Нужно было найти две пустые бутылки и ещё, кажется, доплатить какие-то копейки. За такую ерунду тебе выдавали настоящее чудо: полную бутылку лимонада.
Мы с пацанами рыскали вокруг магазина, мне было лет шесть, поэтому за прошедшие с тех пор почти сорок лет я позабыл цену пустой тары, но помню, что какие-то бутылки из-под водки или шампанского стоили ещё дороже, а другие, не помню из-под чего, вообще не принимали.
Досадно было, если на горлышке скол, даже самый маленький. Если не принимали это казалось почти трагедией; впрочем, поправимой. Снова мчались на поиски. Бутылки всё равно находились.
Раньше такого мусора, как нынче, не наблюдалось всех этих броских пакетов, несгорающих обёрток, разноцветных упаковок и прочего. Мужики пили, закусывая тем, что съедалось без остатка; на месте распития оставалась разве что золотистая обёртка плавленого сырка. И бутылки их было видно издалека.
И вот ты получаешь своё счастье.
Особенная удача, если лимонад оказывался залит по самую пробочку: это несколько, два или три, дополнительных глоточка.
Случались бутылки, где, наоборот, был существенный недолив но и это ничего, переживаемо.
Открывали о железную оградку шла пена, тут же начинали отхлёбывать, обливаясь и смеясь.
А потом цедили понемножку, замирая от счастья.
или мороженое.
Пломбир, сразу три порции; я ностальгирую по этим бумажным стаканчикам; хотя да, в вафельном было ещё вкуснее.
Однажды мы пришли к лотку, а мороженщицы уже не было. Начали зачем-то ворошить бумажные упаковки, в которых привозили мороженое, и чудо! под ворохом упаковок обнаружили целый ящик нераспроданного мороженого. Наверное, мороженщица что-то спутала.
Мороженое, конечно же, растаяло и являло собой месиво но подтаявшее мороженое оно же гораздо вкусней.
Мы испытали приступ небывалого восторга.
Если б Дед Мороз однажды оказался реальным, нас бы это не обрадовало так сильно. Мороженое было нежнейшим, свежайшим, сладчайшим, молочным.
В молоке мы все знали толк наши бабушки держали коров. Мы росли на молоке.
Котлеты опять же мать делала из настоящего мяса.
Я помню, как прибегаешь с речки, и не пара котлеток на сковородке лежит, как сейчас жарят, а штук тридцать полная сковорода; и ещё в холодильнике, в огромной тарелке, накрытые другой тарелкой, холодные.
Холодные почему-то казались особенно вкусными.
Возьмёшь оттуда пару котлет, они в такой как бы изморози, хлеба отрежешь чёрного, посолишь его, огурец из лукошка немытый, и снова к тебе счастье приходит.
К чему вся эта история: когда мы переехали в город и в нашем городе открыли «Макдональдс», мне даже в голову не пришло туда пойти. То есть у меня уже водились какие-то деньги, мне было лет, наверное, пятнадцать или восемнадцать, но я даже не зафиксировал, когда «Мак» появился, до такой степени было всё равно.
Никаких особенных политических взглядов у меня не имелось, но когда я видел, будучи сущим подростком, эти бесконечные очереди в «Мак» и давку в дверях этого нелепого общепита, всегда мысленно пожимал плечами: нет, а зачем им?
Котлеты я ел, лимонад пил. Мороженым лакомился, едва ли не руками его черпая из бумажного ящика. Весь день потом был липкий, всем лицом.
Но то, чем нас решили накормить в этом модном заведении, оно даже на картинке выглядело как-то странно: как детская раскраска.
Раскрасил бумажный торт и ешь. Раскрасил бумажного поросёнка и ешь. Раскрасил бумажное мороженое и лижешь. А там бумага, сладкая от краски.
Нет, мне и в голову не приходило агитировать кого-то питаться тем и не питаться этим: как хотят.
Я сам раза три или четыре был в «Маке». Ну, оказалось всё ровно так, как я и думал.
Зато я переживал, что вкусы моего детства куда-то исчезли и теперь их не вернуть.
Те лимонады, которые выдавали себя за «Буратино» и «Тархун» в девяностые годы, были куда более подлым обманом, чем весь американский общепит вместе взятый.
Я разуверился в том, что бывают настоящие пельмени. И котлеты, естественно, тоже.
Зато чипсов стало много, очень много, так много, как в детстве даже не мечталось, но наелись ими очень скоро.
И вот недавно зашёл в сельмаг той деревни, где живу теперь, увидел на летней жаре «Буратино»: а дай, думаю, куплю.
Купил и: ну да, он.
Даже не удивился я ж его ждал, и он вернулся. Когда ждёшь всё возвращается.
Купил пломбир тоже он, ничуть не изменился. Хоть опять коробки перебирай вослед за ушедшей мороженщицей.
