Звездные дневники Ийона Тихого. Рассказы - Станислав Лем 16 стр.


Профессор Урлипан, одинокий мыслитель школы Расселла и Рейхенбаха, подверг все эти высказывания уничтожающей критике. Он утверждал, что человек не постигает смысловых выражений, ибо воспринимает всегда, например, не смысловое выражение стола, а самый стол; а так как, с другой стороны, известно, что о внутреннем мире не известно ничего, то не существует и никаких ни внутренних вещей, ни смысловых выражений. «Нет вообще ничего, - заявил профессор Урлипан, - а кто думает иначе, тот сумасшедший». Так что о картофеле ничего нельзя сказать, хотя и не по той причине, о которой говорили неокантианцы.

В то время как Урлипан работал без отдыха, не выходя из дому, перед которым его ожидали Антикартофелисты, вооруженные гнилыми клубнями, когда страсти разгорелись превыше всякого описания, на сцене появился, или, вернее, на Латриде высадился профессор Тарантога. Не обращая внимания на бесплодные споры, он решил исследовать тайну «без гнева и жалости», как подобает настоящему ученому. Дело свое он начал с посещения окрестных планет и сбора сведений среди жителей. Таким образом он убедился, что загадочные чудовища известны под названиями модраков, компров, марамонов, гараголи, тухли, сасаков, дабров, борычек, гардыбурков, харанов, близниц и под многими другими; это заставило его задуматься, так как, судя по словарям, все эти названия были только синонимами для обыкновенной картошки.

С изумительным упорством и неукротимым пылом стремился Тарантога к решению загадки, и через пять лет у него была готова теория, которая все объясняла.

Много лет назад в районе Таирии сел на метеоритные рифы корабль с грузом картофеля для колонистов Латриды. Через пробоину в корпусе весь картофель высыпался. Спасательные ракеты сняли корабль с рифов и увели на Латриду, после чего вся история была забыта. Тем временем картофель, попавший на поверхность Таирии, пустил корни и начал преспокойно расти. Однако условия существования для него были очень тяжелыми; с неба то и дело падал каменный град, сбивая молодые ростки, уничтожая порой целые кустики. Следствием было то, что из всех кустов картофеля уцелели только самые проворные, умевшие вовремя найти себе подходящее укрытие. Выделившаяся таким образом порода проворного картофеля развивалась все пышнее и пышнее. Через много поколений, наскучив оседлым образом жизни, картофель сам выкопался из земли и перешел к кочевому быту. В то же время он совершенно утратил кротость и добродушие, свойственные картофелю на Земле, прирученному благодаря заботливому уходу и удобрению; он дичал все больше и больше и в конце концов начал разбойничать. Для того у него были глубокие основания. Как известно, Solarium Tuberosum относится к семейству пасленовых или песленовых, а пес, как известно, происходит от волка и, убежав в лес, может одичать. Именно это и случилось с картофелем на Таирии. Когда на планете ему стало тесно, наступил новый кризис: молодое поколение картофеля сгорало жаждой подвигов, стремилось сделать что-либо необычное, совершенно новое для растений. Вытянув ботву к небесам, кусты картофеля достали до снующих там каменных осколков и решили перебраться на них.

Если бы я захотел излагать всю теорию профессора Тарантоги, это завело бы нас слишком далеко. В ней говорится, как картофель научился сначала летать, трепыхая листьями, как затем он вылетел за пределы атмосферы Таирии, дабы поселиться на обращающихся вокруг планеты каменных глыбах. Во всяком случае, это удалось ему тем легче, что, сохранив растительный метаболизм, он мог подолгу оставаться в безвоздушном пространстве, обходясь без кислорода и черпая жизненную энергию из солнечных лучей. Наконец он дошел до такой разнузданности, что стал нападать на ракеты, курсирующие в районе Таирии.

Каждый исследователь на месте Тарантоги огласил бы свою смелую гипотезу и почил на лаврах, но профессор решил не успокаиваться, пока не поймает хотя бы один экземпляр хищного картофеля.

Таким образом, после теоретической разработки пришла очередь практики, а это ничуть не легче. Известно было, что картофель прячется в расщелинах крупных скал, а пускаться на розыски в лабиринт движущихся утесов было бы равносильно самоубийству. С другой стороны, Тарантога не намеревался убивать картофель: ему нужен был живой экземпляр, в расцвете сил и здоровья. Некоторое время он подумывал об охоте с облавой, но оставил этот проект, как не совсем подходящий, и занялся совершенно другим, впоследствии широко прославившим его имя. Он решил поймать картофель на приманку. С этою целью он купил на складе школьных пособий на Латриде самый крупный глобус, какой только мог найти, красивый лакированный шар метров шести в диаметре. Потом он достал в больших количествах меду, сапожного вару и рыбьего клею, хорошенько перемешал их в разных пропорциях и полученной смесью покрыл поверхность глобуса. После этого он привязал глобус на длинной веревке к ракете и полетел в сторону Таирии. Достаточно приблизившись к ней, профессор укрылся за краем ближайшей туманности и забросил леску с приманкой. Весь его план основывался на том, что картофель чрезвычайно любопытен. Через некоторое время по легкому подергиванию лески он понял: «клюет». Выглянув осторожно, Тарантога увидел, что несколько кустов картофеля, трепыхая ботвой и перебирая клубнями, обходят вокруг глобуса, очевидно принимая его за какую-то неизвестную планету. Вскоре они набрались храбрости, схватились за глобус и прилипли к его поверхности. Профессор быстро рванул леску к себе, привязал ее к хвосту ракеты и помчался на Латриду.

КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ОТРЫВКА

Трудно описать, с каким энтузиазмом был встречен доблестный исследователь. Пойманный на клей картофель вместе с глобусом заперли в клетку и выставили для всеобщего обозрения. Охваченный бешенством и ужасом, картофель хлестал по воздуху ботвой, топал клубнями, но все это ему, конечно, не помогло.

Когда ученый совет на следующий день отправился к Тарантоге, дабы вручить ему почетный диплом и большую медаль за заслуги, профессора уже не было. Доведя дело до победного конца, он вылетел ночью в неизвестном направлении.

Причина столь внезапного отъезда известна мне хорошо. Тарантога спешил, ибо через девять дней должен был встретиться со мной на Церулее. Что до меня, то я в это же время мчался к условленной планете с другого конца Млечного Пути. Мы намеревались отправиться вместе на разведки еще не исследованной ветви Галактики, простирающейся за темной туманностью в Орионе. Мы с профессором еще не были знакомы лично; желая заслужить репутацию честного, пунктуального человека, я выжимал из мотора всю мощность, но - как бывает часто, когда мы особенно спешим, - со мною произошел совершенно непредвиденный случай. Какой-то маленький метеорит пробил у меня резервуар с горючим и застрял в выхлопной трубе двигателя, закупорив ее наглухо. Недолго думая, я надел скафандр, взял яркий фонарик, инструменты и вылез из кабины на кожух корпуса. Доставая метеорит клещами, я нечаянно выпустил из рук фонарик, который отлетел довольно далеко и начал двигаться в пространстве как самостоятельное тело. Я заделал дыру в резервуаре и вернулся в кабину. Гоняться за фонариком я не мог, так как потерял уже много горючего и едва добрался до ближайшей планеты, Прокитии.

Прокиты - существа разумные и очень похожие на нас; единственная незначительная разница состоит в том, что ноги у них есть только до колен, а ниже находятся колесики - не искусственные, а составляющие часть организма. Они двигаются на своих колесиках очень быстро и ловко, словно цирковые велосипедисты на одном колесе. Науки у них развиты, но особенно они любят астрономию; исследование звезд распространено так широко, что никто из прохожих, старых или молодых, не расстается с портативным телескопом. Часы здесь применяются исключительно солнечные, а публичное пользование механическими часами составляет тяжкую провинность против нравственности. У Прокитов есть немало и других культурных приспособлений. Помню, будучи там впервые, я участвовал в банкете в честь старого Маратилитеца, прославленного тамошнего астронома, и начал обсуждать с ним какой-то астрономический вопрос. Профессор возражал мне, тон дискуссии становился все более резким; старик метал в меня горящие взгляды и, казалось, каждую минуту готов был взорваться. Но вдруг он вскочил и быстро покинул зал. Через пять минут он вернулся и сел со мной рядом, кроткий, веселый, тихий, как дитя. Заинтересовавшись, я позже спросил, чем вызвана такая волшебная перемена в его настроении.

- Как, ты не знаешь? - ответил спрошенный мною Прокит. - Профессор побывал в бесильне.

- А что это такое?

- Название этого учреждения происходит от слова «беситься». Лицо, охваченное гневом или чувствующее злобу к кому-нибудь, входит в маленькую кабину, обитую пробковыми матами, и дает полную волю своим чувствам.

Когда я высадился на Прокитию в этот раз, то еще в полете увидел на улицах большие толпы; они размахивали фонариками и издавали радостные, возгласы. Оставив ракету под надзором механиков, я поспешил в город. Оказалось, что там празднуется открытие новой звезды, появившейся в небе прошлого ночью. Это заставило меня задуматься; а когда после сердечных приветствий Маратилитец пригласил меня к своему мощному телескопу, то, едва приложив глаз к окуляру, я понял, что мнимая звезда оказывается попросту моим фонариком, носящимся в пространстве. Вместо того чтобы объяснить это Прокитам, я решил - несколько легкомысленно - подшутить над их лучшим астрономом. Быстро подсчитав в уме, надолго ли еще хватит батареи фонарика, я громко заявил собравшимся, что новая звезда будет светиться белым светом еще шесть часов, потом пожелтеет, покраснеет и, наконец, совсем исчезнет. Предсказание это было встречено всеобщим недоверием, а Маратилитец со свойственной ему запальчивостью вскричал, что если это случится, то он готов съесть собственную бороду.

Звезда начала желтеть в предсказанный мною срок; и когда вечером я пришел в обсерваторию, то застал группу потрясенных ассистентов, которые сказали мне, что Маратилитец, глубоко уязвленный, заперся у себя в кабинете, дабы сдержать обещание. Обеспокоенный мыслью, не повредит ли это его здоровью, я пытался поговорить с ним через двери, но напрасно. Приложив ухо к замочной скважине, я услышал шорохи, подтверждавшие то, что сказали мне ассистенты. В сильнейшем замешательстве я написал письмо, в котором объяснял все случившееся, отдал его ассистентам с просьбой вручить профессору тотчас по моем отлете и, что было сил, кинулся на космодром. Я должен был сделать это, так как не был уверен, что профессору удастся побывать в бесильне до разговора со мной.

КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ОТРЫВКА
Назад Дальше