Непременно! возликовал смотритель. Непременно! И рухнул на табурет.
Через час, купив водки в трактире, Селифан с Семеном возвратились в имение Пульхерии Васильевны.
Разумеется, Селифан приказал и Семену молчать о всем случившемся. Пригрозил Сибирью. «А так, оглядел он при этом Семена с ног до головы, может, помилую». И душа у конюха ушла в пятки. «Это в каких же таких тогда страшных чинах пребывает курносый, бритый наголо, барин? подумал он со страхом. Если сам генерал-аншеф Селифанов за кучера у него!»
Да, курносый нос Порфирия Петровича многих, и не таких олухов, как Семен, заставлял призадуматься. Нос у капитана артиллерии в отставке был, действительно, императорский, и отчество, Петрович, соответствующие. Не иначе как Сам инкогнито!
Сие сходство с императором было лестно, что грех таить, для Порфирия Петровича, но и опасно. Того и гляди в самозванцы угодишь! А с самозванцами на Руси, сами знаете, как поступали.
Глава десятая
На следующий день Порфирий Петрович с Селифаном отбыли в Париж!
Конечно же не в Париж.
Это только для Пульхерии Васильевны Порфирий Петрович отбыл туда. Помните, какую историю он о себе для нее сочинил? Да и, по правде говоря, капитан артиллерии в отставке еще толком сам не знал, куда он отправился тем пасмурным зимним утром. Могло случиться и так, что дело о двадцати пяти пропавших фельдъегерях забросит его в Париж и черт знает еще куда!
Прощание с Пульхерией Васильевной было коротким, но сердечным. Капитан в отставке обещал на обратной дороге из Парижа в Петербург непременно заехать к очаровательнице и уж тогда решительно объясниться.
Ротмистр Марков был оставлен на попечение Матрены. Кстати, недоразумение с тремя штофами водки разрешилось легко. Всему виной был лунатизм драгуна, о котором всем и объявила Матрена, когда стали выяснять с пристрастием, кто украл водку? Это в нем, по ее словам, в лунатизме пребывая, он взял ее из дорожного сундучка Порфирия Петровича. Неясно было только одно: как он смог в лунатическом своем состоянии открыть без ключа этот сундучок? Ведь замок был секретнейший! И откуда этот лунатизм объявился вдруг у ротмистра? Вроде бы от белой горячки Матрена его взялась лечить. Впрочем, Порфирий Петрович не особенно сильно и долго ломал над этим голову. Головоломок и без того хватало.
Так что, барин, обернулся к Порфирию Петровичу Селифан, когда их тройка подъехала к съезду на большую дорогу, в Париж али сразу в Петербург за наградами?
В Торжок, ответил Порфирий Петрович и добавил: Распустил я тебя, Фигаро!
Действительно, распустил. А как не распустить? Селифан же распутал всю эту дьявольскую паутину, сотканную человеком в черном, пока он, Порфирий Петрович, лежа на диване, отходил от любовного угара.
Правильно в Торжок надо ехать. Он как раз нам по пути в Париж, а за наградами в Петербург нам еще рано, насмешливо согласился Селифан.
Уймись! простонал Порфирий Петрович. Виноват, влюбился. Что тут поделаешь?
Было бы в кого влюбиться?! презрительно сплюнул Селифан.
Минуло столько лет, а он себя все еще представлял за дядьку, приставленного к Порфирию Петровичу малому неразумному. Но что удивительно! Порфирий Петрович почти всегда соглашался с этим. Но тут был особый случай и капитан в отставке вышел, так сказать, из себя и заорал на Селифана:
Ты бранись, но знай меру!
Молчу, поспешно ответил Селифан: понял, что перегнул палку, и целый час они ехали в полном молчании.
Я вот о чем думаю, Порфирий Петрович, наконец заговорил примиряющим тоном Селифан. Куда они лошадей дели? Ведь это целый табун! Шутка ли, семьдесят пять голов. Их в стогу сена как иголку не спрячешь! Кормить их, к тому же, тем же сеном надо. А, Порфирий Петрович?
И овсом! не сразу отозвался Порфирий Петрович и продолжил: Расспросить в Торжке надо будет: не продавал ли кто недавно лошадей или сена с овсом не покупал ли кто много?
И в полку нашем надо расспросить.
Почему в полку? удивился Порфирий Петрович.
Потому, наставительно ответил Селифан, что полк наш под Торжком стоит.
С чего ты взял, что он под Торжком стоит?
Давеча, когда через Торжок проезжали, я знакомого фейерверкера Дубова встретил. Он и рассказал.