Говорят, в Древнем Египте тоже было своё пиво я бы попробовал, но рецепт потерян.
Думал, что и советские рецепты утерялись: но нет, смогли восстановить.
Я не знаю, где всё это делают, но у меня есть ощущение, что люди, производящие это, меня уважают, живут рядом со мной и сами всё это пьют и едят.
Скажу больше!
В деревню, где я живу, стали один за другим возвращаться городские жители, которые оставили дома своих родителей 25, 15, 10 лет назад.
И что-то вдруг с ними со всеми стало эдакое.
Сосед напротив завёл себе козу. Сосед через дорогу бычка.
На днях принесли котлет угоститься: попробовал. Вот, думаю, и котлетки пришли к нам, те самые, ничуть не изменились.
С той же страстью, с какой мы, постсоветское поколение, убегали когда-то от огородов «Да зачем это нужно! Да на рынке всё можно купить!» люди теперь бегут к себе в родительские избы.
Нет, такие огороды, какие у нас были в детстве, ещё не засаживают, но приглядываются уже. Задумываются.
Это к нам возвращается утерянная цивилизация.
Понимаете, о чём я?
Когда в городе появляется «Макдональдс», это вовсе не означает, что пришла цивилизация. Это означало, что цивилизация временно оставила нас.
Нет, там, конечно же, круглосуточно, быстро, цветисто, празднично и туалеты чистые.
Я ж ничего против не имею.
На здоровье, как говорится.
Хотя здоровье тут точно ни при чём.
Но цивилизация возвращается, когда ты утром просыпаешься, а вокруг, по деревне, кто-то мычит, блеет, хрюкает. Звякает подойником, ругается благим матом на свою бурёнку, скрипит воротами.
Инстинкт самосохранения должен брать своё.
У кого он есть, конечно. Остальные как хотят.
Почти детектив про Высоцкого, писателя и друга его, старателя
Хорошей компанией мы ехали из Иркутска в Слюдянку. Есть такой городок под Иркутском.
В хорошую погоду с дороги виден Байкал, но стоял туман, и я обошёлся без видов на озеро, тем более, что и так было красиво; к тому же весело.
Тут по дороге деревня, где есть кафе, в котором бывал Высоцкий, сообщил подвозивший нас на своём красивом внедорожнике сибиряк высокий, добродушный мужик: спортсмен, бизнесмен, всё при нём.
Обязательно надо посетить, обрадовался я.
Тут у Высоцкого друг жил, сообщил водитель. С которым они вместе роман написали.
«Чёрная свеча»? спросил я.
Ага, «Чёрная свеча».
Леонид Мончинский? удивился я.
Да, Мончинский фамилия вроде бы.
С ума сойти.
«Чёрную свечу» я купил сам лет в пятнадцать, году в 90-м, на развале, в каком-то провинциальном чернозёмном городке, заодно, кстати, с романом «9 с половиной недель».
Мы куда-то ехали с отцом, на перекладных электричках, и читали эти книжки по очереди. Сошлись на том, что их даже не стоит сравнивать: «Чёрная свеча» крепкая проза, там есть чему довериться, что же до второй книжки то нечего про неё и говорить.
Сколько себя помню, в нашем доме звучали песни Высоцкого. Едва начали выходить воспоминания о нём и сборники его сочинений всё это немедленно нами приобреталось. Хотя, воспитанный на классической поэзии, я довольно быстро для себя решил, что великие песни вовсе не предполагают, что в основе их лежат великие стихи.
И отцу, и матери эта нехитрая истина тоже открылась, что вовсе не убавило нашей любви к Высоцкому. Но я точно не помню, чтоб кто-нибудь перечитывал Владимира Семёновича ради того, чтоб перечесть, и тем более не было случаев, чтоб мы всерьёз обсуждали его прозу.
Высоцкий как личность, как цельность много значимей самого себя, поделённого на разные составляющие. Я до сих пор зачарован его образом, но когда начинается через запятую перечисление «Пушкин, Есенин, Мандельштам, Высоцкий» или «Достоевский, Шаламов, Домбровский, Высоцкий» сразу хочется как-то людей угомонить. Не надо! Высоцкому хватает любви и без этих перечислений. Всякому своё место а его место и без Пушкина с Шаламовым не стыдное.
У Высоцкого, помните, был «Роман о девочках», ещё что-то прозаическое он писал, но всё это сделано, по совести сказать, второпях; почти юношеские сочинения перед нами.
Однако «Чёрная свеча» стоит в наследии Высоцкого на особицу.
Сама интонация этого романа иная: проза пахнет страданием, спиртом, смертью. Это роман о лагерях никак не потерявшийся на фоне великой, аналогов не имеющей, русской лагерной прозы.
Мы остановились возле кафе: обычное придорожное заведение, но называется «Каретный» с понятными ассоциациями.