А дальше всё. Ведь зонта у меня нет.
Зонт был. Тот самый, с которым он хотел прыгать с крыши. Валялся он за шкафом, потому что и отец и мать мальчика в непогоду надевали плащи. И мальчик считал его своим.
Глупо всё получилось. Из-за этой сушёной скуки Вероники Павловны. Все вечера она сидела дома, а сегодня, в такой дождь, заявила, что пойдёт к друзьям своего мужа. У неё, видите ли, там дела. Муж оставил у этих друзей какие-то свои бумаги, и она должна их взять. Это важные материалы. Они имеют отношение к его неоконченной диссертации.
А может быть, завтра, Вероника Павловна? осторожно спросил отец.
О, нет, нет! сказала она.
У неё был маленький подбородок, серые губы и скорбные глаза с нарисованной вокруг синевой. И ещё большие цыганские серьги золочёные полумесяцы. Зачем она, такая интеллигентная особа, таскает в ушах это средневековье, мальчик никак не мог понять.
Он спросил об этом у отца.
Не твоё дело. Нечего хихикать над старшими! рассердился отец.
Вероника Павловна была женой папиного брата. Брат умер три года назад, а супруга его ежегодно приезжала к ним в гости. Каждый раз она жила в гостях по две недели. Днём она скучала в комнатах одна, а по вечерам заводила разговоры о муже, который так и не написал до конца диссертацию об исследовании каких-то ископаемых рукописей. Не успел. Но всё-таки он был кандидатом наук, и Вероника Павловна этим весьма гордилась.
Мама и отец почему-то перед ней робели. Может быть, потому, что они не были кандидатами наук и ничего не понимали в исследовании новгородских грамот, написанных на бересте?
Смешно!
Веронику Павловну считали близкой родственницей, но звали по имени и отчеству. Только мальчик никак её не звал.
Почему ты с ней не разговариваешь? спросил отец.
О чём?
Ты вот порассуждай! пригрозил отец. Разболтался совсем. Возьмусь я за тебя
Ой, тихонько сказал мальчик.
Такая была у него привычка. Он сам её не любил. И ребята иногда дразнили: ойкаешь, как девчонка. Но отвыкнуть мальчик не мог. Он по-разному говорил своё «ой»: то с насмешкой, то с удивлением, то с равнодушным зевком, то ещё как-нибудь. Иногда громко, иногда шёпотом. А на этот раз совсем тихонько сказал. И отец не слышал.
А с Вероникой Павловной мальчик всё равно не разговаривал. И она не обращала на него внимания.
Но сегодня ей понадобился зонт. А мальчик сидел у окна и протыкал зонт иголками. Материя была плотной, и после каждого прокола оставалось ровное круглое отверстие. От толстой иголки побольше, от тонкой поменьше. Ведь и звёзды на небе разные.
Но не всем интересны звёзды.
Это вандализм, сухо произнесла Вероника Павловна, так обращаться со старинными вещами!
Зонт был не старинный, а просто старый. Кроме того, было непонятно, что такое вандализм. Но мать и отец взглянули на мальчика так, словно он уничтожил целый сундук ценностей.
Вы подумайте Одна, две, три Он сделал восемь дыр, аккуратно подсчитала Вероника Павловна.
Созвездие Большой Медведицы было для неё просто дырами!
Семь, сказал мальчик. Одна была раньше.
Ты поговори! вскинулся отец. И поспешно обратился к Веронике Павловне: У меня есть изоляционная лента. Я сделаю заплатки и подклею изнутри.
Вероника Павловна оскорблённо поджала губы: вдове кандидата наук предлагали зонт с заплатками!
У наших с Дмитрием детей такой поступок не остался бы безнаказанным.
У неё не было детей.
Это само собой, заверил отец.
Качая тусклыми серьгами, Вероника Павловна покинула комнату.
Только и знаешь, что позорить перед людьми! с непонятным отчаянием произнесла мать.
«Перед людьми» сказал мальчик.
У него были длинные прямые ресницы. Когда мальчик смотрел без обиды, широко и весело, ресницы торчали вверх. Но когда прищуривался, глаза его словно ощетинивались.
Отец, маленький, сердитый и потому какой-то колючий, неумело застучал кулаком по столу:
Ты порассуждай! Ты пощурься у меня! Ты как смеешь!
Тише, умоляюще сказала мама.
Если бы вам жалко было зонта, чувствуя закипающие слёзы, сказал мальчик. а то вам ведь не жалко. Вы для неё стараетесь Боитесь, что ли?
Молокосос! тонким голосом закричал отец. Щенок! Вон!
Нет, мальчик ничего не крикнул в ответ и не хлопнул дверью. Он тихо вышел на лестницу, лёг животом на перила и стал смотреть вниз, в узкий чёрный пролёт. Дом был старый, и на лестнице пахло сырой штукатуркой и керосином. Обида царапала горло, и в глазах становилось горячо. Тогда мальчик медленно спустился и вышел под дождь.
