Лихое времечко - Ира Николаева 6 стр.

На инквизиции священной
стояла дева молодая,
священник проповеди ленно
читал, закон ей излагая.
Мол, отрекись от колдовства,
забудь знахарства и гаданья,
не то предам огням костра
заблудшим душам в назиданье.
И косы рвали, кожу жгли,
и пыток горькие мученья,
не жалко было и чернил,
чтоб дело не ушло в забвенье.
Как хороша она была,
как вмиг в старуху превратилась,
и кожа, что белым бела,
вся коркой кровяной покрылась.
Лишь смерть колдунью искупит 
вердикт был короток и ясен,
и ни мольбы, ни боли крик
не тронут сердца зов напрасен.
И, может, с тайным сожаленьем 
вот что осталось от нее, 
мужчины святым повеленьем
терзали деву как зверье.

Замок хмурый и печальный,
схороненный от очей,
тех, что будто невзначай
взглядом сверлят от дверей.

В той обители старинной
поживал и правил дух,
алчил страха слуг невинных,
да господ, что были тут.

Дух витал, должно, столетья,
перелистывал листы,
колыхал фитили свечей,
шторы рвал на лоскуты.

По ночам скрипел ступенькой,
ныл стенаньем косяков,
двери хлопали по стенкам,
разбивая в хлам засов.

Дух томился и тревожил,
прятался на чердаках,
может, то не зло, а все же
просто ветер в сквозняках?

Чертик, словно на качелях,
ножкой с месяца качал,
свысока глядел на ели
и копытцем тень ронял.

Все посвистывал зевая,
звездочкам вел глазом счет,
дожидался чертик мая 
Ночь колдуний на порог.

Ждал подружек с нетерпеньем,
дрыгал ножкой в вышине,
ночь Вальпургиева сенью
приближалась к злой горе.

Чертик, потирая руки,
бил хвостом, входя в азарт,
ведьмы ведь не знают скуки,
сплин развеют на глазах.

Мельница вздыхает ветряная,
мелят хлеб крутые жернова,
крылья, с дуновением играя,
призывают шалые ветра.

И со скрипом лопасть повернется,
и начнет кружиться карусель,
даже в полночь мельнику неймется 
позабыл про сонную постель.

Времена ветра не выбирают,
ночь-полночь им нагружай зерно,
день-деньской царила тихость злая,
не гулял сквозняк через окно.

И собрал тот мельник амулеты,
и скликал ветра он парусам,
отыскало колдовство по свету
дьявольской погодой ураган.

Не унять ту мельницу лихую,
не сложить как в море паруса,
черт из преисподней злобно дует,
так, что разлетается мука.

Мельница скрипела и клонилась,
мельник амулеты разбросал,
ждал утра, душа его молилась,
ворожба что шутка злых начал.

За оградой святого погоста
в неотпетой могиле лихой
спит, и сны те навеки не просты 
человек с оголтелой судьбой.
Шаг ступил и заветы нарушил,
обвивалась вкруг шеи петля,
В том поступке был, может, не трусом 
казнь вершила тупая тоска.
Дух витает теперь неустанно,
ни земля, ни покой не берут,
только старая бабушка справно
с псом бродячим здесь слезы прольют.
За могилку поставит иконку
и прошепчет молитвы слова,
а собака, подобная волку,
зов провоет под песни дождя.

В лесе темном да старинном,
на опушке под луной 
серый волк, что с шерстью длинной,
в вышину несется вой.
Не простой тот пес волчара,
в нем загадка заперта,
хищникам простым не пара 
оборотень колдовства.
Вой тоскливый и угрюмый 
полнолунье занялось,
зверь добычу караулит,
рядом жертвы бывшей кость.
Поднимается щетина,
злой оскал в ночи блестит,
где же странник тот невинный 
им он голод утолит.

Как жаль, прошли тысячелетья,
я родилась в двадцатый век,
святые канули навечно 
иконы, мощи, книжный след.

И на вопрос, с кем бы хотелось
из них увидеться на час 
скажу банальность эту смело 
с Христом беседа, да не раз.

Быть может, излечит он душу
от скверны современных лет,
его теперь уж не послушать 
сектанты разжигают грех.

И книгам верится не очень 
сказал он так кто как принял,
а записи у всех не точны,
и не отыщется начал.

Быть может, все же за порогом 
не тьма, а райские сады,
и средь толпы, сколь слишком много,
найдет Христос мои следы.

Он по воде ходил ступнями,
не брали волны, глубина,
то чудо прошлыми веками,
святая память не одна.

Из камней хлебы появлялись,
вода окрасилась в вино,
слепые старцы прозревали,
а мертвых сколь воскрешено.

И нет числа легендам этим,
и летопись о них гласит,
вы скажите то сказки детям,
по мне Божественный то лик.

И я порой скорблю украдкой 
мы разминулись ведь в веках,
Он не предал всех нас, ребята,
Он сам был предан и распят.

Старец с посохом старинным,
ноги в лаптях да обмотках,
кости те в одеждах длинных,
взгляд по детски чем-то робкий.
Волочит устало тело
к церквям и монастырям,
мудрость слова его дело,
полет мыслей духа храм.