«Понимаешь, как-то сказал он мне, не исключено, что в зале есть пятьдесят человек, которые гораздо смешнее меня. Но они не смогут быть смешными перед камерой. Потому что для этого мало быть просто смешным».
Я ответил:
«Это в тебе говорит твое невероятное самомнение».
«Конечно», согласился он.
«Ты так тщеславен?»
«Нет, я просто уверен в себе».
По мнению Джеки, тщеславны те, кто жаждет славы, не имея ни капли таланта. Когда он вставал перед камерой, он просто оказывался в мире, будто специально созданном для него. Эти же качества он видел и во мне. Ему нравилось, как я контролирую ход своего шоу, а я научился очень многому, глядя, как работает Джеки.
Однажды вечером по окончании съемок его программы мы решили пойти поужинать. Пока он был в кадре, я ждал его за кулисами. Когда камеру перевели на Нортона с Трикси, он сошел с площадки и подошел ко мне.
«Позвони Раймундо, сказал он, и скажи, что сразу после съемок мы придем к нему ужинать».
«Пятнадцать секунд» предупредил его кто-то из съемочной группы.
«Скажи ему, что я буду крабов, с супом мине»
«Десять секунд!»
«С супом минестроне, да, и, конечно, свежий хлеб».
«Джеки, пять секунд».
«И напомни им, что хлеб должен быть очень-очень хорошо пропеченным. НОРТОН!» Он оказался перед камерами точно в тот момент, когда было нужно.
И я подумал: «Вот это да, он действительно знает свое дело!» У меня в голове тоже всегда тикают такие же внутренние часы, как у Джеки. При работе на радио это просто необходимо. Попросите меня засечь время, я могу сказать, когда пройдут тридцать секунд, не глядя на секундомер. Но Джеки научил меня управлять временем. И заранее чувствовать нужный момент. Уверенность, которую я приобрел, глядя на то, как он работает, оказала мне неоценимую услугу, когда я начал вести свое телешоу.
Многие радиоведущие не имеют успеха на телевидении, потому что относятся к нему приблизительно так: «Телевидение! О боже, я попал на телевидение!» Они совершенно забывают, что ничего сверхъестественного тут нет. Вы так же сидите за одним столом с собеседником и задаете ему вопросы, просто вас еще снимают на камеру.
И если вы начнете смеяться, люди не только услышат, но и увидят вашу улыбку. Однажды во время радиопередачи мужчина, присутствовавший в студии, разделся донага и сидел, поедая банан. Я глянул на него и не смог сдержать хохота, хотя и был в эфире. Думаю, если бы это было в телестудии и он сидел бы голышом со своим бананом позади камеры, я бы смеялся точно так же. Основная разница между радио и телевидением в том, что никакой разницы нет.
Однако мое первое телешоу было достаточно странным. Оно выходило на 10-м канале в полночь по воскресеньям и не имело четких временных рамок. Шоу заканчивалось тогда, когда тема была исчерпана. Это давало мне возможность задавать такие вопросы, каких вы никогда не услышите в моем шоу на CNN. Сейчас, когда я беру интервью, я, как правило, рассчитываю на 15 или 30 минут разговора. Открытые рамки моей первой программы давали мне возможность для исследования. Например, я мог бы спросить Майкла Фелпса[32], завоевавшего восемь золотых медалей на Олимпийских играх 2008 года: «Когда вы занялись плаванием? Вам оно сразу понравилось? Вы когда-нибудь могли себе представить, что будете зарабатывать плаванием себе на жизнь? А как вы относитесь к морю?» Теперь, конечно, таких вопросов я не задаю. Сейчас все очень кратко: «Как вам далась сегодняшняя победа?»
Совсем разные вещи пригласить в эфир генерала Петреуса[33] и четко спросить у него: «Как начался мятеж[34]?», или же задать ему целый ряд вопросов: «Почему вы решили избрать военную карьеру? Что вас в ней привлекает? Чем вам нравится стратегия? Насколько хорошо умеют воевать иракцы? Как вы поощряете своих бойцов?»
Конечно, я бы с удовольствием задал все эти вопросы, будь у меня время. В этом и заключалась прелесть моего воскресного ночного шоу в Майами. Я мог забираться в любые дебри, куда заводило меня мое любопытство. Иногда программа продолжалась до двух часов ночи. Иногда до трех. Мы принимали звонки от зрителей, но тогда еще не было возможности выводить их в прямой эфир. Так что сообщения и звонки записывались и передавались мне.
На первом шоу обсуждался вопрос, стоит ли допускать Китай в ООН. Я сидел за столом между двумя мужчинами с противоположными точками зрения. Это было большой ошибкой. Крупным просчетом! Потому что сидел я во вращающемся кресле. И каждый раз, когда я оборачивался к кому-то из собеседников, кресло поворачивалось вместе со мной. На протяжении всей программы я то и дело пытался остановить его. Крутиться в кресле при обсуждении серьезного вопроса что может быть более нелепым! Но знание, что все это еще и видят, делало мое поведение нелепым вдвойне. Я прекрасно осознавал проблему, потому что начал понимать силу телевидения еще во время президентских дебатов между Никсоном и Кеннеди.
