хуже, чем змей, совсем не земное. Не бабёнка с коромыслом, и не дед с посохом, а иное потустороннее, неизъяснимое.
Я не знаю, как этого эффекта достигают художники, но я могу сказать, как схожего эффекта достигают великие поэты.
Садится, скажем, простой рассейский парень и пишет лирическое стихотворение про свою деревню. Делает он это примерно так.
Вскидывает глаза к потолку и записывает: «О тёмном вечере задумалась дорога»
И сам собой восхищён: а хорошо же получилось! Смотрит в окно и записывает следующую строчку: «Кусты рябин в окошке мне видны» потому что там кусты рябин ему видны.
Прислушивается, и ему приходит третья строчка, и сразу четвёртая: «Я слышу, кот скребётся у порога, не нарушая в моём сердце тишины».
А что, поэтично же? Хоть сразу в календарь.
Но вот как то же самое делал Сергей Есенин.
«О красном вечере задумалась дорога», писал он, потому что только чудаки думают, что вечер тёмный, на самом деле он от заката красный.