Так что же ты раньше не сказал, ирод?
Хотел, да забыл. Да и некогда нам было. Думал, на обратном пути вам сказать. И сказал.
Ну, Селифан! Ну!.. только и смог выговорить Порфирий Петрович. Ты у меня когда-нибудь получишь, Фигаро!
Порфирий Петрович, гляньте-ка вправо! остановил поток его брани Селифан. Не ровен час, разбойники. Вон как на нас скачут!
Вдоль дороги шло поле, и по нему, наперерез их тройке, скакало три всадника.
Эй, родимые, стеганул кнутом лошадей Селифан, не выдайте! И тройка понеслась.
Прибавили и всадники.
Пистолеты под сундучком, напомнил Селифан Порфирию Петровичу, где хранились пистолеты, но капитан и без напоминания уже достал два пистолета и неотрывно смотрел на всадников, готовый в любую минуту выстрелить. То, что это были разбойники, он не сомневался. И намерения у них были самые серьезные. Их лица, укрытые по самые глаза треугольниками черных платков, были в том же самом сосредоточенном ожидании того момента, когда можно будет выстрелить из разбойницких мушкетов.
«Выстрелю, когда различу их глаза, решил для себя Порфирий Петрович. Только бы проскочить то место».
Разбойников было трое, а пистолетов два. Необходимо было проскочить раньше разбойников то место, где они намеревались перерезать им путь.
Проскочим, будьте покойны, Порфирий Петрович, угадал Селифан мысли капитана артиллерии в отставке. Успеешь свои пистолеты перезарядить.
А разбойники приближались все ближе и ближе. Уже были слышны их гортанные выкрики.
Да стреляй же, Порфирий! не выдержали нервы у Селифана.
Порфирий Петрович даже не шелохнулся. Плавно, не целясь, он нажал на курок пистолета, который держал в правой руке; потом положил его себе за спину и сказал громко Селифану:
Заряжай!
Да как же!..
Заряжай, повторил еще раз Порфирий Петрович и переложил из левой руки в правую руку второй пистолет.
Первым же выстрелом он угодил в грудь лошади первого разбойника, вырвавшегося чуть вперед, и она рухнула на скаку на бок, придавив собой седока. Остальные два разбойника даже не посмотрели в сторону своего упавшего товарища, и один из них прицелился в Порфирия Петровича и выстрелил!
Пуля просвистела возле его щеки. Слава Богу, не попала ни в Селифана, ни в лошадей!
Вторым своим выстрелом Порфирий Петрович снес стрелявшему с головы мохнатую кавказскую шапку и, пожалуй, не только ее. Потерявший шапку взмахнул руками и, опрокинувшись на спину, вылетел из седла. Одна его нога застряла в стремени, и лошадь, метнувшись в сторону, понеслась по полю, волоча по снегу его разбойницкое тело.
Третий разбойник тут же осадил своего коня и повернул назад. Видно, наглядный урок, продемонстрированный Порфирием Петровичем только что двумя выстрелами, остудил его разбойничий пыл.
А ведь правда, Порфирий Петрович, меток ты! отдышавшись и переведя лошадей на тихий шаг, проговорил Селифан.
Порфирий Петрович ничего не ответил. Они уже отъехали с версту от того места, где напали на них разбойники, а он все держал в руке пистолет. Так и доехал до расположения бывшего его полка.
Было уже далеко за полночь, когда они подкатили к дому купца Прозорова, отданному на постой командиру батальона майору Дружинину. В тот вечер все офицеры полка собрались у него по обыкновенному поводу: поиграть в карты, а потом хорошо выпить и хорошо закусить. И Порфирий Петрович вошел в прокуренную залу как раз в тот момент армейского обыкновения, когда игра в карты плавно перетекала в веселую попойку. Все офицеры обступили капитана артиллерии в отставке. Тут же начали расспросы. Как он? Откуда? По какому случаю оказался тут? И прочее и прочее! В общем, известные вопросы в таких случаях и известные ответы на них. Слава богу, жив-здоров. В Торжке оказался случайно проездом в Москву. Узнал, что полк стоит здесь, потому и заехал. «И правильно сделал!» сказал кто-то в ответ, и кто-то не преминул напомнить, что по этому поводу обязательно нужно выпить.
Выпили, и не один раз. Потом общий разговор, как это всегда бывает, рассыпался на отдельные разговоры. И Порфирий Петрович, улучив момент, отвел в сторону хозяина дома майора Дружинина.
Володя, обратился он к нему по старой дружбе, дело видишь ли какое. Всего я тебе не могу рассказать. Поверь, если бы моя только воля, то бы непременно