Вон та рыжая три года семь месяцев и пять дней назад переспала с мужем невесты. Да со мной. Вон та полненькая, сплетничала с высокой о досвадебных похождениях моей жены. Теперь она строчит по шестьдесят символов в минуту, отправляя за час сто пять текстовых и семнадцать голосовых посланий ее бывшим.
Три.
Не хочу на них смотреть. На женщин, мужчин, детей на людей не хочу. Как легко их посчитать, как легко их вычитать и складывать. Людское уравнение я решил раньше, чем научился пользоваться столовыми приборами. Как примитивно, все что вы создали, что я создал, кто нас создал.
Иисус мог ходить по воде. Огурцы состоят из воды на 90 процентов, я состою из воды на 80. Я могу ходить по огурцам. Значит я на 90 процентов Иисус и на 82,5 огурец, а Иисус огурец на 73,8.
Считаю я быстро. Перевожу в цифры цвета, погоду, настроение. 98 процентов людей на планете идиоты. К счастью, я отношусь к остальным 5 процентам. Математическая шутка гиков. Не смешно? Никому не смешно кто в тех 98 процентах. Ладно ладно не буду шутить, буду считать.
Цифры. Что может быть гениальней цифр? Точки, палочки и буханка хлеба. Так выглядели первые очертания числительных. Ноль в числовой системе майя копия нашей нарезной буханки. С виду хлеб хлебом. Однажды я смотрел на красоту расположения хлеба на полке. Нулевой ряд натуральных чисел. Нарезные батоны поработили мой перфекционисткий мозг. «Как красиво как это красиво» шептал я.
Очнулся в тот день я на койке со связанными за псиной руками. Сосед по палате с заиканием, сказал мне (спустя пятьдесят пять минут и сорок секунд) буквально следующее «ты пялился на хлеб восемь часов не переставая, добро пожаловать в психушку».
Слово «добро» он пытался выговорить тринадцать минут, три секунды. Я не торопил его, только спросил потом, уточняя «восемь часов, а сколько минут и секунд?»
Мой вопрос занял его ответом еще на пять часов.
Врач посмотрел ксерокопии моих докторских степеней ста двадцати трех международных академий. Окончательно удостоверился, что я псих. Запер в одиночку, пока пробивал бумаги.
Через два часа шестнадцать минут и три секунды выпустил. За мной прислали машину с мигалкой. Кто-то постоянно забирал меня так невовремя. Я хотел любоваться нулевым хлебом в булочной и пообщаться с моим заикающимся соседом по койке. Его проблему я высчитал сегодня во сне.
Каждый раз, начиная говорить слова на «к» «п» «в» «м» «ж» «ю» «з» «ц» «е» «г» «о» «ш» «н» «э» «ф» «с» «я» «и» «б» и «ч» ему нужно произнести в мыслях «ы» и заикание не случится. Это было легко. Я вообще не знаю, почему врачи не хотят лечить больных? Наверное, не умеют считать.
Ко мне приходит много красных папок. По цвету я понимаю, они медицинского назначения. Синие правительственные. Зеленые военные. Желтые общие вопросы. Мои любимые желтые. Я давно рассчитал, как победить во всех воинах, какой должна стать мировая экономика, политика и что делать с религией, финансами, здравоохранением на планете. Как легко жить по математике. Если хотите, я высчитал формулу ЖИЗНИ. Утопии всего и всех.
Моя формула, как битый пиксель для тех, кто пытается ее понять. Разве они способны увидеть то, чего нет? Я спросил ходока, который приносит папки (сейчас он вез меня в машине, забрав из психушки).
Когда внедрите формулу?
Как только все перепроверим. ответил он, протягивая мне черный костюм с белой рубашкой и каким-то цветком на лацкане «у тебя свадьба через час. Перестань считать хотя бы сегодня».
Четыре.
Свадьба. Кажется, взглядами на собственной свадьбе я уже измени своей жене с блондинкой в фиолетовом. К свадебному танцу я насчитал тысячу триста пять ее взглядов.
Порой она вовсе переставала моргать. Я не мог отнеси такой контакт к единице измерения, отчего мое лицо краснело, а все вокруг начинали предлагать мне воды, водки или, «подышать?» произнесла та самая блондинка в фиолетовом.
На террасе прохладно. По шкале цельсия пятнадцать градусов, сейсмическая активность стремится к нулю, а меня продолжает трясти. От того, как она смотрит.
В глаза своей жене я не смотрел за триста пять дней знакомства столько, сколько эта девушка смотрела за один день на меня. Чего она хочет? Насытиться временем, пока я могу ответить ей взглядом на взгляд?
Какое ты число? спрашиваю я.
Бесконечность, ноль, ничто. Все в мире конечно, значит нет ничего вечного, даже бесконечности.
Я понял, что поторопился забраковать себя женитьбой.
Бесконечность, ноль, ничто. Все в мире конечно, значит нет ничего вечного, даже бесконечности.