Он ничего не имел против того, чтобы простудиться насмерть. Ну, не совсем насмерть, а так, до воспаления лёгких. Тогда бы все узнали Но дождь оказался добрым. Он совсем не хотел губить мальчишку. Принял его под тёплые струи и постарался растворить обиду. Обида не растворялась, от неё оставался едкий и мутный осадок. Но мальчик был благодарен дождю. Теперь они оказались вдвоём против тех, кто укрывался под зонтами. Правда, таких прохожих было немного, большинство предпочитало плащи. Но мальчик думал о зонтах и видел только их.
Мальчик долго шёл по блестящим от воды улицам и ни разу не спрятался в подъезд или под навес книжного киоска. А потом сел в трамвай, чтобы уехать далеко от дома. Здесь-то он и встретил девочку.
Зонта у меня нет, сказал мальчик. А так всё очень просто было бы. Надо нанести звёзды на зонт, как на карту северного неба, и всё в порядке. Потом только поставишь его как надо, и сразу ясно, где какое созвездие!
Он оживился. Обида немного притихла, и снова начинала звенеть в нём радостная струнка. Ведь можно отобрать зонт, но отобрать открытие нельзя.
Я объясню, как это надо делать, говорил мальчик. Главное, запомнить, где Полярная звезда. Это легко. Надо только знать, где север, а потом
Ох, подожди, перебила девочка. Я же совсем бестолковая! Ты сначала нарисуй, а потом объясняй. По нарисованному.
Как нарисуй?
На зонте, просто сказала она. Вот. Вынула кусочек мела, который есть в кармане у каждой девчонки, чтобы чертить на асфальте «классы». не обязательно же иголкой. Можно и мелом звёзды отметить. Да? Мне такой зонтик знаешь как пригодится!
И как он сам не догадался? Мелом даже лучше! Ведь проколы ночью не увидишь, а меловые точки можно рассмотреть при самом слабом отблеске света. Значит, и пасмурными ночами он сможет отыскать в небе звёзды!
Девочка открыла зонт.
Ты правда помнишь все созвездия?
Мальчик снисходительно промолчал.
Рисуй, сказала она.
Но рисовать не пришлось. Мальчик даже не успел взять мел. Мать девочки нависла над ними, высокая и неумолимая, в коричневом плаще с торчащим капюшоном, как инквизитор грозный и страшный судья.
Татьяна! Я так и знала. Тебя ни на минуту нельзя оставить одну! Пошли, мы сейчас выходим. Нужно зайти в гастроном. На мальчика она не взглянула. А девочка взглянула. И, уходя, нарочно громко сказала ему:
До свиданья.
До свиданья, резко ответил мальчик и отвернулся. Ему показалось, что он опять краснеет. А что он такого сделал? Хотел научить девочку узнавать, где какие светят звёзды, если их даже не видно на небе
Мальчик придвинулся к окну. Что-то острое надавило ему бок. Поморщившись, он сунул руку в карман куртки и нащупал кусочек мела.
На конечной остановке, у цирка, мальчик вышел из трамвая. Светлый цирковой купол был похож на громадный серебристый зонт. А под его карнизом сияли длинные, как стеклянные ленты, окна, и в них мелькало что-то цветное, стремительное. Там под защитой серебряного зонта искрилось и звенело пёстрое веселье. Наружу выплёскивалась музыка, на сразу утихала, будто прибитая к земле тяжёлыми каплями. Сильно пахло сырыми досками. Над входом в цирк ощеривали красные пасти громадные фанерные львы дрессировщицы Бугримовой. Львы отсырели и были совсем не страшные, облинялые и грустные, как бродячие коты. Мальчик пожалел их.
Было тоскливо стоять так и прислушиваться к чужому празднику. Мальчик вернулся к остановке и сел на «четвёрку», идущую от вокзала в Городок Металлургов.
Молодая добродушная кондукторша посмотрела, зевнула и ничего не сказала. Пусть едет человек. Места хватает.
В вагоне было почти пусто. Лишь похрапывал, привалившись к окну, какой-то дядька в надвинутой на глаза кепке да на передней скамейке сидел капитан.
Это был красивый капитан. Он сидел прямо, положив ногу на ногу. Он сидел прямо, положив ногу на ногу. Когда вагон встряхивало, носок сапога покачивался. и по нему бегало отражение лампочки. Было удивительно, что в такую погоду сапоги капитана оставались сухими и блестящими. Всё остальное тоже было блестящим: коричневая портупея, пуговицы, козырёк фуражки и даже выбритый подбородок. И звёзды на зелёном погоне горели жёлтыми искрами. Вместе они были похожи на среднюю часть созвездия Ориона.
На коленях у капитана лежал потемневший от сырости плащ, а поверх плаща зонт. Большой чёрный зонт с выгнутой ручкой. Мальчик смотрел на зонт и не мог решиться сказать капитану. А что сказать, он знал. Он не мог и не хотел больше один владеть своей удивительной выдумкой. Одному ему она не нужна. Всякое открытие, даже самое крошечное, должно радовать других это мальчик чувствовал. Но он боялся. что не сможет рассказать, как надо.