На первом шоу обсуждался вопрос, стоит ли допускать Китай в ООН. Я сидел за столом между двумя мужчинами с противоположными точками зрения. Это было большой ошибкой. Крупным просчетом! Потому что сидел я во вращающемся кресле. И каждый раз, когда я оборачивался к кому-то из собеседников, кресло поворачивалось вместе со мной. На протяжении всей программы я то и дело пытался остановить его. Крутиться в кресле при обсуждении серьезного вопроса что может быть более нелепым! Но знание, что все это еще и видят, делало мое поведение нелепым вдвойне. Я прекрасно осознавал проблему, потому что начал понимать силу телевидения еще во время президентских дебатов между Никсоном и Кеннеди.
Я слушал эти дебаты по радио. И у меня сложилось впечатление, что эти два умных человека в основном согласны друг с другом. Но когда я пришел на радиостанцию, чтобы вести эфир, все там только и говорили: «О, Кеннеди просто его размазал!»
«Что?»
«Кеннеди его уничтожил».
Им так показалось, потому что они смотрели дебаты по телевизору. Никсон выглядел уставшим и бледным, был не слишком элегантно одет. На Кеннеди был прекрасный костюм, и держался он великолепно. Это не имело ни малейшего отношения к сути того, о чем они говорили, но сыграло роль то, что смотрелись они по-разному. Именно тогда я осознал силу воздействия телекартинки.
Поэтому-то я сразу понял, что мое «вращение» на пользу делу не пойдет. Позже Miami Herald ехидно это прокомментировала: «В наши дни, когда фигура ведущего телевизионных ток-шоу становится все более важной, мы увидели нечто новенькое: крутящийся и курящий ведущий». А на радиостанции мне кто-то заметил: «Никогда не видели ничего подобного. Собираешься продолжать в том же духе?»
Глисон просмотрел мою программу, а потом пришел на шоу в качестве гостя. Он приехал на студию раньше меня, накинулся на главного менеджера и потребовал у него другой диванчик, кресло, лампу. Я живо представляю, что происходило на студийной площадке: «Чувак, так не пойдет. Вот это нужно сюда. А то туда. А вот это давай-ка подвинем вот так». Потом он отправился к осветителям и проверил, как освещена площадка. И что с ним было делать, не пускать? Он был гением в эстетике. Не знаю, может ли сегодня кто-нибудь прийти на телешоу как гость и заставить сменить обстановку в студии?
Собеседником, кстати, он был превосходным. Он хорошо умел размышлять вслух, умел философствовать и ясно выражал свои мысли. Его волновали вопросы жизни и смерти. Он любил называть себя заблудшим католиком. Разрывался между мечтой о небесах, где все должно стать прекрасно, и логикой, которая это отрицала. Его интересовали религиозные лидеры и то, как они пришли к Богу. У него было много времени на размышления обо всем, потому что он страдал бессонницей. Он никогда не читал романов, только документалистику мемуары, хроники и т. д. Такие умы, как у него, всегда радуются хорошим вопросам может быть, на этом и была основана наша дружба.
Актер, режиссер и писатель Питер Устинов однажды сказал мне, что очень любит хорошие интервью. Когда я спросил у него почему, он ответил, что умные вопросы заставляют его задуматься о таких вещах, которые раньше не привлекали его внимания: именно в этом задача хорошего интервьюера. Моя манера вести беседу замечательно подходила стилю общения Джеки. В ту ночь, когда он был гостем моей программы, шоу шло пять часов.
Потом другой местный телеканал сделал мне более выгодное предложение, и я перешел туда. Джеки помог мне, сделав небольшую рекламу моего нового шоу. «Вам повезло, говорил он. Теперь Ларри Кинг на 4-м канале».
Но самое замечательное, что он сделал для меня, возникло в результате простого вопроса. Джеки любил играть с вопросами. Как-то вечером он задал вопрос: что вы считаете невозможным в своем деле?
В тот раз с нами был врач. И он сказал, что самое невозможное в медицине изготовить кровь в лабораторных условиях. Он заявил, что это совершенно невозможно. И через десять миллионов лет, по его словам, возможным это не станет.
Джеки взглянул на меня и спросил: «А что ты считаешь невозможным в своем деле?»
«Ну, начал я, я веду радиошоу каждый вечер с девяти до полуночи. И совершенно невозможно, чтобы ко мне на шоу пришел Фрэнк Синатра и три часа отвечал на вопросы».
Шел 1964 год. В мире не было человека более знаменитого, чем Фрэнк Синатра, и он никогда не давал интервью. И пожалуй, он был единственным, кто в те времена не стал бы перезванивать даже в New York Times.