Я понял, что поторопился забраковать себя женитьбой.
Ко мне попала твоя работа. Формула счастья. Не спрашивай как. произнесла блондинка.
Никогда не задаю вопросов, ответ которого не числительное.
Задам тебе такой. Сколько жизней нужно прожить по твоей формуле, чтобы осуществить написанное?
Ответ моего уравнения минус один. я знал свою работу лучше всех этих бюрократов, атеистов математики. Перепроверили?
Она то ли кивнула, то ли пожала плечами.
Сколько раз ты проверила лично?
Сейчас будет первый.
Пять.
Она больше ничего не сказала, я больше ничего не увидел. Хлопок. Выстрел из черной дыры битого пикселя, приставленной к моему лбу.
Я испытал счастье. Она поняла мою формулу. Я открыл математику Всего. Бесконечную конечную утопию невозможною в числовом поле нашей планеты. Я доказал собой собственную правоту.
Рассказ третий. Гражданка Анка
Трошкина Анна, по отчеству Васильевна, в тридцать пять лет кликала себя Анкой. Жизнь ее в общем-то устраивала. Не красотка, но и не дурна, а с нынешними веяниями да тенденциями о «бодипозитиве», так и вовсе, хороша! Кого удивишь пятьдесят вторым размером юбок, да сорок вторым обуви, кады в моду входили зубы в щербинах, пятна по лицу и телу, да шрамы с растяжками.
В инстаграме фотку Анки с картиной в руках светская персона с синей гхалкой лайкнула. Батюшки святы! Сам Евлампий Круд влепил ей красного сердца! Она каждое сердечко замечала! Любила подсчитывать, сколько отметок одобрения ее фотографиям дали: под кабачками семь сердец, под дремлющей Муркой на табурете тринадцать, а под ней самой с берестовым полотном хоть всего шесть, да одно-то от самого Круда!
Лайкнутую фотокарточку Анка на аватар перевесила, да горделивая меж лавок подъездных неделю хаживала! Каждой Ннинапетровне, да Марфавасильне демонстрацию устраивала, шо ее Круд заприметил!
Петровны и Васильевны ладошками бугристыми в ответ махали «не тебя, а малевальню твою заметил он!» То ведь и правда ж. Малевала Анка ай, как знатно! Через две годины, как пришла в торговые ряды, заняла наивыгоднейшую точку. От старших не скрылось, як туристёры трутся вдоль Анкиных ящиков из-под яблок, да рассматривают рисунки по ее бересте. Двинули они Анку вверх по торговой лестнице. И место проходное выделили, и стол крепко́й срубили. А процентов совсем не много с продаж-то за свое ходатайство назначили. По шестьдесят от каждой проданной поделки.
Анка баб-то у подъездов особо не слухивала. Мальвальня понравилась Круду иль она? Анка поболе о творящемся в мире знавала. А на просторах, где властвовали красные сердечки лайков, говор силу набирал о хвори заморской.
Погнала мысли прочь Анка. То бишь далёко от них-то. То не их ума дело!
Лежала она на подушке с Муркою в ногах, да крутила телефоном. Шёстый месяц любовалась лайкнутой Крудом фотокарточкой, да фантазировала о жизни иноземной. Не навечно, а шо бы воздуха ихнего ощутить. Вдохнуть запахов соленых.
Так сосед Анки по прилавку каживал. Наберет полные легкие воздуха, да как дунет смачно. «Не то, Анка не та соль а вот у них» и давай в сотый раз бачить об отпуске своем в Югославии. Уж три десятка лет минуло, а Васька все не могёл найти воздуха, на той похожий. Все ентой соли ему не хватало
Заворачивала Анка берестовые поделки в кульки, кивала Ваське, а в голове думы лишь о сердечках. Никак кто заметит Анку! Станет она знаменитой, как Крудс. Раз он заприметил, мож и еще хто смогёт.
Вот Гхалка с пятого дома про американца каживала, мол есть такой Масон великий, хто всем миром правит. И нынче взялся он за подсчеты душ человеческих. По прикидкам его есть люди такие, без коих мир не потеряет смысла.
Раскладывала Галка на примерах: «идешь ты по лесу, да в муравейник оступилась» говорит «серчаешь, да прыгаешь, шо бы в обувь под носок не запо́лзли супостаты кусачие! Нету тебе дела, Анка, до раздавленных муравьиных душ! Муравейников в мире от твоих разрушений меньше не станет. А тот, шо ты повредила, только красивше отстроится. Разрушение муравьям, оно ж тока на пользу!»
По думам Галки Масон так же и на людишек глядит. Всякий люд человеческий по «базам» у него разложен. Як по полкам в домашних сервантах. Что понужнее, да поудобнее поближе ставит. А есть такие, сезонные, и их подальше засовывает. Ну а есть такое, шо и хламом не обозвать, но и выкинуть жалко. Авось, пригодится кохда!